– Снег, – сказал он сурово. – Хорошо. Падает и падает. – Он с усилием вытянул руки из карманов, и карманы у него вывернулись наружу. На пол посыпалась начинка: кипа мятых бланков, перехваченная резинкой, дамский перстень-компьютер, несвежий носовой платок, шоколадная конфета, какой-то неопределенный сор, пачка зубочисток, рассеявшихся при падении… Охранник, выскочив из-за спины Пескавина, оттолкнул его в сторону и кинулся собирать рассыпанное. Начальник охраны смотрел на него в глубокой задумчивости. Его шея, задушенная воротником, быстро приобретала багровый цвет.
– Вы зачем? – рявкнул он в пространство между Пескавиным и охранником. – Вы кто? Я спрашиваю!
Пескавин открыл рот, не зная, что ответить, и закрыл, не желая отвечать, а охранник уже стоял в струнку, зажав в руках собранные предметы. Выкатывая глаза, он прокричал:
– Третьего взвода рядовой Хурц, господин капитан!
– Вы! – закричал начальник охраны, свирепея на глазах. – Вы что, я спрашиваю? А? Руки по швам!
Рядовой Хурц выполнил приказание, отчего собранные было предметы снова покатились по полу.
– Это что? – кричал начальник охраны. – Это что, я вас спрашиваю, рядовой! Будет когда-нибудь порядок у вас в третьем взводе? Молчать, вы этого знать не можете. Почему, я вас спрашиваю, задержанный, которого я видел из окна, как вы вели, до сих пор не здесь? Карцера захотели, рядовой? Ма-алчать! – Пескавин с изумлением смотрел на брызжущего слюной начальника охраны, а тот все багровел, все раздувался, словно готовясь взорваться с максимальным фугасным эффектом, и орал:
– Что «господин капитан»? Вы не господин капитан, вы рядовой, а потому – ма-алчать! Это что у вас на полу? Бардак у вас на полу. Где задержанный? Немедленно ко мне сюда задержанного! Марш!
Охранник очумело козырнул и выскочил за дверь. Какое-то время до слуха доносился удаляющийся топот, потом его не стало слышно. Начальник охраны замолчал и стал как-то меньше ростом. Он отошел от окна, впустив в комнату свет снаружи, тщательно заправил карманы на полагающееся им место, поддернул брюки у колен и, опустившись на корточки, принялся собирать вещи. «Помогите», – буркнул он, покосившись на Пескавина. Его лицо и шея шли красными пятнами.
В оперетту его, думал Пескавин, собирая зубочистки. Сказал бы кто, что здесь такой процветающий идиотизм, – не поверил бы. Приходи и бери голыми руками. Он сдул пыль с зубочисток и высыпал их на стол. Бред какой-то. Неужели вырвусь? Или прав блажной Детка, уверяя, что у человека есть право на чудо? Один-то раз он оказался прав…
В голове стучало. Начальник охраны выпрямился и перевел дух. На его лице обозначилась мучительная работа мысли.
– Здравствуйте, – сказал он, вытирая шею. – Э-э… вы давно здесь?
– Где? – не понял Пескавин.
– Ну-у… на Тверди. Я, например, здесь родился.
– Я тоже.
– Н-да, – сказала туша. – И… и что?
– И все, – сказал Пескавин.
Возникла томительная неловкость. От непомерного напряжения начальник охраны снова начал багроветь.
– Чем обязан? – спросил он наконец. – Здесь посторонним находиться запрещается. Для вас я мог бы сделать исключение, вы мне сразу понравились, но сейчас сюда приведут задержанного, так что никак э-э… не могу быть вам полезен. При всем уважении к вам – не могу. Да. Приходите в приемный день, это завтра, договорились?
– Хорошо, – сказал Пескавин. Он был как на крыльях. – Завтра зайду обязательно.
