Минут через двадцать опять сыграли «катюши». На этот раз гул их разрывов разнесся по всей передовой.
— Кажется, началось… — отметил Матюхин, решая, что же теперь им делать: сидеть на месте, идти навстречу своим или, наоборот, отходить назад, чтобы воспользоваться обстановкой и продолжить разведку.
Но тут его подтолкнул Гафур и показал вниз, на дорогу. Там мчались автомашины с орудиями на прицепе. Расчеты напряженно смотрели назад. Матюхин сразу определил — орудия противотанковые: низкие, разлапистые, с толстыми набалдашниками — надульными тормозами. Не снижая скорости на повороте, они понеслись к мосту.
— Драпают, что ли? — осведомился Сутоцкий.
— Похоже, но от кого? Ведь артподготовка только что окончилась.
— Товарищ младший лейтенант, а ведь танковый гул начался перед артподготовкой.
Андрей уставился на маленького Гафура. Надо же, чертенок какой. Все помнит, все замечает! И тут же сработало офицерское мышление Матюхина. Оно, как инстинкт, подсказывает сразу, четко восстанавливая или дорисовывая тактическую картину.
Да, наши танки прорвались через оборону противника внезапно, до артподготовки. Да, они мчатся сейчас именно по этой, кратчайшей к эсэсовцам дороге, и какой-то немецкий командир сразу понял всю опасность этого стремительного броска и вывел из-под огня свой резерв — противотанковую батарею, приказав ей стать в единственном на этой дороге месте, где еще есть надежда остановить танки. Таким местом был мост через реку.
— Грудинин! Перед мостом сейчас развернутся противотанкисты. Бей их по одному. Если что случится с нами — действуй самостоятельно. Остальные — за мной. Переправимся через реку и зайдем к ним в тыл.
Он бегом бросился вниз, к реке, и, поднимая оружие над головой, поплыл. Мокрый, выскочил на противоположный берег, не оглядываясь — он был уверен, что ребята не отстали от него, — вбежал в куртинку. Первая машина уже развернулась на лугу и подъезжала к прибрежному кустарнику. Матюхин оглянулся. Ребят не было. Он выругался и стал глазами разыскивать их. Они барахтались еще на середине реки. Сутоцкий, погружаясь в воду, одной рукой поднимал автомат, а второй толкал Шарафутдинова.
— Черт! Оказывается, он не умеет плавать!
Андрей хотел броситься им на помощь, но между ними стала вторая машина, и расчет, сняв орудие, развернул его и стал окапываться. Шофер выгружал ящики со снарядами. Матюхин так и остался на одной стороне изготавливающейся к бою батареи, а ребята — на другой.
Пять орудий расположились полукругом, раскинули станины, и расчеты спрятались за щитами. Шоферы отогнали машины к ивам, под кустарник. Теперь Матюхин оказался между батарейцами и шоферами. С кого же начинать и когда?
Но начал все-таки Грудинин. Он стал аккуратно снимать по одному артиллеристу из каждого расчета. Пока первый расчет оттащил убитого и, оглядываясь, искал причины его смерти, последний только склонялся над убитым. Грудинин опять ударил по первому расчету, и тут же споро ударили два автомата Сутоцкого и Шарафутдинова. Грудинин немедленно перенес огонь на третий расчет.
Выскочившие из кабин шоферы прихватили карабины и бросились было на помощь расчетам, но их встретил огнем Матюхин. Он бил скупо, короткими очередями. Один из шоферов не выдержал и бросился бежать к селу, но Матюхин срезал его. Два других подняли руки, и Андрей приказал им сесть спиной к иве и положить руки на затылок.
Когда он оглянулся, то увидел, что Гафур и Николай стреляют уже из-за станин второго орудия, а все расчеты сгрудились у четвертого и яростно отбиваются, норовя развернуть пушку. Щит прикрывал их от огня Грудинина, и Матюхин полосанул их по напряженным потным спинам. Оборвав очередь, он заорал:
— Хенде хох! Гитлер капут!
У них хватило ума поднять руки. Четверых, оставшихся в живых, Матюхин присоединил к шоферам.
Сутоцкий и Гафур пробежали вдоль орудий, проверяя, нет ли притворившихся убитыми. От орудий пахло свежей взрывчаткой и кровью. Притворившихся не нашлось, но зато обнаружились раненые. Матюхин подозвал пленных, и они стали перевязывать и оттаскивать раненых к берегу, под ивы.
На той стороне реки, как раз под позицией Грудинина, выскочил первый танк. Он заскрежетал траками, заскрипел галькой на дороге и приостановился. Видимо, увидел распластанные, приникшие к жесткой траве орудия, потому что башня у него дрогнула.
