Имея на руках древние манускрипты, писанные глаголицей, философ мог ответить противникам, что славянский язык уже имеет Божьи книги, называя врагов славянских «пилатниками», так как на кресте, на котором был распят Иисус Христос, Пилат повелел сделать надпись именно на этих трех языках. Славянский же чист был перед Христом.
Княгиня Ольга так и не смогла дознаться у рассказчиков, когда побывал в Киеве философ Константин–Кирилл — по дороге в Хазарию или когда возвращался обратно, но все были уверены, что братья посетили город, обрадованные встречей в Херсонесе с человеком, благодаря которому они узнали о русских письменах!
После Моравии, где они провели сорок месяцев, братья отправились в славянское княжество в Паннонию, где правил князь Коцел[240] (уже потом оно было захвачено уграми–венграми), и дальше в Венецию. Там на Константина–Кирилла опять накинулись «триязычники». И опять философ говорил о древности русских книг. Ему кричали: «Ведь в древности никто не обрел их — ни апостол, ни Папа Римский, ни Григорий Богослов, ни Иероним, ни Августин. Знаем мы лишь три языка, на которых подобает славить Бога: еврейский, греческий и латинский». Но философ увещевал противников, уверяя, что другие народы также имеют свои грамоты и воздают Богу на своих языках, назвал армян, персов, абхазов, грузин, согдийцев, готов, авар, турок, хазар, арабов, египтян: «Знаем же мы много народов, понимающих книги (и славяне в их числе!)!»
Призвал к себе братьев папа римский. В Риме он принял книги славянские и освятил их. Возможно, это были манускрипты, писанные как глаголицей, так и кириллицей. Подтверждает эту гипотезу и то, что ученики не успели бы переписать за короткий срок столько книг.
Славянские книги папа римский освятил в храме Санта Мария Маджоре, а в храме Апостола Петра отслужили литургию на славянском языке. Пели потом и в храме Святого Андрея, который ходил по русской земле, и в храме Апостола Павла. Философ же Константин внезапно расхворался, принял иночество с именем Кирилл и скончался в Риме в возрасте сорока двух лет[241]. Существовала легенда, что в Хазарии ему дали ядовитое зелье, но оно на него не подействовало; ходили упорные слухи и о том, что в Риме он был отравлен. Перед смертью Кирилл сказал Мефодию: «Ну вот, брат, были мы оба в одной упряжке, прокладывая одну борозду, теперь падаю я на ниве, окончив день свой. А ты сильно любишь гору, но не оставляй ради нее учительства, ибо чрез него достигнешь ты спасения». Гора — это был уединенный монастырь, где жил Мефодий, пока не призвал его брат (гора Олим в Малой Азии).
Вместе с Кириллом в Моравии они перевели Евангелие, Псалтырь, да еще «Апостол» и избранные службы и Номоканон. Оставшись без брата, Мефодий усадил двух своих лучших учеников, и они перевели на славянский язык почти весь Ветхий Завет. Номоканон же — это Кормчая книга.
На Руси знали о трагической участи Мефодия, постигшей его после смерти брата в Риме. Знали, что он сражался с немецкими епископами, выступавшими против него несмотря на то, что римский папа рукоположил его в архиепископа Моравии и Паннонии; как был Мефодий отправлен на суд и послан в тюрьму в Швабию, где пробыл около трех лет…
Он скончался 6 апреля 885 года и был погребен в соборе Велеграда. Отпевали же Мефодия на трех языках — греческом, латинском и славянском. Ученики Мефодия ушли в Болгарию, где их принял радушно князь Борис….
Неожиданно в памяти княгини Ольги всплыла Азбучная молитва, которую твердил князь Святослав, заучивая в детстве глаголицу:
Аз словом сим взываю к Богу:
Боже, всего сущего создатель,
Видимого и не видимого!
Господня Духа живого ниспошли мне,
Дабы вложил Он в сердце мое Слово.
Есть оно благо для всех нас,
Живущих по заповедям Твоим…
Святослав артачился, но память у него была преотличная, и выучил он азбуку мгновенно, учитель был христианин–болгарин…
Давно, давно это было…
Особо ему нравилась своей непонятностью строка:
Шестикрылую мощь восприму я…
Он всегда хотел быть сильным и восприять любую мощь!
Сколько всего пронеслось, сколько ожило в памяти и лишь только потому, что Аноза–Фарид начертал ей свое письмо старой глаголицей.