Он взялся за ручку двери. Случившееся ошеломило и не укладывалось в сознании, невероятная удача накатывала волной, теперь бы только удержаться на гребне, не съехать, уйти умно и нахально… Рифмач со смеху сдохнет, подумал он. А потом послать Рифмача подальше. Сказать, что я от ломтиков, тогда не убьют. Ты жди меня, мама. И когда-нибудь странный человек, в котором ты не узнаешь сына, расскажет тебе эту историю, и ты не будешь смеяться, потому что ничего не поймешь, а странный человек уйдет тихо, как и пришел…
Дверь неожиданно распахнулась сама. Пескавин сделал шаг назад. Перед ним, наставив карабин ему в живот, с ухмылкой стоял охранник.
– Совсем забыл, – довершая удар, донесся сзади голос туши. – По-моему, мы с вами еще не закончили, как вы думаете?
Игра, с тоской понял Пескавин. Он готов был взвыть. Опять игра, опять меня надули. Солдафон играет солдафона. Классика: нет ничего слаще, чем отнять подаренную надежду. Отработанная забава, не я первый, не я последний, и сколько их было, попавшихся на явный крючок? Теперь, по идее, клиент должен распустить сопли и расколоться в два приема. Кстати, первичный допрос зачтется этой туше в плюс.
– Лицом сюда! – рявкнул начальник охраны. – Фамилия. Имя.
Пескавин назвался. И хватит с них. Фамилия была дежурная, под ней он зарегистрировался на въездном контроле. Пусть повозятся.
За спиной прошуршали шаги. Пескавин обернулся и увидел Анну. Она уже успела избавиться от своей рыжей куртки и, ладная, стройная, вошла комнату легкой походкой беззаботной девчонки. Но теперь на ее плечах висел умышленно не застегнутый на груди форменный китель сотрудника спецслужбы, а рыжие волосы – «не сомневайся» – спадали на сержантские погоны. Она приветливо помахала рукой, и Пескавин отвернулся. Он чувствовал себя рыбой, которую глушат. Несладко рыбе. «На Тверди не просто бьют, здесь добивают…» Случайность? Любовь к эффектам или девочка тоже претендует на роль в спектакле? Ему было безразлично.
– Познакомьтесь, – предложил начальник охраны, с удовольствием разглядывая Анну. – Это сержант Ланге, прикомандированный сотрудник Управления Расследований, а это… – он с трудом оторвал замаслившиеся глазки от прикомандированного сотрудника и с юмором посмотрел на Пескавина. – Может быть, все-таки назоветесь подлинным именем?
Пескавин молчал. Туша пожала плечами:
– Что ж, дело ваше. На следствии за вас возьмутся по-другому.
– Что у него нашли? – с интересом спросила Анна.
– Вот, – начальник охраны ткнул толстым пальцем в другой палец, давешний раскрошившийся мизинец, лежащий на мятой бумажке. Капельки выступившей в местах сколов жидкости уже застыли белым налетом.
– Только-то? – удивилась Анна. – Что же это ты, Текодонт, а? Мы же договаривались – пять штук, не меньше. Забыл?
Конвойный у двери заржал. Три цикла каторги, подумал Пескавин. Или пять лет одиночества, и то если не раскопают остальное. Потом я вернусь, мама. Еще можно вывернуться: в сущности, кроме этих обломков у них ничего нет, давно было пора их выбросить, да пожалел, увидел в них кусочки чьего-то живого тела. Опять виноват сам: в Ущелье, как и везде, удача не совмещается с нравственными категориями. Так называемыми. Он молчал. Заповедник вернул свой мизинец. В это самое время где-нибудь в безлюдном месте Ущелья кто-нибудь, хотя бы мамаша вислоносого недоросля, трясясь и заикаясь, будет упрашивать охранника продать сувенир, и тот сперва припугнет, заставляя поднять цену, а потом начнет расшвыривать снег в том месте, где вчера вечером сумел припрятать мумию. Так было и так будет.
– Сегодня отдыхайте, сержант, – добродушно разрешила туша, и заскучавшие было глазки вновь вернулись к ощупыванию достоинств Анны. – Э-э… Гм. Я доложу о ваших успехах. Завтра за вами, как обычно, экскурсия на одиннадцать тридцать. Легенда старая. Кстати, впредь запрещаю вам выпускать объект из поля зрения.
