Затрещал аппарат — сегодня уж телефонный день. Рябинин взял трубку.
— Сергей Георгиевич, привет!
Отринулись противные мысли о противной спеси, да вроде бы и жара чуть отступила за окно.
— Здравствуй, Вадим!
— Что поделывает прокуратура?
— Думает о влиянии космоса на спесь.
— Я встречал таких спесивых, что поставил бы проблему так: «Влияние спеси на космос».
— Охотно соглашусь, — улыбнулся Рябинин, потому что был понят с полуслова, с полумысли.
— Сергей Георгиевич, а я хочу оторвать тебя от космоса: у меня в руке бумажка с фамилией и точным адресом человека, который наверняка купил краденый телевизор.
— Молодец, — глухо похвалил Рябинин инспектора.
— Не слышу в голосе радости.
— Не кричать же мне…
— Как поступим? — уже деловито спросил инспектор.
— А он сейчас где?
— На работе.
— Вези его ко мне.
— Буду через сорок минут.
Рябинин знал, что инспектор будет ровно через сорок минут. Если, конечно, этот скупщик не сбежит и Петельников не бросится в погоню.
Сначала эта Олеандровна-Ардальоновна, затем инспектор с найденным свидетелем застилали Рябинину какую-то мысль, которая была ему нужна и уже мелькала. Теперь, в эти сорок минут, он её выудит из потока других мыслей, пока не столь необходимых.
Но выуживать не пришлось — он вернулся к телефонному разговору с заместительницей и сразу вспомнил: директор уехал в Новгород. Уехал, не поставив в известность прокуратуру, хотя может понадобиться в любой момент; бросил универмаг в такое время, когда идёт следствие… Такова сила увлечения. Почему же эта сила не проснулась во время первой его поездки в Новгород, а дала директору спокойно просидеть в ресторане «Детинец»?
Инспектор приехал через пятьдесят минут. Он кратко рассказал, как добыл этого свидетеля, или скупщика краденого, или самого вора — сейчас это предстояло выяснить. Петельников приоткрыл дверь и попросил:
— Входите…
В кабинет осторожно втиснулся грузный мужчина.
— Садитесь, — предложил Рябинин, — дайте ваш паспорт.
Мужчина вздохнул, вытащил паспорт и осторожно положил его перед следователем.
Мазепчиков Семён Семёнович. Пятьдесят лет. Работает столяром на деревообрабатывающем заводе. Сивые короткие волосы. Крупное загорелое лицо с крепкой натянутой кожей, которую, видимо, днями обдувал ветер и облучало солнце.
Инспектор и следователь выдерживали ту необходимую паузу, которая нужна для разглядывания человека и, может быть, для проверки его нервов, потому что тёмная совесть немоты не выносит — тёмная совесть боится неизвестности, а в этой паузе с напряжённым молчанием трёх человек ничего не было, кроме щемящей неизвестности. Инспектор и следователь выдерживали необходимую паузу, но Семён Семёнович её не выдержал:
— Меня за это посадят?
Рябинин не сомневался, что инспектор в дороге молчал или говорил о погоде. «Поедемте со мной, там разберёмся. Ну и жара сегодня, а?» Получалось, что совесть Мазепчикова не выдержала.
— За что «за это»?
— За телевизор.
— А вы считаете, за это не сажают? — осторожно шёл Рябинин.
— Да за что, товарищи дорогие?!
Семён Семёнович огорошенно смотрел на Рябинина, и пот бежал по его щекам: не тот, которым жара увлажняла кожу инспектора и следователя, а другой пот, обильный, выжатый натянутыми нервами.
— Где вы взяли телевизор? — прямо спросил Рябинин.
— В воде.
— В какой воде?
— Да в озере!
— Подробнее, пожалуйста…
Мазепчиков уселся плотнее и даже посмотрел вниз, на ножки стула, как бы сомневаясь в их прочности. За это время, пока он усаживался, вздыхал и опробовал стул, — за какую-то минуту — в кабинете вдруг сгустился мрак, словно окно с улицы занавесили серым полотнищем; но тут же полотнище рассекла вспышка жёлтого света, и вулканический грохот, от которого, казалось, разверзнется мостовая и поглотит всё на ней стоящее и бегущее, ударил в стены. Но мостовая не разверзлась — разверзлось небо, швырнув на город воду каплями и потоками. В открытую форточку побежали прохлада, запах мокрого камня и водяная пыльца, которая садилась Рябинину на горячую шею.
— Слава богу, — сказал Мазепчиков, — наконец хлынул.
— Так где взяли телевизор? — повторил Рябинин, соглашаясь, что «слава богу».