Глава 26
Богомилы на Руси, или красный мак
Для княгини Ольги было полной неожиданностью, что Святослав после своего быстрого возвращения так скоро согласился на отъезд Малуши. Княгине казалось, что Малуша забудет о своем намерении, оно растворится в супружеском согласии, как только Святослав окажется рядом. Но — нет!
Все развивалось стремительно. Она даже не успела толком представить, как Малуша сумела уговорить не слишком покладистого Святослава. Они вошли к ней оба — сияющие, ласковые, согласные во всем друг с другом — сердце у княгини подкатило к горлу, на глазах выступили слезы. «Дети мои!» — только и сумела вымолвить…
Святослав обнял Малушу за плечи и сказал:
— Мамо, эта умная «кукушка» перекуковала меня, и я согласился, чтобы воевода Борич отвез ее в Малушино и оставался бы там с ней до той поры пока, как он посчитает… будет в этом нужда. Все, кого назовет Малуша, также поедут с ней и будут там прерывать, чтобы ей помогать и облегчать жизнь, способствовать ее удовольствию…
Малуша взглянула на него, и Святослав улыбнулся:
— Ну, не столько удовольствию, сколько ее радости увидеть любимое село…
«Умная, умная Малуша, — вспомнила княгиня Ольга нянькины слова, — не просто умная, а разумная, что гораздо выше… Почему — выше? Не знаю, но выше… Ум может жизнь не охватывать, а разум всегда в ней разберется… И потом для разума всегда нужен и характер, чтобы себя и свои желания обуздать с тем, что хочется, — с этим совладать. Вот это и есть разум…»
Глаза Малуши были ясные–ясные, и княгиня Ольга поняла, как было для нее важно сделать все, чтобы будущему ее дитяти обеспечить лучшее, что в ее силах.
Она взяла Малушу за руку и ощутила, как горяча ее ладошка.
— Спасибо тебе, что ты так смотрела за мной во время моей болезни! — сказала княгиня Ольга.
Она повернулась к сыну: ведь он мог уже не помнить, захваченный вихрями настоящего. Но тот опять обнял жену:
— Она славная моя…
И Малуша зарделась как девочка.
Они крепко обнялись с княгиней Ольгой, и, уже тяжело ступая, Малуша вышла из горницы.
Князь Святослав и княгиня Ольга долго молчали, наконец он сказал, будто отвечая на ее вопрос:
— Не хочу перечить Малуше, если у нее столь сильное желание, нечего ее волновать, ведь так?
И вот этот вопрос в конце утешил княгиню.
Он означал для нее то, что князь Святослав дорожил мнением матери, и даже, возможно, принимал решение, заботясь об этом.
— Мамо, мне предстоят большие походы, и я не хочу, чтобы Малуша была в постоянном ожидании… Вечные отъезды и приезды — это не полезно ей сейчас, наверное?
И опять в его словах прозвучала неожиданная для княгини Ольги робость.
«Он любит, и волнуется, и ждет!» — подумала княгиня о бремени своей невестки с нежностью, которую с радостью ощутила в сыне.
— А что же — твой болгарский царевич Боян останется здесь? — спросила она. О Марине они молчали.
Когда Святослав находился в горнице, то все вокруг становилось маленьким, тесным и узким, его стремительные и резкие движения словно сокращали пространство вокруг него.
Святослав взглянул на мать совершенно прямо, и она с болью припомнила эту же привычку князя Игоря:
— Царевич Боян не только маг и певец. Он еще и историк Болгарии, знает о прошлом народа, что труднее… чем знать прошлое… княжества… царства…
Два поворота — и Святослав уже у окна.
Княгиня Ольга любовалась сыном:
— Не пойму — ты скачешь, словно заяц: прыг — и ты уже далеко…
Святослав усмехнулся:
— Боян рассказывал мне, что болгаре — это такой же славянский народ, как поляне, древляне, радимичи, северяне, а жили они изначально по реке Болве, она впадает в Десну, а еще в междуречье между Десной и Сеймом, где стоит главный город северян Рыльск, там много древних–древних курганов — так вот все они болгарские… Болва–Болга — болгаре… От этой реки и пошло название народа… Не все там можно понять… Боян говорит, что Рыльск на речке Рыло, впадающей в Сейм, старый–престарый город, со старых времен… И Рильская пустынь в Болгарии как‑то связана с этим местом. Знаешь, Боян сказал мне, что знаменитый у них христианский святой Иоанн Рыльский. Он умер в год смерти отца!
