Ксавье встал и, наступая кому-то на ноги, стал выбираться из толпы. Ему очень хотелось остаться и посмотреть, чем тут кончится дело, но приходилось выбирать одно из двух. Времени оставалось не так чтобы очень много. Он прикинул: успею. Если повезет взять у кого-нибудь на время винтолет, а еще лучше орнитоптер, то вполне можно будет слетать в долину Счастья – красота там, говорят, необычайная. С Кларой… Он на ходу зажмурился, представляя, как это будет. Только бы она согласилась, только бы ее отпустил этот Шлехтшпиц. А почему бы, в конце концов, и нет?
Он пошел быстрее. Позади еще раз взвыла толпа – вся разом – и, перекрывая ее рев, донеслось уже знакомое: «А я такой же, как вы!..» Прочь, прочь отсюда! Ноги несли его сами. Прочь от ваших собраний, от ваших судебных процессов, от ваших очень больших и нужных дел – не сейчас, потом! От вашего Устава Покорителей – прочь! Не время. Сейчас время только для нее одной, для единственной, и пусть кто-нибудь попробует меня остановить!.. Пусть попробует. Да. А потом, когда вернемся из долины Счастья, я покажу ей свой виадук…
«Родильный дом» располагался на самой окраине поселка, и Ксавье, подгоняя себя, срезал путь через рощицу. Здесь он задержался, чтобы нарвать цветов – крупных и желтых, источающих тонкий волнующий аромат. Торопясь, он обрывал со стеблей листья, выравнивал цветы по высоте – Кларе должно понравиться. «Ему было три месяца, он шел на первое в жизни свидание», – почему-то пришло в голову, и Ксавье, поморщившись, выгнал эту мысль вон. Он миновал обширный двор и остановился перед входом в здание. В дверях, мешая пройти, торчал знакомый санитарный робот, тот самый, что когда-то выкручивал ему руки. Пес-бульдог с мертвой хваткой. Страж покоя, специалист по утихомириванию новорожденных – с новорожденными это у него получалось. Но сейчас Ксавье чувствовал в себе достаточно силы, чтобы разломать его голыми руками.
– Отойди, – сказал он.
Самым удивительным было то, что робот подчинился – откатился в сторону и даже развернулся вполоборота, будто привратник, приглашающий войти. Ожидая подвоха, Ксавье проскользнул внутрь и мягко зашлепал по коридору – так и есть, привратник, шурша, покатился следом. Черт с ним. Где тут Клара?
– Прошу вас подождать в приемной, – суконным голосом объявил робот. – Это направо. Я попрошу, чтобы к вам вышли.
Ну попроси, попроси… Ксавье вошел в приемную. Привратник был прав. Не рыскать же в самом деле по всем холлам и палатам – неловко может получиться, и персонал будет в справедливой претензии. Интересно, кто выйдет? Только бы не Шлехтшпиц…
– Вы ко мне?
Ксавье обернулся. Это была Клара.
Он нерешительно переступил с ноги на ногу, открыл рот, собираясь как-то начать, и вдруг понял, что сказать ничего не может. Это была Клара. Она. Единственная на свете, других таких нет. И не было, и никогда не будет. Она ждала и смотрела на него, прищелкивая в нетерпении пальчиками, а он, растеряв все слова, стоял и молчал, забыв закрыть рот, все более поддаваясь тихой панике, и не мог выговорить ни слова. Он знал, что нужно говорить в таких случаях. Но это была Клара, и заготовленные заранее фразы, придуманные человечеством в незапамятные века, казались сейчас беспросветно убогими, и было мучительно, и было невозможно… Мелькнула мысль: тот, кто умеет говорить о своей любви – не любит. И от этой мысли стало немножко легче.
– Так вы ко мне?
– Д-да, – с трудом выговорил он. – Вы… вы меня помните?
Она покачала головой.
– Я был у вас около трех месяцев назад, – сказал Ксавье, – пациентом. Я еще окно тогда разбил, помните?
