Торопка и с ним еще три княжеских отрока находились у самых ворот. Этим отрокам тоже был дан наказ: в темноте пробиться через татарские посты и отвезти грамотки в три разных города.
Уже с ночи закрутила метель. Ветер сметал с крыш снег и осыпал всадников. Немногие были в кольчугах, большинство только в нагольных шубах с нашитыми на груди и плечах железными и костяными пластинками.
— Ну, чего еще ждать! — зашумели хриплые голоса. — Эй, сторожа, открывай!
Заскрипели с лязгом и скрежетом ржавые петли ворот, и обе дубовые створки распахнули путь в жуткую, темную пустоту. Там затаилась смерть. Там ждали тысячи скошенных глаз и отточенные кривые мечи.
Гнедой конь Торопки сам тронулся вслед за другими всадниками. Впереди отряда, окруженный телохранителями, ехал князь Роман Ингваревич. Отряд знал свою задачу — налететь на спящий татарский лагерь среди леса на другой стороне реки.
Отряд перешел в рысь, всадники подтягивались, держась теснее друг к другу. На белом снегу выделялись черные фигуры. Небо, закутанное низкими облаками, начинало на востоке светлеть.
Доехав до середины реки, Торопка свернул в сторону и стал ускорять бег коня. Вдруг высокий тонкий голос совсем вблизи закричал:
— Кху-кху, кху-кху, монголы!..
По льду застучали копыта. Впереди двигались всадники, они перекликались между собой на неведомом языке.
Торопка круто свернул в сторону, но впереди, среди льдин, опять выросли человеческие и конские тени. Торопка бросился назад, смутно заметив протоптанную тропинку, и помчался по ней, боясь, что гнедой грохнется на скользком льду.
Сбоку вылетели три монгола. Просвистела около уха стрела. Гнедой мчался, пролетая через бугры и льдины. Татары с яростными криками преследовали его некоторое время, но потом отстали. Торопка сдержал коня. Остановился. Прислушался. Впереди снова были слышны глухие голоса и топот коней. Торопка бросился опять в сторону и налетел на монголов, державших под уздцы лошадей. Послышались радостные крики:
— Тюляб-Бирген! Твой гнедой сам скачет к тебе! Держи его!
Монголы вскочили на коней и помчались за Торопкой. Они все были на отличных конях, легко гнались за гнедым, и скоро один стал настигать. Гнедой уже несся из последних сил. Торопка предоставил коню выбирать дорогу. Оглянувшись, он натянул лук и спустил стрелу, целясь в голову. Всадник вскинул руками и упал с коня. Скакавшие сзади монголы дико завыли:
— Горе! Горе! Хан Кюлькан! Убит хан Кюлькан!
Гнедой уже уходил от погони. Монголы отстали.
Торопка свернул на боковую замерзшую речку с ровной наезженной дорогой среди частых береговых кустов. Места были знакомые. Эта речка вилась бесконечно, начинаясь в тех трясинных болотах, где стояла родная деревня Перунов Бор. Конь, тяжело дыша, перешел на шаг и остановился. Кругом тихо дремали засыпанные снегом старые ели. Небо светлело. Ветер шуршал в неосыпавшихся сухих листьях одиноких дубков.
Торопка, сдерживая коня, поехал охотничьей тропой, чутко прислушиваясь к каждому лесному шороху.
«Почему я поехал к Перунову Бору? — подумал он. — Что потянуло меня сюда, оставив дорогу на север? Не серые ли глаза Вешнянки? Нет, это монголы согнали меня с пути, а своя деревня недалеко. Как же мне не заехать? Может быть, кто жив остался, расскажет, что делается в наших местах?»
К полудню пошли глухие, опасные места. Болота затянуло льдом. Только трясинные «окна» чернели и дымились странными вьющимися облачками. Осторожно ехал Торопка козьими тропочками, зная, что опрометчивый шаг может столкнуть коня в бездонное «окно», откуда нет спасения.
Наконец в просвете между деревьями показались знакомые вековые дубы невдалеке от Перунова Бора. Точно к старым друзьям, подъехал Торопка к громадным деревьям. Он нашел валявшегося под ними большого деревянного истукана, перед которым молились прадеды. Кто-то, совсем недавно, сметал с него снег, и веник лежал рядом. Выпученные глаза истукана смотрели в небо, и лицо его как бы жаловалось: «За что меня повалили?»
Кругом на снегу виднелись свежие следы. Видимо, недавно здесь бегали в лапотках бабы и ребята. Смелее тронул коня Торопка и въехал на бугор.
Половина избенок погорела. Уцелели только крайние. Кто сжег? Кому нужно было выкинуть на мороз бедных лесовиков?
