— В Интернете? — оценила предложение Катя. — Как я забыла о нем… Вот чего там не хватает!
— Где?…
— Вы не позволите мне воспользоваться вашим компьютером?
— С моим превеликим удовольствием, — улыбнулся директор дорогой покупательнице не менее дорогого Маршака-Фаберже и сделал приглашающий жест в сторону своего кабинета.
* * *В Городе уже стемнело, когда Чуб и Акнир вышли на улицу Карла Маркса и спустились на Думскую-Советскую площадь. Крещатик озаряли скупые огни. Но окна кафе Семадени, напротив Думы, горели как прежде, и название кофейни было прежним, и это казалось странным.
На стене висел масштабный плакат. Женщина с воинственным лицом пронзала вилами зад убегающего белого генерала. Под картинкой была подпись:
«Не зарись, Деникин, на чужую землю!»
— Так тебе и надо…. Не хрен мой памятник гробить, — позлорадствовала Даша. — Бабы за меня отомстят…
Дашина гипсовая ипостась стояла вдалеке на фоне бывшего Царского сада.
— Неужели это я вдохновила? — сменила тон она. — Их всех? Я ведь даже не писала эти стихи…
— Ты читала их, — сказала Акнир. — И летала. Ты стала даже ярче Ахматовой. Стала их Богиней. Но дело не только в полетах, не только стихах… дело в Лире амазонок. Она оказалась в мире слепых. И женщины почувствовали это. Они подняли головы. Нам больше не нужны были ведьмацкие метлы — мы летали открыто на аэропланах. А когда грянул сентябрь — так амазонки открыто оседлали коней и взяли оружие…
— Октябрь грянул, — поправила Даша.
— Помнишь, когда Анна Ахматова нашла Лиру в Царском саду? — внезапно спросила Акнир.
— Зимой.
— В канун 1 января, — напомнила ведьма. — Под Новый год. По новому стилю 13-го… А когда Богров чуть не подстрелил Столыпина?
— Тоже на Новый год, но другой… 1 сентября 1911! — охнула Даша. — В день чертополоха.
— Мало кто знает, что Революция на Украине произошла на месяц раньше, чем в Питере. Еще в сентябре атаманша Маруся Никифорова свергла временных и установила в родном Запорожье власть большевиков. Знаешь, как она это сделала? Агитировала рабочих. Ее посадили в тюрьму. На следующий день все заводы в городе встали, все люди вышли на площади с лозунгом «Верните нам нашу Марусю». Бунт был столь тотальным, что правительство сбежало само. Смена власти произошла без единого выстрела. Впервые в истории Революцию сотворила Любовь.
— Вот это да! — открыла рот Даша.
— Так же, как и революцию в Питере. Ни одному агитатору не удавалось склонить на сторону большевиков моряков Балтийского флота. Без их поддержки октябрьский переворот был невозможен. Тогда Ленин послал к ним красавицу Шуру Коллонтай. Она буквально влюбила матросов в себя, а заодно и в дело революции…
— Ух ты!..
— А кто уговорил Ленина сделать древний киевский праздник официальным коммунистическим праздником 8 марта? Наша Шура. Наследница древнего малороссийского рода Домонтовичей, дочь генерала из-под Чернигова. Кто спровоцировал небезызвестное тебе первое киевское восстание большевиков — киевская большевичка Евгения Бош. Раньше вы сватали парней и избивали мужчин, теперь киевлянка Роза Землячка, взявшая имя Матери-Земли, в свои сорок лет ежевечерне выбирала себе партнера на ночь из числа молодых красноармейцев. Она же перебила в Крыму сотни офицеров, топила их кораблями. Что это было, как не месть за истребленных в Крыму амазонок?
— Ты хочешь сказать, — приглушила голос Чуб, — что революцию сделали мы… украинские ведьмы?
— Слепые женщины. Они проснулись и вспомнили, в чем суть каждой из нас. Лира всегда вскрывает в нас истинную суть. И берет за то свою плату. Революция была кровавой…
— Революция амазонок.
— Знаешь, когда отмечают праздник бабьей святой Параскевы Пятницы?
— Праздник Макош?
— Между двумя главными пятницами года — 25 октября и 7 ноября.
— Революция по старому и новому стилю?! — едва не подпрыгнула Даша. — Ну ни фига себе праздничек Мамы отметили!..
Даша вновь посмотрела на плакат — несокрушимую даму, сражающуюся с грозными вилами в руках, и прикрыла глаза… перед взором пробежал кинофильм.