– Не вы один, – Клара пожала плечами. Эти плечи хотелось обнять. – Все бьют. Так что вы мне хотите сказать? Только быстрее, прошу вас. Вы по делу?
Она была равнодушна. Она была неприступна, как снежный пик. От нее веяло холодом.
– Я вот что, – сказал Ксавье. – Я тут э-э… проходил мимо и подумал… – «Господи, что несу!» – ужаснулся он. – Я подумал, что, может быть, вы сейчас свободны и мы могли бы слетать вместе э-э…
– В долину Счастья? – спросила Клара.
– Д-да, – растерянно сказал Ксавье. – В долину Счастья. А как вы догадались?
– Все предлагают именно туда. Я вам нравлюсь?
Ксавье кивнул.
– Может быть, вы даже любите меня? – спросила Клара.
– Да, – сказал Ксавье. Он чувствовал, как его лоб покрывается бисеринами пота. – Да. Я вас люблю.
– Тем хуже для вас, – сказала Клара. – Впрочем, я вам сочувствую. Но, видите ли, дело в том, что я вас не люблю. Я вас даже не помню.
Ксавье отступил на шаг. Украдкой облизнул пересохшие губы. Что ж, этого следовало ожидать, к этому надо было быть готовым. Тоже мне – размечтался, расслабился… Лопух. А ведь она права: кто я такой, чтобы мечтать о ней? Нет, надо начинать как-то иначе, с нуля, может быть, с примитивных традиционных ухаживаний, настойчиво и расчетливо, как это ни противно…
– Не надо, – сказала Клара. – Пожалуйста, не надо. И цветов тоже не надо, пожалейте рощу. Уходите, прошу вас.
– Почему? – спросил Ксавье. Перед глазами у него плыло. – Я вам неприятен?
– Вы мне безразличны. Извините меня, но мне сейчас действительно трудно. Может быть, вы избавите меня от объяснений?
– Да-да, – Ксавье кивнул, и слипшаяся прядь волос упала ему на глаза. – Конечно. Разумеется. Могу я прийти еще?
Она покачала головой.
– Но почему?!
– Потому что прошло время, когда меня это забавляло, – сказала она. – Вы еще не поняли? Ведь говорили же вам, что вы сюда еще вернетесь… да мы каждому это говорим. И никто не делает выводов. Возвращаются, лепечут, потеют… Одно и то же. Обычно по одному в день, это бы еще ничего, но сегодня из-за этого суда вы у меня уже третий. Одно и то же, одно и то же… все вы одинаковы. Максут говорит, что это что-то вроде первой детской любви, со временем проходит. Не приходите больше, прошу вас. Не придете?
– Приду, – упрямо сказал Ксавье. – Врет ваш Максут. У меня это не пройдет.
Она пожала плечами. Ее белый халат мелькнул в дверях приемной, превратился в светлое пятно в полутьме коридора. Она уходила – навсегда. Ксавье чувствовал, что навсегда.
– Стойте! – крикнул он вслед. – Хоть скажите: каким нужно быть, чтобы вам понравиться?
Светлое пятно колыхнулось – Клара оглянулась через плечо. Ксавье был рад, что не видит сейчас ее лица. Мысленно он обозвал себя идиотом. Вопрос был из проигрышных, хуже некуда.
– Вам это действительно нужно знать?
– Да! – рявкнул он. – Мне это нужно знать! Так каким?
Светлое пятно пропало, видимо, Клара свернула в боковой коридор.
– Не таким, как вы, – донеслось уже откуда-то издалека. – Всего вам доброго…
Бормоча под нос ругательства, Ксавье двинулся прочь. Он чувствовал себя униженным. Униженным сознательно, будто с ног до головы облитым жидким пометом – не отмыться. «Не таким, как вы»! А каким?! И ведь верно, предупреждали же: «Мы знаем, когда вы к нам вернетесь и зачем вы вернетесь…» Знали заранее, сволочи!
В здании было тихо, оно казалось вымершим. В мусорном баке на выходе Ксавье заметил букет цветов – точно таких же желтых бутонов, еще не увядших, ярких. Сегодняшние… Поколебавшись, он бросил в бак и свой букет. Все.