Избы Савелия Дикороса не было. На месте ее подымалась только закоптелая пузатая глиняная печь и высокий шест с привязанной на верхушке метелкой. Кругом торчали полузасыпанные снегом обугленные бревна.
С лаем бросился навстречу мохнатый пегий пес. Где-то залились ответным лаем другие собаки. Неужели это Пегаш? Жив еще? Пегаш узнал своего молодого хозяина, стал прыгать и бросаться к седлу.
Торопка приблизился к закоптелой избе, где жил когда-то Звяга. В щель окна пробивалась тонкая полоска света. Торопка подъехал к оконной заслонке:
— Эй, живые люди! Отомкнитесь! Свои приехали, принимайте!
Шепотом переговаривались тонкие детские голоса:
— Не отмыкай, мамка! Может, недобрый человек? Спроси сперва — кто?
Из окошка донесся голос:
— Да ты чей будешь? Откуда?
— Или не хочешь признать? Торопка я, Савелия Дикороса сын! Скорее отомкнитесь! Мне недосуг. Должон дальше ехать.
Застучал засов, отворились ворота. Высокая сухая жена Звяги, кутаясь в рваную шубу, взяла за повод коня и отвела под навес.
— Сена найдется?
— Есть немного, родимый. Сейчас принесу. Куда его теперь беречь: и коня и коровенку злодеи зарезали. Проходи в избу.
Дымная лучина горела неровным огнем, потрескивая и вспыхивая красноватым пламенем. Жена Звяги и трое белоголовых детей сидели кругом Торопки. Разинув рты, смотрели на него, пробовали пальцами кольчугу, остроконечный шишак, высокие красные сапоги…
— Они и у нас здесь были, точно с неба свалились, окаянные! — рассказывала изможденная женщина. — Награбили хлеба, подожгли скирды, избы, захватили с собой баб и девок и много детей. Вот эти трое моих забились под хворост, их и не сыскали татаровья, а троих увезли… Не увижу их больше никогда. Опалёниху угнали, и твою… — она всхлипнула, — твою Вешняночку угнали. Помолись за них. Из татарского плена разве кто вернется? А где мой Звяга? Одни говорят, будто видели его на рязанских стенах, другие — что ушел, в лесу скрывается. Если так, то домой скоро вернется… Покушай, родимый, хоть хлебушка. Мы теперь хлеб пополам с сосновой корой печем: натолчешь кору и с аржаной мукой замесишь. Муку беречь надо, а не то до весны не дотянем… Иногда выловишь мережкой на озере рыбку. А греемся мы горячей водой с березовой чагой. [40]Заболтаешь в котелке воду мукой, сделаешь болтушку, вот ребятки и хлебают…
— А что о других мужиках слыхала?
— Все, кто в лесах укрылся, все ополчаются в отряды, ловят отсталых татар, садятся на их коней. Татар, говорят, очень много. Такая сила, что и в сказке не сказать. Но и наши мужики дерутся как волки, ни за что не сдаются. Думаю я, что татары здесь побудут, да и уйдут когда-нибудь, а мы тогда снова построимся…
Передохнув, Торопка отправился дальше. Впереди, задравши высоко хвост, важно бежал Пегаш. Он показывал, на зависть другим собакам, что теперь с хозяином не расстанется, — тоже будет воевать.
Глава девятая
ГНЕВ БАТУ-ХАНА
Гонцы, посланные один за другим, примчались к Бату-хану с известием о гибели хана Кюлькана, младшего сына Священного Правителя Чингисхана.
Джихангир не пожелал никого видеть. Гонцы твердили, что они не могут ждать «ни на кормежку коня», что они сейчас же должны мчаться обратно с ответом джихангира.
— У нас нет полководца! Войско не знает, что делать! — кричали они.
Дозорные тургауды их грубо отталкивали:
— Нельзя! Ждите!
Гонцы шепотом спрашивали проходивших мимо нукеров:
— Чем занят джихангир?
— Важными делами: колдует вместе с урусутским колдуном, узнает пути дальнейших побед.
Гонцы привязали поводья коней к своим поясам и ждали, сидя на пятках близ юрты. Подъезжали новые гонцы и садились возле.
Проходя мимо, на них обратил внимание начальник охранной сотни Арапша. Высокий, худой, с несмеющимся взглядом, он остановился перед ними, точно оценивая и стараясь узнать каждого.
— Отличились! — сказал Арапша. — Плохо теперь ваше дело!
— Чем мы виноваты! Мы преданно исполняем приказы и привезли джихангиру донесение от темника Бурундая.
— Вы привезли черную весть, в которой виноваты только вы. Знаете ли вы, что вас ожидает?
Гонцы вскочили, некоторые хотели садиться на коней.
— Внимание и повиновение! — крикнул Арапша. — Нукеры, не выпускайте никого из этих «черных вестников». Держите их коней. А вы ждите, скоро с вами будет говорить джихангир.