«Сейчас он нас расстреляет, — с ужасом подумал Матюхин. — Свои прикончат! Как же я не подумал! Как же я не успел!»
Но вдруг он увидел, что люк приоткрывается, и, не понимая, в чем дело, огляделся. Гафур стоял у второго орудия и, разутый, плясал с портянками в руках. Опять он догадался раньше всех!
Матюхин тоже скинул сапог, сорвал с ноги портянку и завертел ею над головой. Сзади первого пристроился второй танк, и с него соскочили десантники. Они с опаской залегли у края дороги. Матюхин заорал:
— Свои! Разведчики Лебедева! Свои!
Его не понимали, но танкисты заглушили моторы и наконец разобрались, что к чему. Командир передового отряда танкистов поблагодарил разведчиков за помощь, обещал доложить об их подвиге, но, заметив пять автомашин, хищно подобрался.
— Десант мы сейчас пересадим.
— Никак нет! — весело отрапортовал Матюхин. — Сейчас сюда подойдет рота капитана Маракуши — это его машины. Кстати, всей колонной вам сюда идти незачем. Там, позади пересекли наезженную просеку. Она ведет прямо к станции.
Командир передового отряда сразу понял, что к чему, и приказал передать сведения о просеке главным силам.
— Кто проверял? — спросил он у Матюхина.
— Группа младшего лейтенанта Матюхина. Попрошу также передать немедленно майору Лебедеву в штаб армии, что мы ждем его здесь.
Через мост в село пошли танки, бронетранспортеры и машины с пехотой. Потом пошла легкая артиллерия, потом снова танки, и наконец показалась матушка пехота — как всегда, пыльная, как всегда, усталая! — ведь ночью отстояла свое в траншеях на передке, а утром пошла в наступление, в самое пекло. Следом за пехотой примчался на «виллисе» и майор Лебедев. Он бросился было обнять Матюхина, но остановился.
— Нет, нельзя. Ты ж меня помнешь, а у меня еще позвонки не сели как следует.
Потом они сидели возле захваченных машин, ели и выпивали, а пленные немцы хмуро смотрели на них. Гафур встал и молча раздал им хлеб, консервы и колбасу. Потом подумал и принес им их же, захваченную в качестве трофеев фляжку со шнапсом.
— Выпейте за освобождение от верной бесшумной смерти, — сказал он на хорошем немецком языке.
Немцы переглянулись: скуластый, явно монгольского типа человек, и говорит на таком правильном немецком. Один из пленных, видимо командир орудия, почтительно спросил:
— Скажите, эта действительно верно, что русские изобрели бесшумные винтовки?
— А вы что? На себе не почувствовали?
— Мы не успели разобраться. Но вчера… вчера тут был футбольный матч, и у нас все, и офицеры и солдаты, говорили, что у русских новое оружие. Оно стреляет бесшумно, автоматически. И, главное, без людей. Это верно?
Как старший по званию, Лебедев хотел было ответить, что все это ерунда, что побеждает храброе, а не выдуманное оружие, но Матюхин остановил его:
— Все это почти правда. И не то еще появилось, но вам этого не узнать — вовремя сдались.
Лебедев вспомнил слова командарма и попросил Матюхина показать насадку в действии. Вместе с Грудининым они ушли в лес, и майор сам испробовал насадку.
— Сильна… Новые возможности. — Он задумался, потом усмехнулся. — Фрицы тоже кое-что придумали… Наши захватили легковушку. Бронированная, с пуленепробиваемым стеклом, с пулеметом. По-видимому, использовалась как подсадная утка.
— Не ясно, — перехватывая многозначительный взгляд майора, сказал Матюхин.
— Между тем крайне просто. Ползет такая легковушка по дороге, в одиночку, переваливаясь, с обязательным офицером на сиденье, и каждому партизану или разведчику наверняка захочется прихватить этакий безобидный трофей и такого важного «языка». Обстреляют. А пуля ее не берет. Гранатой — а у нее днище бронированное и шины из сплошной резины. И риска почти никакого, и разведка проведена: в этом районе действуют разведчики или партизаны. Вызвать по радио моторизованные подкрепления — раз плюнуть, а любой засаде — капут.
— Интересно, — протянул Матюхин. — Следует учесть.
А про себя подумал: «Так вот какую машину-приманку хотел захватить Сутоцкий!»
Они догнали на трофейных машинах свою роту, Матюхин по приказу Лебедева написал подробный отчет, особо остановившись на тактике снайпера, вооруженного насадками для бесшумной стрельбы, потом он опять включился в боевую работу.
Он ничем не напоминал Сутоцкому об их разговоре в тылу врага, но при первое же случае попросил капитана перевести Николая в другой взвод.
Он ничем не напоминал Сутоцкому об их разговоре в тылу врага, но при первое же случае попросил капитана перевести Николая в другой взвод.