— Я на озере рыбачу. У меня плоскодоночка есть, ну и посидишь на зорьке часика два. Рыбы-то нет, так, одна сорная. Ёрш, окунь, бывает, возьмёшь и густеру. Ну так вот, двадцать девятого сижу я утречком на мелководье… Может, и не заметил бы, да солнышко взошло, яркое такое, ну и вижу на дне предмет. Кирпичи, думаю. Потом вижу — ящик. Опустился в воду. Там глубины метра полтора. Господи, телевизор… Ну, и вытащил. А потом эту мастерицу пригласил.
— В каком месте он лежал?
— Да примерно наискосок от универмага.
Рябинин посмотрел вдоль стены, словно убеждаясь, здесь ли ещё инспектор; Петельников глянул в окно, словно убеждаясь, идёт ли дождь, — на миг их взгляды встретились.
— Место показать сможете? — спросил Рябинин.
— Конечно, смогу.
— Там ничего больше не лежит?
— Да вроде бы нет.
Мазепчиков опять поёрзал и заговорил, покашливая от напряжения:
— Ежели бы телевизор стоял на улице, то другое дело… Сдал бы, как находку. А тут в воде. Может, кто выбросил. Опять-таки мои труды. Тащить его со дна оказалось сущая мука. Да и не работает пока…
Рябинин обернулся к окну — дождь устоялся. Теперь он шёл не спеша, равномерно обмывая город чистыми и частыми каплями. Это надолго. На озере в такую погоду ничего не увидишь.
— Может, пока съездить за телевизором? — предложил инспектор.
— Телепат, — вздохнул Рябинин.
Он вынес постановление, поручив изъятие телевизора Петельникову: наконец-то у них будет хоть одно вещественное доказательство.
Когда Мазепчиков вышел в коридор, инспектор вздохнул:
— Ищем машины, мотоциклы, телеги…
— Да, а водный путь проморгали.
— Обыск у этого Мазепчикова делать будем? — поинтересовался Петельников.
— Ты ему не веришь?
— Верю. И мастер подтверждает, что телевизор был в воде.
— И я верю.
Из дневника следователя.
Хочу подсчитать, сколько и каких глупостей сделал за день.
Ну, допустим, не сумел догадаться, что краденое вывезли в лодке. Исковеркал отчество почтенной женщины. Допросил лишь одного свидетеля. Взял на обед мясо с тем красным соусом, от которого была огненная изжога. Расфуфыренной секретарше посоветовал прикрепить на себя табличку «Не кантовать» (якобы шутка). На вопрос Юркова, как перевести homo sapiens, ответил: «Хам сопатый» (тоже шутка). К вечеру позвонил зональный прокурор, и между нами случилась такая беседа:
— Товарищ Рябинин, у вас есть какие-нибудь начинания?
— Нет, у меня есть только окончания.
— Окончания чего?
— Предыдущих начинаний.
Всего семь глупостей.
Иногда я думаю, что моя жизнь из них и состоит — из глупостей. Разнообразие только в том, что есть глупости большие и есть глупости малые.
Дождь перестал только к вечеру следующего дня. Небо быстро освободилось от набухших туч, став чище и холоднее. Солнце запоздалым теплом приложилось к мокрому асфальту и блестящим крышам.
Осматривать озеро удобнее всего в полдень, когда солнечные лучи отвесны и касаются дна. Но откладывать ещё на одну ночь не решились, потому что у вещественных доказательств есть каверзное свойство — исчезать. Обронённую вещь могли на зорьке подобрать рыбаки или найти купальщики, или могло затянуть песком после дождей…
Рябинин стоял на берегу под универмаговской стеной-забором. Солнце уже осело к горизонту, ничуть не убавив своего летнего света. Порозовевший монастырь сказочно вставал, казалось, из самой воды. Озеро, измученное шквалами и ливнями, умиротворённо блестело. Серый, почти белёсый песок делал его прозрачным и на пятиметровой глубине.
Рябинин посмотрел вдоль берега. Шагах в двадцати на гранитном валунчике сидел какой-то светлый человек: белый китель, белые брюки, выцветшая кепка, и вроде бы шея и даже подбородок были закутаны белым полотенцем. Казалось, он хотел слиться со светлыми тонами монастыря, воды и песка.
Озеро изредка и тихо чмокало береговые камни. Рябинин наблюдал, как крохотные волны, а скорее, крупная рябь играет слюдой и мелкими песчинками. Среди этой взвеси он заметил небольшую странную рыбу, какую-то Т-образную, будто она держала ртом блестящую палочку, равную её телу. Рябинин присмотрелся… Нет, это не палочка, а другая рыбка, ставшая жертвой. Хищница тяжело плыла вдоль берега, не обращая внимания на человека, — её можно было взять рукой. Наконец, завихляв телом, она ловко схватила рыбку вдоль и заглотила в два судорожных приёма. И быстро ушла в открытое озеро.