Арапша вошел в юрту, Бату-хан сидел мрачный, скрестив ноги, опустив голову, и пристально смотрел на концы соединенных пальцев.
Рядом сидел на пятках Субудай-багатур. Он взглянул на вошедшего Арапшу, остановившегося у входа. На тихий вопрос: «Можно ли остаться?» — ответил движением головы.
— Он и Гуюк-хан были моими злейшими врагами, — сказал Бату-хан. — Что же мне остается, как не радоваться? Никакого утешения дать я не могу. Я радуюсь: злого змееныша нет!
— Бату-хан может радоваться, джихангир обязан горевать! — тихо, но твердо возразил Субудай.
— Кюлькан искал моей гибели, Кюлькан громко говорил, что я баба с бородой. Только ты помешал мне распороть ему грудь и вырвать ядовитое сердце. Многие из моих врагов еще живы. Главный из них Гуюк-хан, я с ним разделаюсь.
— Зачем ты напоминаешь об этом? Разве я, твой верный слуга, не сторожу тебя днем и ночью?..
— Арапша трижды спасал меня от подосланных черных собак, наемных убийц…
— Тише!.. — Субудай начал сердито сопеть. — Никто в войске не должен знать об этом. Не говорил ли ты сам, что полководец должен быть скрытным… Если бы ты стал радоваться, все бы сказали: «Бату-хан такой же, как все!» А ты, как внезапный гром с неба, порази вокруг всех ротозеев, зубоскалов, гуюкских блюдолизов! Укажи цель, куда идти и что делать. Оставайся необычайным, неведомым, непонятным…
Бату-хан очнулся, вскочил:
— Где эти «черные вестники»? Теперь я знаю, что делать.
Арапша ответил:
— Они здесь, близ юрты, ждут твоих повелений.
Бату-хан с мечом в руке вышел из юрты, обвел взглядом сидевших гонцов. Они упали на колени.
Бату-хан начал говорить тихо, сквозь зубы. Постепенно голос его усиливался. Под конец он выкрикивал слова:
— Вам было вверено великое счастье, кусок солнца — сын Священного Правителя. А как вы сберегли его?
— Он сказал, что сам хочет биться, — лепетали гонцы.
— А вы и обрадовались? Разве дело полководца рубить мечом в передовом отряде? Разве так поступал Священный Правитель — великий Чингисхан? Он был настоящим полководцем. Он находился позади войска и передвигал девятью словами десятки и сотни тысяч всадников. Так он одерживал победы, потрясавшие мир…
— Мы это знаем… Мы это помним…
— А что вы сделали с ханом Кюльканом? Вы обрадовались, что хан Кюлькан стал простым нукером и скачет впереди в драке с урусутами, и никто не удержал его, не отвел назад, не закрыл его своим телом. Вы предатели, и нет вам пощады…
Гонцы распростерлись на земле, лицом в снег.
— Скачите назад. Скажите войску, что джихангир приказывает загладить вину и взять крепость Коломну до моего прихода… Если же я приеду, а вы все еще будете скакать вокруг города, я прикажу всех вас перебить как отбросы великого войска, созданного Чингисханом. Прочь отсюда, желтоухие собаки, пожравшие труп своего отца! Чего вы еще лежите?
Батый, хрипя, взмахнул мечом.
Гонцы бросились к своим коням, вскочили на них. Через несколько мгновений ни одного из них не осталось.
— Ты слышал, Субудай-багатур?
— Да, ослепительный. В твоих словах я узнал голос твоего деда!
— Я покажу урусутам, что значит убить сына величайшего из людей — Чингисхана!.. Я залью кровью всю урусутскую землю… Я перебью все живое, всех живущих, последнюю собаку и последнего ребенка. Страшным пожаром пронесется монгольское войско и обратит урусутскую землю в молчаливое кладбище, где будут слышны только крик ворон и вой волка. Скорее подавайте мне коня!..
Глаза Бату-хана стали круглыми. На губах выступила пена. Он топал ногой и кричал в бешенстве:
— Коня мне! Скорее коня!
Зазвенели медные гонги, сзывающие нукеров. Задребезжали рожки, извещавшие о походе. Только Субудай-багатур и Арапша оставались спокойными и неподвижными.
— Позволь, ослепительный, тебе напомнить, — тихо сказал Субудай, — что гонцов ты отослал, а преемника погибшему хану не назначил.
— Пока будет начальствовать, по обычаю, старший темник Бурундай. Он воин опытный, а через день я сам буду на месте и покажу, как надо брать приступом крепости!..
Через день передовые отряды Бату-хана и Субудай-багатура были перед Коломной. Бой был в полном разгаре. Монголы непрерывной лавиной старались взобраться на стены, откуда их сбивали защитники города. Но силы русских воинов слабели, помощи ниоткуда не приходило. Татары ворвались в город.