– Запрещайте Хурцу, – фыркнула Анна. – У меня свое начальство. Плевать мне на ваши запреты.
Конвойный у двери замер, боясь пошевелиться. Туша всколыхнулась и опала под насмешливым взглядом Анны. Сержант Ланге улыбалась.
– И на вас мне плевать, – сказала она кротким голосом. – И на мартовский хвост трубой, на сальце ваше хамское…
У начальника охраны отвалилась челюсть, багровые щеки стремительно налились густым свекольным оттенком. Конвойный испуганно попятился, уперся в стену и, маясь, перебирал ногами. Его лицо выдавало жгучее желание провалиться на месте, но избавиться от роли незваного свидетеля, припомнит ведь. «Сейчас шумно будет, – понял Пескавин, морщась. Он уже чувствовал себя лишним. – Сволочи! Как же вы все мне надоели!..»
* * *К большому начальству арестованного вводят, к малому – вталкивают, а в пустую дежурку обычно вколачивают, как гвоздь. В дверях Пескавин дернулся вбок, уворачиваясь от пинка, и резко повернулся к Хурцу: все, парень, остынь, теперь в другой раз получишь удовольствие. Остыл?
Он сел на скамью у стены. Было тихо, только за дверью зло сопел Хурц, да еще слышалось, как за стеной орет начальник охраны и как ему отвечает насмешливый голосок. Слов было не разобрать. Малое время спустя дверь с писком распахнулась, и в дежурку влетела Анна, запыхавшаяся и возбужденная.
– Сел рапорт писать, – сказала она весело и подмигнула Пескавину. Ее глаза блестели. – Дурак ты, говорю, толстый, кому пишешь, кто его будет читать, твой рапорт? Тут-то он и взревел, как прищемленный… Да! Что я говорю… – она с прищуром посмотрела на Пескавина. – Интересная ты птица, оказывается. Тебя, представь, до сих пор не установили, я глазам своим не поверила, когда увидела. Нет такого, и все. Нигде. Получается, что и не рождался ты вовсе и не жил – фантом какой-то. Сейчас ползают по архивам межзвездных станций – и ведь тоже небось не найдут, а?
К большому начальству арестованного вводят, к малому – вталкивают, а в пустую дежурку обычно вколачивают, как гвоздь. В дверях Пескавин дернулся вбок, уворачиваясь от пинка, и резко повернулся к Хурцу: все, парень, остынь, теперь в другой раз получишь удовольствие. Остыл?
Он сел на скамью у стены. Было тихо, только за дверью зло сопел Хурц, да еще слышалось, как за стеной орет начальник охраны и как ему отвечает насмешливый голосок. Слов было не разобрать. Малое время спустя дверь с писком распахнулась, и в дежурку влетела Анна, запыхавшаяся и возбужденная.
– Сел рапорт писать, – сказала она весело и подмигнула Пескавину. Ее глаза блестели. – Дурак ты, говорю, толстый, кому пишешь, кто его будет читать, твой рапорт? Тут-то он и взревел, как прищемленный… Да! Что я говорю… – она с прищуром посмотрела на Пескавина. – Интересная ты птица, оказывается. Тебя, представь, до сих пор не установили, я глазам своим не поверила, когда увидела. Нет такого, и все. Нигде. Получается, что и не рождался ты вовсе и не жил – фантом какой-то. Сейчас ползают по архивам межзвездных станций – и ведь тоже небось не найдут, а?
– Уйди, – попросил Пескавин.
Анна присела на край стола, небрежно закинув ногу за ногу. Она смотрела на Пескавина, как художник смотрит на оконченное полотно, гордый удачей, и от ее взгляда хотелось чесаться.
– Нервный ты, – сказала она с удовольствием. – Я же тебя привлекаю, сам сказал. А теперь – «уйди»… Несолидно как-то. Да и несерьезно в твоем положении. Кстати, ты, надеюсь, не собираешься наделать глупостей? Например, броситься на меня и задушить? Или взять в заложницы?
– Нет, – сказал он. – Не такой дурак. Уйди.