Вроде бы всё правильно — хищник победил. Закон природы. Это же не преступление, а естественный отбор — убийства бывают только в людском обществе. Да и сам человек этих рыбок ловит удочками и сетями, глушит и солит, варит и маринует… И всё-таки Рябинину стало противно: на его глазах одно живое существо съело другое живое существо. В этом было что-то противоестественное.
Шлёпая по воде босыми ногами, подошёл Петельников: брюки закатаны по колено, рукава сорочки по локоть, пиджака и галстука нет и в помине. Инспектор был в своей стихии — стихии организаторства и действия.
— Сергей Георгиевич, извольте в лодочку.
Рябинин пошёл за ним. Путь лежал мимо валунчика с белым человеком. Поравнявшись, Рябинин мельком, но внимательно обежал его взглядом, наткнувшись на такой же острый взгляд маленьких глаз. Это был старик с желтокожим, чуть высохшим лицом. То, что Рябинин принял за полотенце, оказалось поднятым воротником кителя и белой бородкой, кипевшей, как мыльная пена.
— Кто это? — спросил Рябинин у инспектора.
— Пенсионер, вдыхающий озон.
Петельников обернулся и тоже бросил на старика оценивающий взгляд, но лишь потому, что заинтересовал следователя.
К берегу кормой приткнулась большая нарядная плоскодонка с ярко-голубыми боками и крупным номером. На носу расположился Мазепчиков, улыбнувшись Рябинину, как старому знакомому. На второй скамье рядом сидели понятые — пожилой мужчина в болонье и смуглая девушка в красной кофточке, которая обтягивала её хорошенькую фигурку. Шлёпнув портфелем по борту, стукнув понятого локтем по затылку и умудрившись высечь носком ботинка из спокойной воды снопик искр, Рябинин сел на корму.
Инспектор оглядел экипаж и спросил, как опытный затейник:
— Товарищи, плавать все умеем?
— А для чего? — насторожился понятой.
— Вдруг кувырнёмся, — весело предположил Петельников.
— Я не того… Не очень плаваю, — заёрзал понятой.
— Тогда кувыркаться не будем.
Петельников поднял корму вместе со следователем, сдвинул лодку с песка, побежал по воде, оттолкнулся, ловко в неё прыгнул и прошёл к вёслам — без толканий, шатаний и брызг. Инспектор огляделся и кому-то махнул рукой — тут же от берега оттолкнулись ещё четыре лодки, набитые загорелыми ребятами.
— Кто это? — спросил Рябинин.
— Спортивная школа. Пусть ребятки поныряют вокруг да около.
Он взялся за вёсла. Лодка заскользила по нетронутой воде, как повисла над огромным стеклянным миром.
Рябинин достал папку с протоколами и монотонным голосом объяснил понятым суть этой прогулки.
— Так что трупа не будет, — с сожалением сказал понятой в болонье, видимо, живший одними детективными историями.
— С трупами, папаша, нынче трудновато, — согласился Петельников, работая упругими вёслами, как игрушечными.
— Почему трудновато?
— А мы с этим делом боремся.
— Люди-то мрут…
— Так вы же хотите трупа окровавленного, после кошмарного убийства?
— И неплохо, если это поучительная история из жизни, да показать её по телевизору для воспитания.
— Меня бы посадить в телевизор, — обрадовался Петельников, — я бы сутками рассказывал многосерийные и поучительные истории.
— Давайте одну, пока плывём зряшным ходом, — предложил любитель телетрупов.
— Расскажите, — попросила и девушка.
Понятые сидели к Рябинину спинами, но он не сомневался, что эта девушка смотрит на инспектора и уже не замечает ни монастыря, который зарделся от закатного солнца; ни ладного следа-дорожки, отливающей свинцовым блеском; ни свежести воздуха, состоящего из запаса воды, рыбы и тины; ни следователя Рябинина, который сидит сзади и тоже знает уйму историй.
— Да вот вчера был случай, — тут же вспомнил Петельников. — Выехал я на труп гражданина. Кошмарное дело! Лежит он в сквере, грязный, синий…
— Кто его убил? — деловито спросил понятой.
— Самый близкий друг.
— Ножом?
— Нет, отравил.
— Надо же… И за что?
— За глупость.
— Видать, чего не поделили. И что приятелю будет?
— Ничего.
— Как ничего? — опешил понятой.
— Друг-то его не человек, а неодушевлённое вещество.
— Жена, что ли?
— Да нет, не жена, а винцо.
— A-а, опился водки, — разочарованно догадался понятой. — Этот случай не шибко интересен.