— Разведчик он хороший, но…
— Но двум медведям в одной берлоге усидеть трудно? Ладно. Так и сделаем.
В дивизии Лунина все еще разыскивали без вести пропавшую группу разведчиков. Ни Матюхин, ни даже Лебедев так и не узнали, что пропавшие, приняв на себя удар разыскивающих Матюхина немцев, позволили ему выполнить задание.
Что ж… Таков закон войны. Даже погибая, помогать кому-то выполнить приказ.
Николай САМВЕЛЯН
ВИЛЛА «ГРАЖИНА»
Рисунки П. ПАВЛИНОВАПолучилось так, что по дороге в морской порт мы объездили чуть ли не половину Ленинграда. Развозили по домам знакомых, искали в магазинах фотопленку, батарейки к транзисторному приемнику. За окном старенькой «Волги» мелькали то Зимний дворец, то Сенатская площадь, то колоннады Казанского собора. На лобовом стекле дрожали капли дождя. Время от времени они срывались, оставляя потеки. Казалось, что мы смотрим видовой кинофильм, отснятый залитым водой объективом. Но это был не кинофильм. Стоило остановить машину, открыть дверцу и ступить на тротуар, как ты превращался в одну многомиллионную частицу Ленинграда. Ты становился ленинградским прохожим, пассажиром ленинградского транспорта, покупателем ленинградских магазинов, зрителем театров и посетителем знаменитых музеев. Как человек, пусть даже на день приехавший в Париж, чувствует себя парижанином, так и Ленинград принадлежит всем, каждому.
Я не живу в Ленинграде, но всегда считал себя немного ленинградцем. Это чувство испытывают многие. Гордятся его набережными, его тающими в туманах колоннадами и мостиками через каналы, уходящими вдаль ровными рядами фонарей. Гордятся Эрмитажем, куда можно отправиться в любую минуту, купить билет и войти в залы, чтобы увидеть своими глазами тысячи картин, которые известны по репродукциям в книгах, открыткам, художественным альбомам.
И вдруг я подумал, что всего этого могло не быть: ни Эрмитажа, ни памятника Петру, ни выстроившихся по шнурку фонарей. Абсолютно ничего. Даже сфинксов на набережной. И Нева несла бы свои воды мимо безжизненных, пустых и мертвых берегов.
Конечно, мы знаем, что план сровнять Ленинград с землей был бредом маньяков. Им не разрешили это сделать — остановили на подступах к великому городу. Ленинград удалось спасти ценой сотен тысяч жизней, ценой доблести миллионов, хотя существовали тщательно разработанные планы, как уничтожить его дворцы, вывезти бесценные собрания художественных сокровищ, разрушить памятники. По мнению гитлеровских стратегов и специалистов по колонизации новых территорий, мало было разбить армии, сжечь в газовых камерах все боеспособное население оккупированных стран. Надо было духовно выхолостить порабощенные нации, чтобы младенцы, став взрослыми мужчинами, не взяли бы в руки оружие. Нужны были Иваны безродные, не считающие себя полноправными и полноценными жителями Земли.
Параллельно с планом военных действий «Барбаросса» продумывался и другой план. О нем меньше писали и еще меньше говорили. Да и по сей день о его деталях мы знаем далеко не все. Заключался он в том, чтобы лишить многие страны, и в первую очередь нашу страну, абсолютно всех духовных ценностей, национальной самобытности.
Если в каком-либо из городов стоял на площади красивый дом, его надлежало разрушить. Если где-то был красивый памятник, его нужно было взорвать. Почему? Да потому, что он был красив. Потому, что любой человек мог смотреть на него и гордиться тем, что его дед или прадед был хорошим скульптором.
Красивые дома и величественные памятники должны были существовать лишь в рейхе. Лучшие картины предполагалось собрать в огромном имперском музее. Его планировали создать в родном городе Гитлера — Линце.
Считалось совершенно недопустимым, чтобы на оккупированных территориях сохранились очаги культурной и духовной жизни, ценные коллекции живописи, скульптуры, крупные библиотеки.
Янтарную комнату из Царского Села демонтировали и вывезли. Разграбили всемирно известные Петергоф, музеи в Крыму, Николаеве, Херсоне, Харькове, лавру в Киеве…
Фашисты осквернили Ясную Поляну. Вскрыли мавзолей Державина. Подготовили взрыв могилы Пушкина. Было ли это похоже на обычные военные грабежи, мародерство и разбой? Нет. В том была система и стратегический план. В нем немало внимания было уделено Ленинграду и Москве. После вступления передовых частей специальные команды должны были заняться грабежами музеев и уничтожением исторических памятников и памятников зодчества.
