— Дедушка Шибалка, не серчай! Это я, Булатка! — ответил голос. — Со мной суседские, Поспелка и Незамайка!
— Вижу, что ты, бесенок! Чего не спите? Зачем ночью по стене бродите? Князь узнает — распалится!
— Мы, дедушка, только посмотреть, что такое скрипит?
— Чего?
— Вот он, Незамайка, говорит, что земля стонет. А я смекаю, не татары ли ползут к нам? Если придут татары, мы тоже хотим драться с ними, — кажись, не маленькие! Вот мы и прибежали узнать, что за скрип?
— Ишь, чего выдумал! Какой такой скрип? — сказал Шибалка.
— Да ты сними колпак, в нем не слыхать.
Шибалка снял меховой треух и наставил ухо.
В тишине лунной, голубой ночи ясно доносился отдаленный неумолчный скрип и звуки, похожие на приглушенные голоса и тонкий плач.
Шибалка пристально смотрел вдаль, желая понять, что за стон, что за горе несется из глубины снежных полей.
— Смотри-ка туда, дедушка!
Шибалка махнул рукой:
— Эх вы, малые ребятки! Да это Зима ходит по полям в медвежьей шкуре, стучится по крышам, будит баб ночью топить печи. За Зимой бредут метели и просят дела: засыпать снегом обоз или заморозить запоздавшего путника… А Зима идет лесом, сыплет из рукава иней, идет по реке и под следом своим кует воду льдом на пять локтей… Вот откуда скрипит и потрескивает, — то метелица бабьим голосом воет!..
Но мальчики не успокоились, а продолжали всматриваться и, указывая вдаль, говорили:
— Да вот там, дедушка, на реке!..
Луна выплыла из-за туч, и в мерцающем серебристом свете были ясно видны кони, сани, шагавшие люди, двигавшиеся по укатанной дороге вдоль реки. Несмолкающий тягучий скрип полозьев, и жалобный тонкий плач, и всхлипывания нарушали торжественную тишину морозной ночи. Люди и кони тонули в голубом тумане, а за ними появлялись новые обозы розвальней, которые опять, как тени, почти бесшумно, с легким поскрипыванием уходили вперед.
— Кто это там едет? — спрашивал мальчик.
— Это сбеги… спасаются в леса. Знать, татары близко…
— Дедушка! А какие такие татары? Ты видел их?
— Не видел, а слышал, что эти дикие люди не имеют смысла человеческого, живут со скотом в Диком поле и злобою всех одолевают.
— А нас они тоже одолеют? Придут они сюда?
— Может, придут, а может, их уже порубили и отогнали рязанцы. С табунщиками драться надо, что с медведем: коли побежишь от него, он догонит и задерет, а как полезешь на него с рогатиной, так опрокинешь его и будешь с медвежьей шкурой.
— Глянь-ка: сюда сбеги едут! А за ними воины на конях. Не татары ли это?
Вереница саней направлялась к воротам крепостной стены; за ними следом ехала группа всадников. Лунный блеск вспыхивал на коротких копьях и железных шишаках, на пластинках нагрудных броней.
Шибалка схватил колотушку и начал ударять в висевшее между бойницами чугунное било, подымая тревогу, вызывая стражу.
Груженые розвальни и десятка два всадников подъехали к запертым крепостным воротам, прозванным «Золотыми».
Снизу отчетливо доносились разговоры прибывших. Некоторые всадники сошли с коней и стучали в ворота.
На стену прибежали воины и медленно поднялся, запахивая медвежью шубу, степенный сотник.
— Кто такие? — крикнул он со стены.
— Князь Роман Ингваревич с важной вестью из Рязани.
— А другие возчики кто такие?
— Пустите в город. Пострадали от безбожных татар. Мы — сбеги. Ищем тихие места.