Уходить она не собиралась. Наоборот, по тому, как она расположилась на столе, можно было предположить, что разговор только начинается и очень ее интересует. Пескавин по-сухому сглотнул. Его мутило. Мало, все им мало… Извращение же, и не новое. Были, говорят, когда-то в древности не то на Земле, не то где-то еще этакие дамы, прилежные посетительницы колизеев, – по ночам к ним водили гладиаторов, а утром дама рукоплескала, глядя, как более удачливый боец насаживает ее ночного любовника на трезубец. Насквозь. А может, их тогда и не было, дам этих, может, они появились позднее, и одна из них – вот сидит. Смысл жизни – игра, смысл игры – наслаждение, и, конечно же, интеллектуальное, это острее, простодушные римлянки до этого не додумались. Нет, девочка, сержант ты мой, матрона, разговора у нас с тобой не получится. И если ты еще не поняла этого, я помогу тебе понять.
– …..!
– Плоско, – поморщилась Анна. – И неумно. Если хочешь меня прогнать, придумай что-нибудь другое. Между прочим, в Ущелье ты рефлексировал гораздо интереснее, я никак не могла тебя предугадать. Это я-то, психолог-практик – и не смогла ни разу, можешь себе представить? Что-то я в тебе не до конца поняла, сложный ты, Текодонт, с твоей работой это опасно, имей в виду на будущее. Только сейчас ты такой же, как все. Скучный. Побитый. А в сущности, что изменилось? Только фаза работы и больше ничего. Понимаешь, фаза! В начальной фазе я тебе нравилась, ты же меня всю глазами обглодал, попробуй только отрицать. И я не стану тебе врать, что мне было неприятно. Но это моя работа. Вот так, ящер.
– И нравится? – не удержался Пескавин.
– Хорошая работа, интересная, – сказала Анна. – И перспективная. Не век же торчать в этой дыре, которая даже не курорт. На днях мне присвоят лейтенанта и отзовут, так что ты у меня, наверное, последний. Честное слово, мне жаль, что ты не появился здесь неделей позже.
«Мне тоже жаль, – подумал Пескавин. – Но неделей позже все могло бы сложиться иначе, и я бы не увидел то, что увидел. При удаче реализовал бы добычу и жил бы расчетом сколотить свою группу… Пупыря можно взять, Хабиба уговорить рискнуть – ходить в Ущелье и объявить вендетту ломтикам. И прозвали бы они меня не Текодонтом, а каким-нибудь Тираннозавром. Но сам бы я в Ущелье больше не пошел. Никогда».
– Сейчас за тобой придут, – сказала Анна. – Прогуляешься до выхода, машина туда уже вызвана. Не хочешь со мной разговаривать? Тогда почитай и оцени, пока есть время, – она протянула ему несколько скрепленных в брошюру листков. – Бери, бери. Это «Психология преследования», моя дипломная работа. Допущена в качестве учебного пособия. Я буду тебе благодарна за замечания. Да ты на гриф не смотри, ты читай, тебе уже можно…
Пескавин с силой размахнулся и запустил брошюру через всю комнату. Ударившись о стену, брошюра спланировала на пол. Анна, казалось, того и ждала, и Пескавин понял, что опять ошибся. Сержант Ланге уничтожила его, но под сержантским кителем была другая Анна – настоящая «не сомневайся», ни одна актриса так не сыграет, – и этой Анне не было дела до успехов сержанта, и она органически не умела проигрывать.
– Но как ты бегал! – расхохоталась она, припоминая. – Как ты петлял! Как заяц. Чуть локатор не свихнулся и я вместе с ним. Ты же от целого взвода уходил, дважды пробегал сквозь цепь, а сам небось и не заметил. То-олько наведешь на него охрану – а он уже в другом месте и опять куда-то вскачь. Стой, говорю, дурачок, куда ты несешься, зачем зря нервировать охрану… Спасибо, дурак Хурц тебя зацепил, а то дождался бы ты крайних мер. Тебе не интересно, что это за крайние меры?
– Нет, – ответил Пескавин и содрогнулся. – Летаргатор?!
