– Человека… – пробормотал Маклуп. – Не рыбу – человека…
– Не надо болтать лишнего, коллега. – Шелленграм встал, потрепал по плечу инспектора по правам. – Убежден, вы справитесь. Тут нет ничего трудного. Давайте-ка я помогу вам дотащить тело до ванны…
* * *Вид океана завораживал.
Солнце. Не белое – желтоватое. В дымке. Не паляще-яростное, жгучее, как в тропиках, и не закрытое наглухо слоеным облачным пирогом, даже не угадывающееся, как в приполярных водах, – мирное, ласковое, похожее на земное. Шторм кончился. Поплавку, дрейфующему по воле ветров и течений в относительно безопасном умеренном поясе изредка случается пересечь «окно» в облаках, и тогда, редко более чем на час, клубящиеся стены отодвигаются к горизонту, а океан вспыхивает мириадами солнечных бликов.
Шелленграм убрал руку с поручня, посмотрел, как сохнет мокрое пятно. Уступ уже практически высох, четче обозначились потеки ржавчины, скользкая слизь застыла твердой коричневой коркой.
И то и другое исчезало на глазах – обшивка регенерировала себя.
Приспичило ей… Прямо сейчас.
Он стал смотреть на океан. Никто, кроме него, не маячил на верхнем смотровом уступе – кому захочется любоваться океаном под рев принимаемых и отправляемых терминалом «челноков» и ракет? – зато в полукилометре ниже не только смотровые, но и служебные уступы чернели от людей. Еще ниже лежал залитый светом океан, и пологие длинные волны, набегающие на Поплавок, казались переливами тонов на огненном бархате. Сновали буксиры. Вдалеке, натужно раздвигая волны, дуром пер танкер, налитый углеводородным топливом для всякой морской мелочи.
Не стоило торопиться вниз. В редкие часы ласкового солнца даже клинические агорафобы, обитатели сердцевины Поплавка, приходят в волнение, многие здоровые бросают работу, заранее наплевав на неминуемые штрафы, и во всей толще терминала не найдешь свободного лифта.
Прямо над головой раскололось небо, грохотом заложило уши – с небес спускалась в шахту грузовая ракета. Шелленграм не взглянул вверх. Щекотно завибрировал металл под ногами, поручень отозвался протяжным стоном – и стих. Вероятно, именно сейчас обратилось в золу тело маленького картографа, переоценившего свои способности. Минута тишины – и снова рев и дрожь металла, и опять минута тишины… На нижнем уступе, очень далеко внизу, шли похороны какого-то умершего. Еле-еле слышно играла музыка. Было видно, как тело неведомого покойного соскользнуло с доски в воду и погрузилось, начиная свой путь к Вихревому поясу, а там – кто знает – может быть, и к центру Капли. Вслед телу в волны упал пластмассовый венок и поплыл, покачиваясь, вдоль борта.
Шелленграм усмехнулся про себя: совпадение показалось символичным. Что ж, будем считать, один венок на двоих. Сколько их было, мелких настырных букашек, мнивших о себе чересчур многое, сколько еще будет…
Привычно. Скучно.
Наверное, это оттого, что я, по-видимому, бессмертен, подумал Шелленграм. Если не стрелять в меня, не резать, не травить, не ронять с крыш, не бросать подыхать с голоду… Уязвим, но бессмертен ненасильственно. Почему бы мусорщикам Ореола не быть бессмертными? Ну да, они граждане не второго даже сорта – десятого. Так что же? Бес-смертен. Допустим. А поди проверь. Чтобы проверить, надо попробовать умереть от старости. Где она, старость? По-земному – шестьдесят девять, выгляжу на полсотни максимум, а то и на сорок пять. Каким ощущал себя на Прокне, когда был Менигоном и возился с Шабаном, своим другом и опекаемым, таков и теперь. Не старею. Еще десяток лет это удастся скрывать, симулируя прекрасные результаты омолаживающих процедур, – а потом?
Менять легенду. Внешность, само собой. Генотип. Место работы. Эй, никому не нужен мусорщик со стажем?
Скучно.
Внешняя разведка Федерации, спецслужбы Лиги и Унии – лучшего места для мусорщика не придумать, и не жаль потратить годы на карьерные бега, на доступ к информации, на относительную самостоятельность. Но и тогда скучно.
Одни и те же игры. Все повторяется, идет по кругу. Двадцать лет назад Федерация легко отдала Северный Редут на Прокне. Шестнадцать лет назад попыталась отбить, в итоге получив лишь плацдарм на месте анклава Коммуна. Крови пролилось достаточно, не уцелел и осторожный трупорез Асплунд. Девять лет назад внезапный десант Лиги разбился об оборону землян, и в ответной операции, блестяще осуществленной маршалом Сонг Тхаем, плацдарм удалось расширить вплоть до самых границ княжества Хинаго. До масштабной войны между Федерацией и Лигой дело тогда не дошло…
Суть не меняется – меняются цели.