— Какие у нас тихие места! Ждем ворогов каждый день! Князя с его дружинниками пустим, а вы поезжайте в дальние погосты, там и отдохнете…
На нескольких санях послышались крики и плач. На стене толпа воинов прибавилась. Часть их спустилась к воротам. Тяжелые дубовые створцы раскрылись, пропустили всадников и снова закрылись.
Сбеги, громко проклиная владимирцев и их князя Георгия Всеволодовича, поехали дальше искать крова и приюта.
Глава вторая
ДЛАНЬ КНЯЗЯ
ШИРОКА И ПРИЖИМИСТА
Князь Георгий Всеволодович Суздальский был высок, плечист и дороден. Окладистая полуседая черная борода украшала могучую грудь. Взгляд темных строгих глаз из-под черных бровей пронизывал насквозь, приводил в трепет. Когда князь стоял в соборе на узком шемаханском ковре, отставив ногу в пестром сафьяновом сапоге с серебряной подковой и заложив левую руку за золотой пояс, правой истово совершал крестное знамение, касаясь перстами белого открытого лба, золотой пуговицы на животе и широких плеч, — молящиеся дивились его величественным движениям, любовались, как степенно он оправлял вьющиеся полуседые темные волосы и откидывал их назад.
В народе говорили, что «хозяин он крепкий и прижимистый, спуску и поблажки никому не дает». Когда он отправлялся по княжеству, никто не мог отвертеться от дани и подарков, со всякого он умел получить хоть шерсти клок.
Он считал себя на голову умнее и смышленее всех, любил каждого поучать и не терпел спорщиков.
— Ты еще молод, чтобы мне перечить! Если бы ты на моем стольце [18]посидел, то многому бы научился и многое бы понял! Богом указано мне княжить и судить людей.
Когда пришли первые вести о нашествии на Булгарское царство неведомого народа татар и мунгалов, а затем, когда толпы булгарских сбегов с женами и детьми начали прибывать в Суздальское княжество, князь Георгий Всеволодович только посмеялся:
— Ну что ж! Булгарам худо, а мне оттого лучше. Милости просим, с алтына на восемь, гости многоценные, искусники кожевенники и сафьянники. Всем место найдется. Мне такие мастера нужны. Я их расселю по разным городам, пусть сколачивают дубильные чаны, пусть мочат и мнут кожу, пусть шьют сапоги. Через год все мои бояре и старшие дружинники будут ходить не в лаптях-шептунах, а в кожаных сапогах.
И князь расселил булгарских кожевенников в Кинешме и в других городах княжества, и стали они выделывать разные кожи — бычьи, конские, козьи, кабаньи — и шить из них сапоги, черевья и чеботы.
Пришли новые вести: татары появились в Диком поле, близ рязанских пределов. Князь нахмурился, но не особенно встревожился:
— Рязанцы всегда носы задирают, своего князя «государем» зовут. Мы же, суздальцы, рязанцев били и их город сожгли, князей и бояр рязанских сажали в порубы, а мужиков рязанских расселяли у себя по дальним погостам. Казалось, Рязань никогда уже не справится, — а вот гляди! Снова заселилась и растет Рязань пуще прежнего, как трава-лебеда на пожарище…
Когда рязанцы направили во Владимир прибывших к ним татарских послов — двух соглядатаев и чародейку, — князь Георгий Всеволодович принял их пышно, показывал свое богатство и могущество: сам сидел на золоченом кресле и в парчовом кафтане; бояре и боярыни были в парчовых и аксамитовых одеждах. С послами говорил он властно, не подслащивая свои речи. Он отослал их обратно, одарив помалу, не так, как мог бы.
Рязанцы прислали к нему челобитчиков. Оставив свою гордость, они слезно просили подмоги:
— Присылай свои полки! Сам веди их, главенствуй над рязанской ратью! Надо соединяться, станет русская сила грозна. Половецкие лазутчики доносят, что бесчисленно татарское войско, что и не бывало еще такого. Надобно всем, кто может, схватить топоры, грудью встретить ворогов, иначе обратят они русские земли в золу и пепел.