Красавица Шура звала матросов на бунт, красавица Райслер стреляла из Авроры, оповещая мир о начале октябрьской революции, которую атаманша Мария начала еще в сентябре… Бош вела на Киев войска и возглавляла первое советское правительство — став первой женщиной-главой со времен свергнутой с пьедестала Ольги. А над ними всеми парила тень Изиды Киевской — кружила на аэроплане, высилась в виде памятника, царила в эфире в виде бередящих души стихов…
Но все эти имена — Шуры, Лары, Марии, Розы и, возможно, даже ее, Дашино, были затерты, забыты, известны одним знатокам, в отличие от мужских — Ленина, Троцкого, Сталина…
— Но почему нигде не сказано, что это все мы? Женщины? — спросила она.
— Знаешь, почему среди историков до сих пор ходит слух, будто атаманша Маруся была гермафродитом? Потому что им нужен член… Они до сих пор не могут поверить, что существо без члена могло совершить революцию! Слепые не верят в ведьм, не верят в силу женщины, в силу природы. Красные признали женщину равной во всем. Первая женщина-космонавт, первая женщина-капитан, первый в мире закон о праве на аборт… Но они считали ее только соратницей. Они не поняли — мы просто использовали их. Они не сильно отличались от прежних мужей, которые считали, что женщина — некий декоративный предмет, вроде фикуса в углу, стоит себе там и не отсвечивает, красота архитектуры — просто изыски, а Великая Мать — милый пейзаж за окном, призванный услаждать их взоры. Но чем глупее, чем слабее, чем ничтожнее мы кажемся им, тем скорее мы победим.
— Чертополох, — сказала Даша и смутилась. — Но мы же не победим. Если мы закончим Отмену, Нового Матриархата не будет. Послушай, а вдруг твоя мать отказалась отменять революцию из-за этого? Она хотела, чтоб женщины были свободными…
— Я думала про это, — призналась Акнир. — Жаль, конечно, если Нового Матриархата не будет. Ужасно жалко. Но что теперь делать… Что бы ты сделала на моем месте, если бы речь шла о твоей матери?
— Не знаю… Но если бы я была на месте твоей мамы, я б точно предпочла умереть за свободу. И если б моя дочь помешала мне совершить этот подвиг, то я…
— Что? Говори…
Чуб осеклась.
Вниз по бывшей Институтской, а нынешней улицы 25 октября ехала телега, наполненная изуродованными мертвыми телами.
— Что это? — еле слышно сказала Чуб.
— Актеры театра Розы Шварц, — сказала Акнир. — К сожалению, это театр одной роли.
— Розы Шварц. Нашей Розы?
— Она чекистка. Самый страшный из киевских палачей…
— А княгиня Шаховская? Первая военная летчица?
— Работала следователем в киевском ЧК. Странно, что ты еще удивляешься. Я ж объяснила тебе.
Чуб огляделась. Ей вдруг показалась, что все люди ослепли, или напротив — люди остались нормальными, а страшное видение предстало лишь им двоим, сковырнувшимся с ума. Редкие прохожие не обращали на трупы никакого внимания, как будто мимо ехал трамвай или машина с молоком.
— Я думала, она режиссер-постановщик. А она приглашала меня…
— Посмотреть на пытки. Весьма распространенное по нынешним временам развлечение. Лучшее шоу сезона. Она не врала, у них там целый театр, со сценой, с бархатными креслами. А на сцене весь вечер кромсают людей…
— Она думала, мне это понравится?
— Ведь ты — ее кумир.
Телега проехала мимо них. Глаза Чуб прилипли к обнаженной женской руке, красивой, с тонкими запястьями — лежащая на спине, поверх других мертвых тел, женщина казалась спящей и казалась знакомой. А секунду спустя Даша узнала ее — красавицу, сидевшую с ними тут же в кофейне Семадени в 1917 году, поднимавшую шампанское за революцию… за новые времена.
Неужели это и правда она?
Второй руки у красавицы не было. На ее груди не было кожи.
— Пойдем, — мертвенно сказала Чуб.
— Куда?
— В ее долбаный театр. Сейчас я покажу ей настоящее шоу. Сейчас я покажу, кому они поставили памятник!
— Пойми, — ведьма отпрыгнула в сторону, — нужно ликвидировать не Розы, 13, а вот эту дату, — Акнир показала на название улицы:
25 октября.
— Уйди от меня! Ты должна была сказать сразу! — зарычала Чуб, бросаясь к Акнир. — Я их урою… Разорву на куски. Идем! — Даша схватила ведьму за руку, потаенное золото, обнимающее руку Акнир, блеснуло из-под рукава. Девчонка попыталась вырвать запястье — но не успела.
Грянул гром. Небо разрезали две крестообразные молнии. Одна из них ударила в гипсовую статую женщины с ружьем, разорвав ее на сотни кусков. Сзади послышался воющий человеческий крик.