Почерк у фашизма везде один. Начинается с сожжения книг на площадях и заканчивается попыткой уничтожить соседние народы и вырвать из учебников истории те страницы, где эти народы упоминаются.
…Я ехал в Ленинградский морской порт. Несколько дней пути до Нью-Йорка — и, возможно, станут известны еще дополнительные детали зловещего покушения на историю, культуру, достоинство нашего народа. Но в тот вечер я видел перед собой Ленинград. Радовался ему. Впитывал, вбирал его в себя. И ни о чем другом не хотел и не мог думать…
Не сразу писалась эта повесть, хотя сам не знаю, можно ли назвать ее повестью. В ней есть все — документы, долгие годы хранившиеся в разных местах земли под семью и восемью запретами, есть и выслеживание грабителей, и поиски похищенного, опросы свидетелей и элементы самого настоящего следствия.
Нет лишь домысла. Да он и не был нужен.
До того как изложить хоть коротко все то, что удалось выяснить и установить об этом втором, так сказать, дополнительном «подплане» к плану «Барбаросса», я опубликовал на эту тему ряд статей в газетах и журналах. И сотни читателей откликнулись на них. Многие приняли участие в поисках вывезенных оккупантами наших сокровищ. И не без успеха.
Эти люди помогали в сборе документов, свидетельских показаний, фотографий, которые легли в основу повести «Вилла «Гражина».
* * *Дизель-электроход осторожно оттолкнулся от пирса. Вскоре позади останутся Балтика, Северное море, Атлантический океан. Может быть, уже через неделю можно будет сказать точно, дали ли конкретный результат многолетние поиски, есть ли смысл вести их в дальнейшем. Будет дан ответ и на другой вопрос — возможно ли, чтобы в наше время скоростных самолетов, радиотелефонов, кино и телевидения, когда границы мира сдвинулись, когда соседями практически становятся все страны, ближние и некогда считавшиеся дальними, — возможно ли, чтобы грабители сумели замести следы, чтобы преступления остались ненаказанными?
Итак, поплывем навстречу разгадкам.
СТАНИСЛАВ — МАЛЬЧИК С ПОДЗАМЧЕ
Подзамчем испокон веков называли во Львове район, находившийся внизу, у старинного замка. Путеводитель, выпущенный в конце двадцатых годов, утверждал, что именно не Подзамче водятся «самые смелые в Европе хулиганы». И Станиславу однажды довелось убедиться, что слава подзамчевских хулиганов не случайна. Ему ни за что ни про что проломили голову стальным шариком, выпущенным из рогатки. И было это как раз в тот день, когда он наконец собрал пятнадцать злотых, чтобы пойти вечером в дансинг мадам Рутовской. Правда, гимназистам появляться там запрещалось. Но у Станислава был новый шевиотовый костюм, в котором он вполне мог сойти за студента, а то и за молодого инженера, благо ростом бог не обидел. Но, как вы сами понимаете, появляться в дансинге с забинтованной головой не имело никакого смысла. И вечером Станислав стоял под окнами, задернутыми розовыми занавесками. Из-за окон доносилась музыка. Она как бы висла над улицей, над тротуаром. Слышались голоса, смех. Там была другая жизнь — праздничная, не повседневная. Попасть в дансинг было главной довоенной мечтой Станислава… Когда голова у него зажила, всех гимназистов вывезли на сборы в лагерь в предгорьях Карпат. А из лагеря они вернулись во Львов, который по вечерам гасил огни, боясь налетов немецкой авиации. Варшавские газеты теперь не поступали во Львов. Говорили, что правительство со дня на день объявит о капитуляции. Кончилось иначе — оно бежало в Румынию. То самое правительство, которое незадолго перед тем утверждало, что Германия никогда не посмеет напасть на Польшу, поскольку Польша крепка, как никогда. А если бы нападение и совершилось, то польские кавалерийские части уже через неделю будут патрулировать улицы Берлина. Все поминали недобрым словом господ министров. Но что будет завтра, никто не знал. Ждали немцев. На окраинах рыли окопы, хотя никому не было известно, кто руководит обороной города и руководят ли ею вообще.
И немцы пришли. Станислав отлично помнил тот день. Он лежал в окопе пригородной деревни Скнилов. Шелестели листвой каштаны. Странно, очень уж мирно блеяла привязанная к забору кем-то забытая и, наверное, уже ничейная коза. Усатый хорунжий, сжав зубы, воспаленными глазами пристально смотрел вперед. Позади была оборона Вестерплятте, уже были похоронены и варшавские гимназисты. Погасли все триста прожекторов, которые должны были помогать польским зенитчикам отыскивать в небе врага… В руках у Станислава плясала тяжелая, русского образца винтовка. И он никак не мог поймать в прицел развилку дорог, где вот-вот должны были показаться немцы.