Тень от «родильного дома» осталась позади, в затылок уперлось яростное солнце. На этот раз робота нигде не было видно – его счастье, – зато откуда-то совершенно неожиданно вынырнул Шлехтшпиц. На его лице было написано сочувствие.
– Отвергла? – спросил он, поравнявшись. Ксавье бросил на него мрачный взгляд. – А объяснила почему?
– Потому что я такой же, как все, – сказал Ксавье со злостью.
– И правильно, – Шлехтшпиц кивнул. – Так и должно быть. Женское тщеславие подпитывается не количеством претендентов, а их разнообразием, вы этого не замечали?
– Тварь, – пробормотал Ксавье. – Что ей нужно?
– Ну-ну, – мягко возразил Шлехтшпиц. – Это вы с досады, это пройдет. Да вы ведь и сами понимаете, что не правы, разве нет? А вы попробуйте ее пожалеть: она же несчастная женщина, сразу видно… Вот приходите года через три, сами увидите, что Клара, если все еще будет свободна, встретит вас совсем по-другому и, очень может быть, вы ее заинтересуете. Все зависит от того, в каком направлении вы будете эволюционировать. Мы одинаковы, это так, но все же работа у всех разная, обстановка разная, и значит, люди рано или поздно начнут изменяться, каждый в свою сторону. Человек, простите за банальность, продукт среды, и от эволюции нам никуда не деться…
– Это вы каждому советуете приходить через три года? – перебил Ксавье, ускоряя шаг – очень хотелось уйти. Шлехтшпиц не отставал.
– Вам плохо, я вас понимаю, – рокотал он над ухом. – Всем сейчас плохо, я по роду профессии обязан это знать, но мне кажется, мы имеем дело со случаем, не требующем какого-либо специального вмешательства – я говорю об обществе в целом… Все образуется само собой, а когда подрастет новое поколение, то поверьте, никто и не вспомнит о наших нынешних проблемах. Ничего не потеряно, мы еще поживем в нормальном человеческом обществе… оно будет даже лучше земного, потому что издержки уйдут со временем, а достоинства останутся. У нас будут нормальные человеческие отношения, мы еще поломаем головы над общечеловеческими проблемами, и кто знает, не будут ли когда-нибудь эти проблемы решены именно здесь?.. Я в это верю. А вы верите?
– Вам плохо, я вас понимаю, – рокотал он над ухом. – Всем сейчас плохо, я по роду профессии обязан это знать, но мне кажется, мы имеем дело со случаем, не требующем какого-либо специального вмешательства – я говорю об обществе в целом… Все образуется само собой, а когда подрастет новое поколение, то поверьте, никто и не вспомнит о наших нынешних проблемах. Ничего не потеряно, мы еще поживем в нормальном человеческом обществе… оно будет даже лучше земного, потому что издержки уйдут со временем, а достоинства останутся. У нас будут нормальные человеческие отношения, мы еще поломаем головы над общечеловеческими проблемами, и кто знает, не будут ли когда-нибудь эти проблемы решены именно здесь?.. Я в это верю. А вы верите?
– Да, – сказал Ксавье, чтобы отвязаться. – Да, конечно. Спасибо вам, Максут, вы мне помогли. До свидания.
Шлехтшпиц, наконец, отстал. Какое-то время Ксавье шел, не видя куда, пока не сообразил, что вышел на улицу, ведущую к площади. Голова была набита чем-то горячим. Или это солнце? Он приложил ладонь к затылку – да, действительно… Здорово сегодня печет. Душно и тесно, как в электропечи, и дышать нечем. Мозгу тесно…
Улица была пуста, только навстречу по противоположному тротуару шел Леви Каюмжий, и было заметно, что он торопится. На оклик Ксавье он отозвался со второго раза, зато подошел с какой-то чрезмерной готовностью.
– Ты далеко? – спросил Ксавье. – Может, вместе?