Шелленграм вздрогнул – новый рев распорол небо. Оторвавшись от короткой взлетной палубы, круто ввысь, к невидимому рейсовому грузовозу, уходил «челнок».
У Земли свои резоны – у местной олигархии свои. Так было всегда, так всегда будет. В случае успеха Адмиралиссимус получит почетный титул Собирателя Вод, и хватит с маразматика. Те, кто стоит за его спиной, получат власть над всей Каплей и, надо думать, при первой возможности попытаются отделиться от Федерации. За ними охотно пойдут те, кого они в своей спеси называют оболванцами и кто, кстати сказать, действительно ими является. Земле же позарез нужна Капля – вся Капля, не часть, – стратегическая база у выхода четырех стабильных Каналов, удобнейших рокад для переброски космических эскадр. Земля не смирится со скромной ролью космической провинции, просто не сможет. Скорее всего она погибнет в войне, успев нанести смертельные удары Унии и Лиге, но если случится чудо и она уцелеет – ей будет мало Галактики. Ее конечная цель – уничтожить Ореол, единственную удачную попытку большой группы людей выскочить из человечества, и война на Капле – лишь первый шажок на пути к конечной, но недостижимой цели, а все эти Лиги, Унии и Независимые – всего-навсего камни на дороге, правда, об эти камни можно пораниться очень больно…
А ведь нет, подумал Шелленграм, скучно мне, пожалуй, не будет. Тоже, конечно, рутина, но уже веселее… Даже не надо просчитывать варианты действий всех этих Величей и Андерсов, узнавших о «кукушонке», – они предельно ясны.
Он ухмыльнулся. Далеко внизу океан нес сверкающую зыбь. Серая облачная стена надвигалась с запада, усиливался ветер. Час ласкового солнца подходил к концу.
Часть вторая
Ниже ватерлинии
Глава 1
Какой-то гад наступил мне на грудь тяжелым кованым башмаком и не давал дышать. Человек с тысячью лиц. И ног, обутых в кованые башмаки, провонявшие потом и ваксой, у него, вероятно, были тысячи – во сне я сталкивал их с себя, но с тем же успехом мог бы перебирать бархан по песчинке, они давили все сильней, я задыхался, корчась червяком, а страшный человек надо мною смеялся тысячью ртов, и я хотел закричать, но мой крик был затоптан и не родился.
Потом человек исчез, но это не принесло облегчения. Я стоял у широкого полукруглого зева в теле горы, у распахнутой в мир пасти и знал, что не посмею отступить ни на шаг, ноги мои вросли в землю, а на меня валила толпа голых людей с бессмысленными равнодушными лицами, если то, что было повернуто ко мне, сошло бы за лица, и я стрелял по этим людям, и они молча вспыхивали и падали, но накатывались на меня с неотвратимостью горного обвала, и даже горящие продолжали ползти. И еще была женщина – ее звали Лиза, она гибла и звала меня на помощь, и я знал, что должен ее спасти, я вполне мог ее спасти, мне стоило лишь выдрать ноги из камня и сделать несколько шагов, но это значило оставить проход, проклятую дыру в каменной стене, защищаемую неизвестно зачем, – и я выбрал дыру. Не женщину, любимую мною. Я даже не мог закрыть глаза, потому что должен был ловить в прицел лучевика чужие бессмысленные лица и безжалостно, размеренно, без суетливой спешки нажимать на спуск…
Я проснулся в липком ужасе. Сердце колотилось в ребра, делая ударов двести в минуту. Горел ночник на столике, и в моей каюте не было никого. Я постепенно приходил в себя.
Настенные часы показывали, что на этот раз мне удалось поспать пятьдесят восемь минут. Превосходно, мрачно подумал я, чувствуя, что без насилия над собой не сумею шевельнуть и пальцем. Поспал называется… Меньше часа.
И эта первая бытовая мысль, обыденная и примитивно-точная, заставила меня проснуться окончательно. Несколько минут я лежал неподвижно и слушал, как сердце, мало-помалу успокаиваясь, входит в штатный режим. Судя по часам, вставать было рановато. Вряд ли за ночь я проспал в общей сложности больше трех часов, и сомкнуть глаза хотелось отчаянно, но я отверг эту мысль. Разве что подремать немного? Пожалуй, не стоит: засну еще всерьез и опять увижу… можно догадаться что.
Нет, это определенно свинство какое-то. Четвертую ночь подряд один и тот же сон. Этой ночью – уже в третий раз! И сон-то откровенно дурацкий. Какая еще пальба по толпе? Какая гора? Какая Лиза?