Дальше была темнота — красная, наполненная множеством криков, точно Даша попала прямо в ад, где стоял памятник Дьяволу, бывшему на поверку рогатой богиней Макош.
Компьютер антиквара был под стать его ретрокабинету. Экран оправлен в корпус из красного дерева, на вырезанной из того же благородного материала клавиатуре сияли золоченые буквицы. Подобный изыск наверняка влетел Арнольдовичу в копеечку и натолкнул Катю на мысль ценой в миллион…
— Вы делали эту вещь на заказ? Здесь, у нас? Я могу узнать имя мастера? Желаю одну безделицу соорудить… То есть хочу сделать одну цацку.
— Я весь к вашим услугам. Сейчас дам вам визиточку, — засуетился директор.
Катя нашла поисковую систему, ввела имя «Анна Ахматова», нажала на «поиск». Результат был почти нулевой. Пара однофамильцев: «Женя Ахматов — замечательный фотограф…», «Паша Ахматов на фестивале зимнего экстрима…»
Затем, больше из пустого любопытства, Катерина Михайловна набрала имя «Иван Сикорский». Гугл сразу выбросил множество ссылок. «Иван Сикорский. Википедия», «Иван Сикорский, биография», «Иван Сикорский, нобелевский лауреат, детская психология…»
Взгляд зацепился за одну:
«Одной из жертв стал всемирно известный психиатр Сикорский. Страшная смерть… в доме на Садовой, 5, или Катерининской, 13…»
Катерининская, 13 — дом с чертополохом и дивными розами, уже исчезнувший с лица Киева, навеки утратившего свое модерновое лицо.
Дображанская оживила ссылку. Но «новое окно» не спешило заполняться информацией. Непонятно почему, Катя занервничала, положила руку на грудь. Отчего ей так беспокойно?
— А ведь наш диван — не ненастоящий. Реплика. Он просто похож. Он никогда не стоял у Сикорского.
Катя оглянулась. Странно поеживаясь, словно сгоняя с плеч колючий озноб, директор смотрел на нее.
— Что-что? — не поняла причин столь внезапной откровенности Катя.
— А профессор Сикорский — просто легенда, бесплатная реклама. Сами понимаете — имидж, журналисты… Я их брата давно раскусил. Им ведь тоже все равно, правда то или нет, им тоже нужен миф — тема для репортажа…
Речь директора была такой непривычно простой, а правда такой внезапной и ненужной, что Катя не нашла что сказать. Она даже не спрашивала его ни о чем.
— Кстати, вы случайно не знаете, — спросила она, только чтобы заполнить неловкую паузу, — что случилось с домом на Катерининской, 13? На нем еще были розы… Когда его снесли? И при чем здесь Сикорский?
— Он погиб там, — непонятно отчего директору сразу стало легче. — В революционные годы киевляне не зря называли Катерининскую самой длинной улицей в мире. По ней можно было уйти и не вернуться уже никогда. Там была пыточная. Розы Шварц. Известной чекистки.
— Розы Шварц? Роза в доме с розами?
— И даже на улице имени Розы. В 19 году Катерининскую переименовали в улицу Розы Люксембург.
«Роза, — услужливо напомнила память Кати, — символизирует абсолютную женскую власть».
— А потом подпольщики взорвали его. Дом буквально взлетел на воздух. Загадка истории.
— В чем же загадка? — не уразумела Катерина Михайловна.
— Вы действительно никогда не слыхали? — неподдельно удивился директор. — Никто до сих пор не знает, кто это сделал. Против красных были настроены многие. Вернее, все — войска директории, Петлюры, белогвардейцы. Да и гибель нобелевского лауреата в подвалах киевского ЧК наделала в мире много шума. То был самый разгул красного зверства… Удивительно другое — кто смог сделать такое? В один прекрасный, точнее ужасный день — 13 июля 1919 года все красные были перебиты.
— 13 июля 1919, — повторила Катерина Михайловна, чувствуя, как у нее немеет спина, холодеет шея. — На следующий день после Брыксов? Петровок.
Вздрогнув, Катя взглянула на экран, где уже проявились красные буквы заголовка «Профессор А. А. Чуб. Страшная смерть Ивана Сикорского».
— Можно я распечатаю эту статью?
Директор кивнул, продолжая:
— И не просто перебиты… Растерзаны, разорваны на куски. Их тела валялись по городу. Свидетели видели, как головы Розы Шварц и ее помощницы Инесс Фарион катились по Институтской вниз. На следующий день армия Деникина взяла город. Без малейшего сопротивления. Сопротивляться уже было некому. Но в своих мемуарах Антон Деникин честно отметил, что он не может даже предположить, кто мог устроить такое?
Копировальная машина, шурша, печатала текст. Катерина Михайловна смотрела на свои руки.