— Ишь, как испугались, невесть чего выдумали! — ответил князь Георгий Всеволодович. Сам прийти отказался и от своих полков не захотел дать ни одного ратника: — Вы бы, рязанцы, раньше подумали с Владимиром и Суздалем в дружбе жить и смуту с нами не заводить. А коли ко мне сюда татары и мунгалы докатятся, я сам с ними справлюсь.
Уехали рязанцы ни с чем. И пришлось полкам рязанскому, пронскому, муромскому и зарайскому одним выйти в Дикое поле, чтобы задержать татарский набег.
Бояре стали осторожно спрашивать князя, что он будет делать, если татары прискачут к стенам стольного города Владимира? Георгий Всеволодович, грозно поводя очами, сказал:
— Не мне их бояться! Я знаю хорошо повадки табунщиков-удальцов: приедут, повертятся, пошарпают в погостах и предложат уплатить им дань. Тут наше дело переманить их послов, угостить их до отвалу белорыбицей и пирогами, напоить старым медом и с ними отослать дары: тысячу пар красных сапог, сотню аксамитовых и собольих шуб и в придачу подарки ханским женам, всего, что у нас припасено в сундуках и кладовых. Захотят татары еще чего-нибудь — коней вороных, рыжих, пегих и других, так и это дадим. От того не обеднеем. А стены городские у меня крепкие, ворота прочные. Степнякам и на коне их не перескочить, и лбом не пробить.
Все же князь Георгий Всеволодович некоторые меры принял. Он отправил своих лучших коней в дальние северные города, склады зерна и сена, бывшие за рекой, перевез в город, усилил дружину, переписал в городе охочих людей, всех призывая вступить в дружину. Назначил воеводой Еремея Глебовича, написал другим князьям — новгородскому, ростовскому, белозерскому и прочим, чтобы готовились и по первому зову спешили к Владимиру отбивать врагов от русских земель.
Он объяснял всем, что бояться нечего, что он обо всем подумал, все предвидел, все предусмотрел, что татарские табунщики три года будут стучаться в стены, а потом все же уйдут.
Глава третья
ТАТАРЫ БЛИЗКО
Был двадцать третий день десятого месяца Студня. [19]Князь Георгий Всеволодович вечером за ужином, после жареного гуся с кислой капустой, закусил еще парой моченых яблок и прилег на лежанке, крытой бараньими шкурами.
Среди ночи его осторожно разбудил старый дружинник, раскачивая за плечо. Князь, разогретый жарко натопленной печкой, с трудом очнулся. Ему снился архиепископ владимирский, суровый владыка Митрофан, в полном облачении. Будто он с амвона грозил перстом и уговаривал его: «Вставай, княже, очнись, солнцеворот прошел, солнце повернуло на лето, и медведь в берлоге повернулся с одного бока на другой…»
— Ин и я повернусь! — бормотал князь, поворачиваясь, но твердая рука дружинника крепко держала его за плечо.
— Вставай, княже, очнись! — говорил старый преданный воин. — Плохие вести привезли гонцы из Рязани.
— Какие гонцы? Какие вести? — спросил князь, с трудом приходя в себя.
— Прибыл из Рязани князь Роман Ингваревич. Мы его впустили в город.
— Что говорит?
— Сам тебе хочет поведать.
— Прибыл из Рязани? Что там стряслось? — говорил князь, натягивая сапоги.
— Рязани больше нет!..
— Да ты в уме ли? Где князь Роман?
— Здесь, в гриднице.
Дружинник подал беличий охабень.
Сильные руки князя Георгия дрожали и долго не попадали в рукава.
Князь Георгий Всеволодович прошел в гридницу, где обычно происходили его беседы с боярами. Там уже находилось несколько ближних советников.
Слабый свет лампад перед старыми темными иконами озарял бревенчатые стены, кое-где завешенные сукном и коврами. Впереди безмолвных бояр стояли княжеские сыновья — Владимир и Всеволод, спешно среди ночи прибывшие на совет.