— Самое интересное было потом, — сказал инспектор чуть другим голосом и чуть громче, показывая, что теперь его слова скорее предназначены для Рябинина. — Пришёл я на место работы умершего и вижу в коридоре прямо-таки плакат. Красивый, чёрная рамка, крупные буквы, где про этого покойничка сказано так: «Геройски погиб от руки бандита…»
Девушка засмеялась, и её голос широко поскакал по воде.
Хохотнул Мазепчиков. Улыбнулся и Рябинин. Только понятой в болонье ворчливо заметил:
— Ничего поучительного…
Мазепчиков поднял руку, вглядываясь в дно:
— Здесь!
Инспектор гребнул веслом в обратную сторону, и лодка завертелась, теряя скорость. Когда она стала, пошатываясь на собственных волнах, Рябинин начал составлять протокол.
— Вон тот камушек на дне заприметил, — объяснил Мазепчиков.
— Ни столбика, ни дерева, хоть к рыбам привязывайся, — ответил инспектор, фотографируя монастырь и универмаг.
Чистая толща воды на чистом дне. Небольшой камень, наполовину занесённый песком. Глубина один метр шестьдесят пять сантиметров. Можно измерить температуру воды, только не нужно… Для записи Рябинину хватило полстранички протокола.
Он убрал папку в портфель и осмотрелся. Озёрная вода ожила: заходила волнами, закипела бурунами, засверкала всплесками — пловцы в масках ныряли в глубины.
— И мы поищем, — предложил Рябинин.
Петельников лишь макал вёсла. Лодка плыла медленными и бесшумными кругами, отходя всё дальше от осмотренного места. Все перегнулись через борта, всматриваясь в дно. Оно темнело на глазах вместе с водой и всё больше походило на какие-то омуты, в которых ждёшь коряги, тину и водяного.
— Завтра прочешем ещё, — заметил Петельников.
— Консервная банка, — вдруг сказал Мазепчиков с носа.
— Что-то блестит, — осторожно подтвердил инспектор.
Он придержал и без того тихий ход лодки. На дне тускло блестела какая-то железка — теперь видел и Рябинин, тоже полагая, что это плоская банка из-под шпротов.
— Метра четыре, а то и глыбже, — прикинул понятой.
— Дамы и господа, пардон, — сказал Петельников, снял рубашку и скинул брюки, оставаясь в одних плавках. Откуда-то из-под себя он извлёк припасённую маску, натянул её на лицо и встал на скамейку.
Солнце мгновенно облило его своим медным светом; облило с каким-то удовольствием, как своего сына, и он тоже сделался медным, как и солнце, и не спешил нырять, чуть красуясь перед людьми и особенно перед смуглой девушкой. Высокий, мускулисто-суховатый, независимый, инспектор возвышался над лодкой и над озером, как индейский вождь. В воду его тело вошло почти без брызг. Там, в зелёной глубине, оно сделалось белым, потому что рассталось с солнцем. Инспектор шёл вниз, работая ногами по-лягушачьи. Он только коснулся дна и тут же взмыл обратно. Ему потребовался всего один нырок.
Глотнув воздух, Петельников протянул следователю небольшой прямоугольный предмет. Транзистор… Чёрный пластмассовый футляр. Передняя стенка из полированного белого металла, похожего на алюминиевый сплав. Корпус обрамлён рамкой из нержавейки. «Омега», стоит тридцать шесть рублей сорок копеек. Такой приёмник числится в акте как похищенный.
Рябинин показал транзистор понятым и начал дополнять протокол.
— Вот видите, — обрадовался Мазепчиков.
Поиск кончился. Вода окончательно позеленела, начав уже чернеть. Да и глубина дальше пошла настоящая, с обрывистым дном, где и в полдень ничего не увидишь.
— Вадим, позови-ка лодочку, чтобы тут постояла, — задумчиво попросил Рябинин.
Инспектор помахал рукой. Когда лодка со спортсменами подплыла и застопорилась, Рябинин предложил:
— А мы вернёмся на старое место, к телевизору…
Он рисовал план. Через одну точку можно провести много прямых, которые ничего не давали. Но теперь у них была не одна точка. Первая — где утонул транзистор, вторая — где телевизор. Через две точки могла протянуться лишь одна прямая. Рябинин встал, окидывая горизонт далёким взглядом: была и третья точка — универмаг на берегу. И все эти точки лежали на одной прямой, которая так и просилась на бумагу. Рябинин выловил в портфеле синий треугольник. Жирная линия легла на план. Одним концом она упёрлась в схематическую стену универмага, а другим свободно повисла над озером. Двумя чёрточками-крылышками он заострил её, превратив всю линию в стрелу-вектор. И протянул эту стрелу пунктиром дальше, за озеро.