Леви помялся, переступил с ноги на ногу:
– Понимаешь, у меня тут дела…
– Дела, – сказал Ксавье. – Ну ладно. Суд, как я понимаю, уже кончился?
– Н-да, – сказал Леви. – Вроде того.
– А Лисандр?
– А что Лисандр? – Леви виновато улыбнулся, развел руками. – Убили его. Как пошла толпа рвать… Дурак он, ну кому может понравиться, что его называют убийцей?.. Вот так вот. Каждый по разу – там уже и смотреть не на что. Лесоруб, говорят, старался очень, только я не видел, я далеко был, не пробиться… Менахему тоже попало, тоже не на своих ногах ушел…
– А-а, – сказал Ксавье. Перед глазами на миг стало темно, но только на миг. – Ну ладно, иди, не буду задерживать…
Сворачивая на площадь, он оглянулся – на опушке рощицы Леви торопливо рвал желтые цветы.
* * *– Ну, хватит, – сказал Гуннар. Старикан заткнулся и заморгал воспаленными глазами. – Все это вранье от начала до конца. Такого не могло быть.
– Это уникальный документ, – зло сказал рыжий. – Ваша история, дикарь.
Все-таки он прямо напрашивался на то, чтобы его пристрелили. Гуннар сплюнул. Надо же додуматься: записать в предки людей чуть ли не выродков, а уж отклонутиков – точно. Каждый знает, что отклонутики не могут иметь потомства, в лагере им не до этого. Предками людей могут быть только люди.
– Последний раз спрашиваю, – сказал Гуннар. Пора было кончать. – Кто из вас встанет у десинтора?
– Это не десинтор, дикарь, – процедил рыжий. – Это аварийное сигнальное устройство для планетарных катеров. Вроде ракетницы. У нас нет настоящего оружия. Не для того к вам летели.
– Убийцы, – хрипло сказал старик. – Они и нас сделали убийцами. Всех… Если мы даже вырвемся, мы не должны возвращаться…
– Ты, – решил Гуннар, указав на рыжего стволом автомата. – Встать!
* * *Черная коробочка радиотелефона жгла ладонь. Ксавье Овимби еще раз набрал код Севера. Прислушался. В эфире опять не было ничего, кроме незначительных помех; тогда он, чертыхнувшись, дал отбой и стал размышлять, что все это может значить. Западный сектор замолчал еще вчера и до сих пор не удалось выяснить, что там могло случиться, а теперь вот еще и Северный… Авария? Он пощипал себя за подбородок. Гм… Ясно, какая там авария, – после того, как во время вчерашнего безобразия Директору залепили в лоб железным болтом, можно ожидать чего угодно, говорил же я ему: не суйся ты на площадь, народный лидер, без тебя справимся… Не послушал, а кому теперь расхлебывать?
Он позвонил на Юг, поинтересовался у Сантос-Пфуля, прибыла ли отправленная вчера колонна грузовых «диплодоков», и, узнав, что не прибыла, скрепя сердце подарил сектору один день на то, чтобы войти в график работ и впредь из него не выбиваться. Его не покидало ощущение, что одним днем здесь не обойдется. Сначала Курлович, потом Сантос этот Пфуль… Тупик.
Вошла секретарша Директора, принесла кофе. Ксавье проводил взглядом ее ножки. Топ-топ. Ладно. Не забыть сказать ей, чтобы позвонила домой, предупредила, чтобы рано меня не ждали, а пока пусть продолжает вызывать Север и Запад каждые полчаса. Нет, каждые пятнадцать минут…
Он шумно выпил кофе и набрал код Восточного сектора. Чей-то незнакомый голос оглушительно спросил, чего надо. Ксавье отдернул коробочку от уха и, сатанея, попросил Курловича. В ответ донесся смешок, было слышно, как на том конце зашаркали чьи-то ноги, зашелестел приглушенный разговор, прервавшийся взрывом гогота, и наконец послышалось очень тихое «да?» Бенедикта Курловича.
– Здесь Овимби, – сказал Ксавье. – Как идет работа?