Воеводы Жирослав Михайлович, Еремей Глебович и Петр Ослядукович стояли спокойно. Ничто не могло их удивить, — в долгой боевой жизни они всякое видели.
За столом, на скамье, крытой ковром, сидел, положив кудрявую голову на руки, приехавший из Рязани князь Роман. Он крепко заснул, устав от бессонной дороги и скачки на переменных лошадях.
Громко, властным голосом заговорил вошедший князь Георгий Всеволодович:
— Что ты привез из Рязани? Что сделали с нею татары? Крепко ли бились рязанцы или показали пяты и отдали родной город?
Князь Георгий Всеволодович ничего не слышал и продолжал сидеть неподвижно. В тишине ночи слышались легкое дребезжание слюдяного окошка и ровное дыхание спящего.
— Я спрашиваю, как бились рязанцы? Наверное, уже сдали город?
Князь Роман очнулся, услыхав последние слова. Он вскочил и крикнул хриплым голосом, сдерживая ярость, согнувшись, готовый броситься на князя Георгия:
— Не тебе так говорить, не тебе с нас и спрашивать! Отвернулся ты от нас в тяжелый час, и сам не пришел и подмоги не прислал… Нет больше Рязани! Сожгли ее мунгалы, и на горящих развалинах города полегли все рязанцы! Но никто не отступил, и не отдали мы нашего города. Только через наши тела ворвались к нам окаянные мунгалы!
— А князь Юрий Ингваревич?
— Убит в Диком поле…
— А князь Пронский, князь Муромский, Василий Красный, Глеб Михайлович Коломенский?
— Все полегли, отбиваясь!.. Всё оглядывались, не идут ли на помощь суздальцы, ростовцы, новгородцы? Где там! Заперлись вы за своими стенами, взобрались на печи и, ворочаясь, только почесывались и тараканов давили.
— Не смей говорить такие речи! — закричал владимирский князь.
— Где вы были, суздальцы, сальники, кулики? [20]Что вы сделали, на болоте сидючи?
— Больно ты дерзок приехал! — захрипел князь Георгий.
— А ты не порочь рязанцев! Лежат они, застывшие, на снежных полянах, и некому даже бросить на них горсть родной земли… Разобью тебе голову, если услышу хоть слово издевки!..
Князь Роман схватил лежавший рядом с ним меч, но бояре и оба княжеских сына бросились вперед и повисли на руках споривших. Князь Георгий, стараясь вырваться, кричал и тянулся к мечу, висевшему на стене:
— Не ему меня учить! Зарублю! Нищий и безродный пришел ко мне просить помощи, а каркает, что ворона, залетевшая в боярские хоромы…
— Батюшка! Не надо так говорить с гостем! — старались успокоить князя Георгия его сыновья.
Сильный низкий голос вдруг покрыл шум. Послышались протяжные, произносимые нараспев слова:
— Мир, тишина и благодать дому сему!
Все оглянулись. В дверях стоял высокий худой монах в черной до пят одежде и в черном клобуке. Длинная черная с проседью борода, большой с горбинкой нос и запавшие под густыми бровями темные глаза делали лицо монаха мрачным и неприветливым. В правой руке он держал медный крест, а в левой длинный посох.
— Я вижу распрю, слышу спор в высоких княжеских хоромах. Не время заводить ссору, рагозу и котору! Я пришел оттуда, где дымом заволокло небо, где горят города, где движется на нас нечестивый страшный народ и несет миру смерть и гибель…
— Кто ты? Откуда пришел? Что тебе надобно? — спросил князь Георгий Всеволодович.