С великим мужеством бился среди рязанских дружинников и пал доблестной смертью князь Роман Ингваревич Рязанский. Рядом с ним сложил седую голову воевода Еремей Глебович.
Татары резали всех без милости. Немногие оставшиеся в живых попали в тяжелый плен. На дымящихся развалинах Коломны татары гуляли и пировали три дня. В середине города, на площади, где стояла сгоревшая церковь Воскресения, Бату-хан приказал сложить большую кладку бревен, на которую положили тело молодого хана Кюлькана. Вместе с ним монголы сожгли сорок самых красивых коломенских девушек. Два любимых коня в нарядной золотой сбруе были убиты в ногах хана Кюлькана. И девушки, и кони должны были последовать в заоблачный мир, чтобы там верно служить своему юному погибшему господину.
На той же площади был устроен второй костер для павших монгольских воинов. Костры запылали одновременно. Бату-хан, на вороном коне, мрачно наблюдал за погребальным торжеством. Иногда кричал вместе с другими воинами прощальный привет:
— Байартай, байартай!
Глава десятая
ДИКАРИ ГРОЗЯТ
СТОЛЬНОМУ ГОРОДУ
Княгиня Агафья, супруга великого князя владимирского, переживала тревожные дни. Она старалась забыть о надвигавшейся грозе. Проводила время в заботах о семье, о дворцовом хозяйстве, утешала всех, убеждая быть мужественными. Молодые снохи ее, княгини Мария и Христина, и многие боярские жены плакали навзрыд, твердя, что пришел конец миру. Дети убегали из княжьего двора за стены.
— Не хотим учиться в школе! — кричали они. — Теперь и нам нужно воевать. Мы будем помогать дружинникам, пускать стрелы в татар, бросать в них камни.
Днем и ночью молилась княгиня Агафья. По утрам она посещала соборную церковь Успения Богородицы, где вела беседу с мрачным и угрюмым епископом Митрофаном.
— Молись, — говорил ей владыка, — чтоб Всевышний помог войску и отогнал безбожных татар. Молись за мужа твоего князя Георгия Всеволодовича и за сыновей, чтоб Господь сохранил их от злого врага!
Княгиня Агафья непоколебимо верила обещанию мужа скоро вернуться с большой ратью и освободить землю русскую от татар. Молясь горячо, со слезами, она закрывала глаза и видела мужа перед собой, как живого: высокого, сильного, с уверенной речью, с могучей рукой… Он знает ратное дело, быстро соберет полки, разгонит татар. Он въедет на своем верном белом коне в Золотые ворота Владимира, где княгиня вместе со снохами будет встречать его. Она сама возьмет повод коня и поведет его на княжеский двор…
Князь Всеволод с малой дружиной внезапно примчался из Коломны. Княгиня Агафья сейчас же устроила совещание ближних бояр. Присутствовали воевода Петр Ослядукович, некоторые тысяцкие и обе княжеские снохи.
— Я прорвался к вам чудом, архангел уберег меня. Татары обложили город Коломну со всех концов. Войска у них очень много. Правил ими молодой хан, сын ихнего самого главного хана Чагониза. Третьего дня вдруг поднялся в татарском стане звериный вой и барабанный перестук. Пленные сказали, будто их вождя, хана Кюлькана, убило русской стрелой. Оттого они завыли, своему богу жаловались. В этой суматохе я и проскочил. Татары придут сюда огромной силой, разольются по полям, как вода весной в половодье, и не будет нам тогда выхода… Кто из женщин может, пусть бегут на север, в Новгород, Кострому, Галич или на Бело-озеро. Надо прятаться в лесах, пустошах. Во Владимире будет резня, и вряд ли мы удержимся до прихода князя-батюшки.
Княгиня Агафья твердо заявила:
— Мы вас не покинем. Вместе будем пить горькую чашу!
Обе снохи заплакали и сказали:
— Никуда мы от вас не уйдем! Зачем нам ехать в холодные леса и пустоши? Там все едино пропадать с малыми детьми! Лучше мы здесь на стене будем биться рядом с вами!
— Не женское это дело! — заметил воевода Петр Ослядукович.
Сидевшая между снохами приемная дочь-сирота юная княжна Прокуда вмешалась:
— А я вот слышала, что у татар женщины на конях бьются рядом с мужьями и братьями.
— Молчи, Прокуда! — строго заметила княгиня Агафья. — Совсем ты от рук отбилась. Вместо того, чтобы в терему сидеть, на стену бегаешь да с простыми смердами речи ведешь!
— Все одно убегу я от вас и проберусь в заволжские леса к батюшке крестному. Чего нам сидеть да вздыхать? Лучше биться в лесу или в поле. Все одно: когда смерть захочет, то нас поймает.