– Какая работа? – спросил Курлович еще тише, и где-то неподалеку от него опять заржали. – А-а, работа… Да нет тут никакой работы. А где Директор?
– Я! – рявкнул Ксавье. – Я Директор! Полномочия временно переданы мне, это ты запомни. У тебя связь с Западом есть?
– Нет.
– А с Севером?
– Нет.
Ксавье почувствовал, что багровеет. Значит, это серьезно, значит, вчерашние симптомы были не случайны, и похоже, это только начало. Как они там кричали: «Мы такие же, как вы»? Черта с два. Почему-то их особенно раздражает закон об образовательном цензе для занятия административных должностей. Глупо же. Амебе ясно, что иначе нельзя, иначе землянам светит явиться на пустое место. Ну подождали бы год, ну два, а там можно было бы принять положение, разрешающее смену профессии, развернуть систему переподготовки – так ведь не терпится же! Любой штукатур не в состоянии пережить, что Ксавье Овимби, скажем, может по жребию стать координатором всего строительства и даже Директором, а он, штукатур, не может, хотя он точно такой же. А предложи ему это самое директорское место – отпрянет в испуге. Потому как знает: тяжело, ответственно и медом не намазано.
– Ты там поосторожнее, – помедлив, сказал радиотелефон. – Мои орлы в столицу двинулись, ты их не очень задерживай, ребята злые…
– Что-о?! – закричал Ксавье, но связь уже прервалась. Он швырнул коробочку на стол. Выругался. Происходило черт знает что. В одном Южном секторе полторы тысячи человек, и если даже возмутились только лишь строительные рабочие, что маловероятно, то и тогда закону об образовательном цензе осталось жить считаные часы. Но если Север и Запад тоже двинулись на столицу… Ксавье зажмурился. Их нельзя пускать, подумал он. С ними нужно договариваться не в столице, уже одно это – проигрыш, их нужно встречать на подступах, дополнительно укрепить завалы. Может быть, приказать взорвать один-два моста? Нет, не надо их злить. И никакого оружия. А надо послать людей, чтобы их задержали, пусть говорят, что Директор внес новые предложения, учитывающие требования неквалифицированного большинства, пусть говорят что угодно, только пусть задержат толпу, толпа – это страшно. Противопоставить некого: два десятка человек служилой братии, десяток специалистов, случайно оказавшихся в городе, несколько женщин… Нет, женщин не нужно. Сейчас же собрать всех, кто готов помочь, – только добровольцев, это очень важно, – проинструктировать, направить… Шлехтшпица и Риплинга – обязательно, психологам там самое место…
Пискнул, вызывая, внутренний телефон и тут же мелко-мелко задребезжало стекло. Послышался нарастающий гул. Ч-черт! Ксавье метнулся к окну, уже зная, что сейчас увидит. Опоздали!! Прижав лицо к вибрирующему стеклу, он смотрел, как падают деревья, как из леса на дорогу выползают тяжелые машины – одна, две… Много. Пропавшая колонна возвращалась. В грузовых бункерах «диплодоков» было черным-черно от людей, и на дороге было черным-черно – к столице неслась бурлящая человеческая река, люди уже бежали. Оранжевыми кораблями плыли грузовозы. Над головным выгибался и хлопал на ветру гигантский брезентовый транспарант, и нетрудно было себе представить, что на нем написано.
Телефон за спиной пищал. Головной «диплодок» с ходу протаранил завал и прошел сквозь него, будто и не заметил, – веером взлетели обломки. Донесся тысячеголосый восторженный рев. В доме напротив кто-то распахнул окно, высунулся посмотреть. Наверно, только что проснулся – морда недоуменная. Спокойно… Ксавье заставил себя отойти от окна. Полное спокойствие, никаких конвульсий. Капитулировать тоже надо уметь – с достоинством. Тем более перед такими же, как мы, перед такими же, как я, получается – почти что перед собой. К прототипу! Вас всех. Варите сами свою кашу, кушайте ее на здоровье, только не подавитесь… Он снял трубку:
– Да!