Она знала, кто мог сделать такое!
Катя могла сделать и не такое, если…
«13 числа грядущего года ваша Маша умрет».
* * *Темнота рассеялась только в гостиной дома на Большой Подвальной, 1.
Даша сидела в кресле, — напротив нее висел пронзенный стрелами дартса портрет княгини Шаховской.
— Почему я опять ничего не помню? — спросила Чуб. — Я что-то сделала?
— Правда не помнишь? Вот и хорошо… — сказала Акнир.
— Я что-то сделала? — повторила Даша.
— Ничего. Разрушила собственный памятник. Оглушила пару людей. А потом мне опять пришлось тебя оглушить. Ты чистокровная ведьма. Тобой нельзя управлять, как и нашей Великой Матерью.
— И это все?
— Все, — сказала Акнир и быстро отвернулась.
Глава девятнадцатая,
в которой Город восстал
День выдался таким солнечным, что счастье показалось неотвратимым, и даже странно стало, с чего люди берут, будто жизнь тяжела и дурного в ней больше. В дурное не верилось, так же как в снег, измучивший город. Какой еще снег, был ли он?
Март вспомнил, что он по должности весна, и мигом навел свой порядок. Сугробы осели, почернели, растеклись, зажурчали ручьями — ручьи понеслись с киевских гор. Девичьи лица стали улыбчивыми, будто всем им приснился минувшей ночью вещий сон о прекрасном суженом…
Так уж устроен человек — он неотделим от земли, и стоит земному миру улыбнуться ему солнечным счастьем, ощущает счастье вместе с Землей. Не зная, что это чувство роднит его с тысячью пращуров, не отделявших себя от Великой Матери, праздновавших свой прилив счастья — самый-самый первый языческий Новый год — в первые дни весны, когда земля воскресает после зимней смерти и все начинается вновь.
И Саня тоже об этом не знал. Просто, идя к Изиде, он то и дело ускорял шаг, спешил и даже пару раз подпрыгнул и хлопнул в ладоши — его несбыточная мечта вот-вот должна была сбыться, и никогда еще в жизни не было ничего огромнее этой радости, необъятной, как небо, обещанное ему солнечным днем и летчицей-поэтессой в обмен на адрес филера.
Пуще всего Саня боялся, что примеченный им господин больше не объявится. Но, измучив Саню бесплодным ожиданьем, тот появился. Как водится, покрутился вокруг 13-го дома, потоптался и пошел себе прочь.
Оказалось, что обитает он неподалеку — на Рейторской, напротив больницы. Чем занимается — не поймешь. Но, следуя от Малоподвальной, на порядочном расстоянии от выслеживающего — не подозревавшего, что он и сам стал объектом слежки, Саня вновь представлял себя Пинкертоном и, полностью войдя в образ, задумался, а верно ли окрестил филера — филером? Ведь царя больше нет, нет и царской охранки. Кто же тогда поручил господину следить за загадочным домом? Снова загадка.
И мужчина, ее воплощавший, Сане определенно не нравился. Был он собой ни красив, ни дурен. Волосы русые, глаза светлые, настороженные, с нехорошей безуминкой — как у породистых нервных и злых лошадей. Взгляд незнакомца непрестанно рыскал, ощупывал прохожих, автомобили, дома, так, словно проверял мир на прочность — не шатается ли.
Чего проверять — и так ясно, шатается мир. Солдаты, следуя новому закону № 1, больше не отдавали честь офицерам, а порой и провожали их недобрым словцом. Новое — Временное — правительство амнистировало всех заключенных, тюрьмы опустели, а Город наполнили самые разнообразные неблагообразные личности, немедленно прозванные в народе «птенцами Керенского». В Петрограде прошла демонстрация женщин. В петроградских газетах требовали немедленного суда над низложенным царем… И Киев тоже подбрасывало, как пароход на волнах, — то в четыре, а то в шесть-семь баллов от грандиозных демонстраций, митингов, политических лозунгов:
«Долой правительство капиталистов!»
«Требуем мира!»
«Требуем права голоса!»
«Мы требуем самостийной України!»
«Да здравствует республика!»
Проводив подозрительно господина до Рейторской, Саня занял пост у больницы. Следовало убедиться, что он проживает здесь, а не так, в гости зашел. «Нату Пинкертону» повезло — ждать пришлось недолго. Спустя полчаса господин убедил Саню в том, что проживает по данному адресу, — он появился на улице уже в новом костюме. Тут Сане повезло второй раз — господин пошел прогулочным шагом через обширную Софиевскую площадь, и гимназисту не было нужды выбирать между двумя опасениями — попасться ему на глаза или потерять из виду, видно преследуемого было издалека.