Бред. Если так пойдет дальше, придется либо переходить на снотворное, либо серьезно лечиться. Глубинник-невротик должен выбрать одно из двух: или быть ему глубинником, или невротиком. Вместе – перебор. Друг с другом эти ипостаси не уживаются.
Я ощупью нашел полотенце в изголовье, обтер с лица пот. Моя каюта – пять шагов на два, мой дом и моя крепость – принадлежала мне, Филиппу Альвело. Не тому несчастному убийце из сна. Мой надежный металлический бокс с напыленной на стены пленкой звукопоглотителя, скверно имитирующей дерево, с крохотным санузлом, койкой, откидным столиком, складным табуретом и встроенным в стену шкафом. Обстановка более чем спартанская, но много ли надо холостому глубиннику? Вдобавок такому, который бывает в Поплавке лишь в законных перерывах между патрульными рейдами на границе, через два месяца на третий.
Ни звука. Я приложил ладонь к стене – та едва ощутимо дрожала: Поплавок двигался куда-то малым ходом, может быть, стремясь выйти из полосы нежелательного течения. Или наоборот: стараясь удержаться в полосе течения подходящего. Тихонько парил над бездной, делая узла полтора. Шесть узлов – это все, что он со своими водометами может развить в режиме «самый полный». Ну, семь, если рискнуть перегревом реактора. Тогда переборки, несмотря на звукопоглотитель, начинают тоненько ныть, а свободные от вахты матросы и прочая обслуга Поплавка, не говоря уже о пассажирах – отсчитывать минуты. Полчаса – по-видимому, сравнительно безопасно, час – очень рискованно.
Я подумал о том, что совершенно не интересуюсь, куда движется Поплавок и куда его относит течением. Мне объясняли, что в этом и заключается какая-то там по счету ступень превращения новичка в старожила. Текущее местонахождение плавучего терминала не секретно – просто не интересно никому из его обитателей, кроме тех, чья голова должна болеть об этом по должности. Любопытствуют одни лишь новички, вчерашние земляне, и пристают к занятым людям с глупыми расспросами. И то, кстати сказать, недолго. Ненужные ответы, если их удается получить, не греют и не лечат. Кому нужно знать, к каким берегам идет Поплавок, если берегов не существует?
Что действует на нервы, медленно подкрадывается к новичкам и рано или поздно берет их за горло, так это чуждость этого мира. Неприятие его, под стать неприкрытой ненависти Моржа к Сумбаве: «Жара, и местные поголовно идиоты – пельменей не понимают…» Но Сумбава все-таки Земля, относительно спокойная вулканическая твердь, а не жидкий пузырь под ногами.
Может, оттого и мои кошмарные сны? Тогда это пройдет, стоит только перетерпеть. А перетерплю ли?
Куда я денусь, в конце концов.
Дотянувшись до сенсора, я включил обзорный экран. Сейчас бы я не отказался вручную открыть иллюминатор, как на древних учебных калошах в метрополии, пригодных лишь для натаскиванья по азам. Но какие уж на Поплавке иллюминаторы. Обзорная точка соответствует истинной высоте палубы, и на том гран мерси. В общем-то все не так плохо. Общежитие для младшего офицерского состава прямых выходов на смотровые уступы, понятно, не имеет и вообще расположено в глубине Поплавка, однако же над ватерлинией, а это, согласитесь, вопрос престижа.
Над океаном занимался рассвет. Вроде бы поздновато он занимался, этот бледный чахоточный рассвет, робко просачивающийся сквозь облачную кашу, и это значило, что за сутки Поплавок здорово отнесло либо к западу, либо к югу. Скорее, все-таки к югу, ближе к полярным широтам, – дни вроде бы укорачиваются. Ничего не поделаешь, что для северян лето, то для нас зима.
Я встал, тщательно заправил койку и часа полтора бездумно убивал время. Умылся, побрился, почистил и надел китель, прочитал бюллетени со свежими новостями и последние приказы командования. Лично меня ничего не касалось. Затем заказал завтрак в каюту и, к моему удивлению, через полчаса получил. Бывают на свете такие чудеса. Иной раз у андроидов-стюардов, обслуживающих шишек, выпадают свободные минуты, и мелкая сошка может рассчитывать на человеческое к себе отношение. Андроиду все равно, куда таскать подносы.
Уничтожив тосты с кофе, я не то чтобы повеселел – скорее, пришел в относительную норму и стал думать, чем бы мне заняться. Получалось, что особенно нечем. Во всяком случае до тех пор, пока не получу новую капсулу. Вчера, правда, в точном соответствии с предсказанием Моржа из метрополии прибыло человек двести новичков, недоученных курсантиков, выпущенных мичманами, а то и гардемаринами, и их надо вводить в курс дела, сразу объяснив, о каких разделах ускоренного курса можно безболезненно забыть и какие рефлексы следует наработать для относительно долгой жизни на Капле, – но не мне же этим заниматься. С точки зрения старослужащих, меня самого еще учить и учить.