— Я раб божий, странник Феофил Неврюй, родом новгородец. Иду из святой земли, из града Иерусалима, где поклонялся гробу Господню и Кресту животворящу. В Диком поле попал я в узы немилостивых татар, но чудесным промыслом Божиим я спасся из неволи и пришел сюда, в славный город Владимир. Пришел я сказать вам: покайтесь, пока не поздно! Народ мунгальский идет с велбудами, с пороками на колесах и в невиданном скопище. Нет стены, которую бы они не проломили, нет города, которого не захватили бы и не сожгли… Мунгалы и татары бесчисленны, аки прузи, [21]и посланы творцом Вседержителем в наказание людям за их грехи. Скоро мы все погибнем, аки обре, [22]и забудется в людях даже память о том, что была когда-то святая Русь!
— Перестань говорить речи страшные! — воскликнул старый воевода Жирослав.
— Зарастут наши пашни повиликой, репьем и волчцом. Жития миру сему осталось всего три месяца и три дня. И когда мы все поляжем убиенными, вострубят трубы архангельские, молоньей поразятся орды татарские, и будет воскресение мертвых и последний страшный суд. Покайтеся!..
Монах перекрестился три раза и поцеловал свой медный крест.
— Клянусь на этом животворящем кресте, что все мною сказанное — святая истина. Тайну сию открыли мне непорочные отцы-отшельники на Афонской горе…
Князь Георгий Всеволодович перекрестился, приложился к медному кресту и сказал монаху:
— Отче Феофил! Мы беседуем о деле порубежном. Сейчас не до тебя. Время позднее. Что ты по ночам бродишь? Кто пропустил тебя сюда? Пройди-ка в сенницу, там мои дружинники проведут тебя в теплую истопку. [23]А завтра я пошлю за тобой.
— Исполать [24]дому сему! — сказал монах и степенно удалился.
У князя Георгия Всеволодовича гнев отошел, и он заговорил своим обычным самоуверенным, властным голосом:
— Я виноват, что сказал слово неудачливое, речь повел не по-ученому. Вечная память сложившим свои головы за землю святорусскую. Поднимем светлый меч, выпавший из мертвых рук. Продолжим бой. Выгоним из нашего княжества татарских воров-грабителей, истребим их злобное племя. Я разделю мои полки: с одним ты, мой старший сын, князь Всеволод, пойдешь в Коломну, с другим полком пойдет в Москву мой младший сын Владимир. Ему в подмогу я дам воеводу Филиппа Няньку. Скачите изгонной ратью, — татары могут налететь раньше вашего… А здесь, во Владимире, на время моего отъезда останется воеводой Петр Ослядукович…
Все молчали, пораженные желанием князя в тревожное время уехать из Владимира. Княжич Всеволод сказал:
— Батюшка, мы выполним твою волю. Мы не уступим родной земли. Мы будем биться, пока хватит сил.
Князь Георгий Всеволодович встал, обратился к киоту с образами и, торжественно крестясь, стал молиться:
— Боже всесильный, Боже милостивый! Помоги мне собрать святорусское войско, вложить мужество в души русских людей! Помоги единой могучей стеной поднять их против нечестивых татар! Помоги прогнать злое племя обратно в дикие поля!..
Повернувшись к сыновьям, князь обнял и благословил их. Затем он сделал знак воеводам подойти ближе. Он говорил тихо, чтобы не услышали женщины в соседней горнице:
— Я вместе с племянниками выезжаю на Волгу — в Ярославль, Кострому, Углич. Я найду укромное поле среди густого леса, где построю боевой стан. Там соберу новую могучую, несокрушимую рать. Князья и ближние и дальние, с Бела-озера, псковичи, и смоленцы, и новгородцы — все пришлют ко мне свои доспешные дружины и простых воинов. Пока татары будут осаждать суздальские города и укладывать здесь свои рати, я соберу во един сноп свежее могучее войско и наброшусь на них. Они уже рассыпались отдельными отрядами и беспечно бродят по нашей земле. Я буду на них нападать врасплох, пока они не собрались опять в одну силу. Буду разбивать их по частям. Я сделаю то, что не удалось самохвальным рязанцам, — одолею татарского царя Батыгу!