Анна снисходительно усмехнулась:
– Летаргаторы, как известно, запрещены. Правда, в особых случаях можно сделать исключение… но ты не особый случай, с тобой проще. Тебя бы просто убили.
Недостоин, значит, с облегчением подумал Пескавин. Так тебе, Текодонт, так. Мелкий ты, хоть и прыткий. Букашка.
«Тебя бы просто убили…» Смысл этих слов не сразу дошел до него, а когда дошел, спине стало жарко. Значит, она знает и это. Летаргатор убивает наверняка, и часто человек даже не понимает, что он убит; он просто засыпает. Но был один случай, когда летаргатор не убил…
Анна кивнула:
– Ты правильно понял, ящер. Мумии живы, ты и сам это прекрасно знаешь. Только у нас говорят не «живы», а «сохранены». Есть такой термин. Я знаю, ты знаешь, все знают, даже гиды, а не знают те, кому этого знать не нужно. Экскурсанты должны получить то, за чем приехали. Или нет?
– Должны, – безразлично подтвердил Пескавин. – Обязательно.
Лязгнула дверь, впуская охранника. Пескавин поднялся.
– Кажется, мне пора. Благодарю за цирк с этим… бегемотом. Не ожидал.
– Для тебя старалась, – отозвалась Анна.
В бок уперся металл. Пескавин повернулся, как ходячий манекен, и шагнул к двери.
– Эй, ящер! – донеслось сзади, и он замер. – Совсем забыла спросить. Только без вранья: ты ведь с самого начала не собирался искать меня у касс, верно?
Вот что ее интересует, без удивления подумал Пескавин. Зачем? Ждет ответа типа «Ну, разумеется»? И очень хочется ответить ей так, чтобы было о чем вспомнить в каторжном бараке, заставить ее кинуться на меня с когтями, как вульгарную девку, чтобы непременно с визгом – и шерсть клочьями. Слова найдутся, заставят взвыть любую. Но эта не взвоет. И поэтому я скажу тебе правду, девочка, какой мне хотелось бы видеть эту правду, и пусть ты первая посмеешься надо мной, как над этой бегемотьей тушей – новой твоей забавой. Тебе пока еще весело играть в эту игру, и ты думаешь, что так будет всегда. Но это не так. Когда тебе станет плохо, когда твой выдуманный мир сыскной романтики начнет разваливаться, ты, может быть, вспомнишь то, что я тебе скажу, и тогда… Не знаю, что тогда. Достаточно того, что ты меня вспомнишь.
– Нет, – сказал он твердо. – Я бы пришел. Я бы постарался тебя найти.
– И дурачок же ты, – послышался вслед насмешливый голосок Анны. – Но все равно, спасибо за удовольствие.
– Тебе спасибо, – серьезно сказал Пескавин.
Охранник что-то буркнул и вытолкнул его в дверь.
* * *Двое конвойных за спиной, еще один идет впереди. Этот все время оглядывается и тогда сбивается с тропинки, вязнет в снегу, бромочет что-то – должно быть, ругается, потом снова месит ногами снег, и по напряженной бритой шее под каской заранее можно сказать: вот сейчас он обернется… Так и есть. Будто боится получить по уху. Пентюх. Да нет, смотрит скорее с любопытством, будто никогда таких не видел. Ну смотри, смотри.
Не надо меня подгонять, я хорошо иду. Я иду правильно, и вовсе незачем тыкать в спину. Когда торопишься, возникает одышка и кровь приливает к голове, а вам, ребята, это вредно. Начнете нервничать, кто-нибудь споткнется и нечаянно нажмет на спуск, а зачем мне нужна ваша пуля? Знаю я эти пули: от человека остаются одни обугленные подошвы. А для чего вам нагоняй от начальства? Для коллекции впечатлений?
Ну вот, нельзя и поскользнуться, непременно нужно долбануть под ребра. Это, наверное, тот, что повыше. Прикладом. Белобрысая сволочь. Начальство одобрит служебное рвение и обманется, потому что это не рвение, а свойство натуры. Ударить, благо дозволяется. Втоптать. Изувечить. Размозжить.