Пятый день после того памятного медосмотра – и ровным счетом ничего: живи, мол, спокойно. Следствие не назначено – стало быть, не считаюсь виновным. Тишина. Забыло начальство о лейтенанте Альвело. Надо надеяться, дражайшая Джильда не вспомнит о нем еще дней двенадцать – именно столько новичков урвал себе четвертый отряд. Жаль, что не тринадцать, хотя скверное это число.
Свое расследование я забросил на третий день и теперь только поражался своему злобному энтузиазму. Наивно было и думать что-либо вынюхать, скорее я угодил бы в категорию подозрительных, сующих куда не надо любопытный нос. И без того нетрудно было сообразить, что имела место совместная операция спецслужб Велича и погранфлотилии Монтегю, в которой мне отводилась почетная роль наживки на крючке, а в чем состоял смысл операции, того мне лучше не знать, целее буду. Разве не так?
Так.
«Ведь жив? – спросил я себя. – Ведь служишь по-прежнему?»
Жив. Служу.
Молодец. Служи дальше.
Отчего же такая тоска? Хоть вой.
Пока я таким образом содержательно беседовал со своей неврастенией, в переборке над складным столиком негромко загудело и в приемный лоток почты, шурша по-змеиному выполз еще один бумажный листок. Сказать по правде, ничего хорошего от бумаги с пометкой «личное» я не ожидал – и напрасно. Листок оказался всего-то навсего адресованным мне посланием добровольного спортивного комитета Поплавка и извещал меня о том, что ежегодные офицерские гонки на скутерах состоятся нынче в полдень, в связи с чем командование дало согласие остановить Поплавок, и что я имею честь быть запасным в команде четвертого отряда погранфлотилии. Больше ничего бумага не содержала.
Придется сходить поглазеть, подумал я, меланхолически вертя в пальцах листок. Офицерские гонки – зрелище не столь частое. Разумеется, запасной – это всего-навсего запасной, и быть мне скорее всего рядовым зрителем, а не участником.
А все-таки развлечение. Как-никак не бар, не Джильда и не надоевшие телепрограммы. И даже получше, чем эстрадные шоу заезжих трупп – кстати, давно их не было.
Минуту спустя я поймал себя на том, что нюхаю листок, согнутый желобком, делая это совершенно машинально, а поймав, скомкал бумагу и злобно запустил комок в сторону мусоропровода. Потом подберу. Нет, это уже вовсе ни на что не похоже! Словно я не один в себе, а поселился в моем теле еще кто-то, и мало того, что типичный неврастеник, так еще и наркоман. Позвольте познакомиться, очень приятно!
Шизофрения, вот что это такое. Пойти сдаться медицине? Прямо скажем, радужная перспектива.
И сны…
Я обнаружил себя валяющимся поверх заправленной койки в полной форме и тут же вскочил. Ну, хватит! От дурных снов и мыслей два лечения: либо немедленно напиться и выкинуть что-нибудь внеуставное, надеясь, что кривая вывезет мимо гауптвахты, либо спуститься в спортзал и загонять себя на снарядах до изнеможения. Есть и третий путь: пойти поискать трюмную девку почище, – но это сейчас не по мне.
Поборовшись с собой и одержав победу, первый метод лечения я также отверг и спустился в спортзал.
А поприседай-ка ты под штангой, шизофреник…
Еще на подходе я заподозрил, что иду напрасно. Так и оказалось: в спортзале было полным-полно морпехов, топот стоял такой, что гудели стены, а еще в атмосфере пряно пахло крепким мужским потом, и было жарко – это в нашем-то вечно промозглом спортзале! Небывалое, оказывается, бывает. Ну и ну.
Надышали, земноводные.
Я прислонился к стене и стал смотреть, как морская пехота воюет с мышечной дистрофией. По беговому овалу, держась в строгом кильватере, бодро галопировало не менее полуроты крепких ребятишек, а вторая полурота, схваченная за ноги потными руками, сидела у первой на плечах. Последним в кильватере ехал плотный бритоголовый сержант, то и дело покрикивающий: «Заснули? Колено выше! А ну-ка, покажите, на что вы способны! Раз-раз-раз!…» Лица бегущих однообразно лоснились, раззявленные рты зияли ямами; физиономии же едущих демонстрировали куда более обширную гамму чувств: от сибаритского наслаждения передышкой до явственного осознания недолговечности чистой радости, коей непременно суждено окончиться переменой мест слагаемых в паре «ишак-наездник».