Ольга удивленно про себя вскинулась…
— Так вот потом правая рука этого святого была перенесена из Болгарии сюда в Рыльск, и здесь с почестями ее положили в христианском храме… А я и не знал, что он стоит в Рыльске… Это потому, что болгаре — хотя и не все — знают свою исконную родину. Христиане же вечно носятся с мертвыми и даже частями их… Вот руку и привезли к нам на Русь… А по дороге к Рыльску, чтобы паломники не заблудились, стоит городок Плиски… почти по прямой на Рыльск… А Плиска в Болгарии была первой столицей… Наши Плиски недалеко, как Сейм впадет в Десну… А уж Рыльск — на Сейме… Не спутаешь…
Ольга удивленно про себя вскинулась…
— Так вот потом правая рука этого святого была перенесена из Болгарии сюда в Рыльск, и здесь с почестями ее положили в христианском храме… А я и не знал, что он стоит в Рыльске… Это потому, что болгаре — хотя и не все — знают свою исконную родину. Христиане же вечно носятся с мертвыми и даже частями их… Вот руку и привезли к нам на Русь… А по дороге к Рыльску, чтобы паломники не заблудились, стоит городок Плиски… почти по прямой на Рыльск… А Плиска в Болгарии была первой столицей… Наши Плиски недалеко, как Сейм впадет в Десну… А уж Рыльск — на Сейме… Не спутаешь…
Княгиня Ольга была поражена: она и в самом деле не слыхала, чтобы правую руку болгарского святого тайком перенесли в наши земли…
— Я удивлена, сын мой, что ты слушаешь все эти бредни, ты ведь так всегда называл все, что относилось к христианам, — сказала княгиня Ольга. Но говорила она мягко, почти не слыша себя: ей было приятно видеть сына и общаться с ним.
Это было большей радостью, и даже важнее того, о чем они говорили друг другу.
Святослав подошел и обнял мать.
— Ты права! Права! Права! Но, может быть, Боян–певец, или я постарел… И потом он мне об этом Иване Рыльском так много говорил, что я будто знал его! Меня удивило, как он решил уйти от людей и взял с собой вола. А у него и было на свете, что брат да вол. Так брату стало жалко вола, он подговорил односельчан, и те отняли вола. Иван только и выпросил у них колокольчик с шеи вола. И ушел. А людей не проклял, а только сказал: «Покидаю вас с усмешкой и сожалением». Все ваши христиане кричат о прощении обид, а он — «с усмешкой и сожалением»… И поселился совсем один… Но потом пришел к нему мальчик, сын брата… Так брат явился и увел с собой сына. Но по дороге мальчика укусила змея, и он скончался, а Иван Рыльский приходил к нему на могилу. Меня удивил этот случай, и я сказал Бояну: «Вот все ругают нас, кто верит в старых богов, что мы‑де приносим жертвы людьми, хотя этого давно нет, и у меня в войске волхвы топят в реке только петухов… Но ведь этот мальчик был принесен в жертву… Иван Рыльский отплатил своему брату, и мальчик не достался никому». Но он со мной не согласился…
И опять Святослав взглянул прямо своими почти прозрачными глазами, и у княгини Ольги защемило сердце: «Бедный мой сын! Он волнуется о своих детях и думает, что будет с ними…»
— Для меня неожиданно, что ты об этом размышляешь, — сказала княгиня сыну, — но мальчик ушел к Богу, чтобы не попасть в руки греховного страшного отца…
— Это и есть жертва Богу, и христиане нисколько не лучше нас, — ответил Святослав. — А то, что этот Иван Рыльский жил сначала в пещере, потом в дупле дерева, питался только травой, а потом и вовсе жил на голой скале и все молился Богу, это достойно удивления, и ни один наш волхв на это не способен. Царь Петр, что правит сейчас в Болгарии, отыскал в лесу Ивана Рыльского, предлагал ему много золота, но тот все отверг… И велел царю скорее покинуть это место, а потом вскоре и умер. И звери приходили к телу его, чтобы излечить свои болезни… Вот что удивительно, мамо, если это правда. Ну, а охотники–ловцы царя Петра нашли тело Ивана Рыльского и перенесли его к людям в столицу… в храм… А руку принесли вот в город Рыльск… на Русь… где жили когда‑то болгаре… Почему и язык у нас один…
— Северянское княжество живет на особицу, — сказала княгиня Ольга, — и нисколько не удивительно, что мы не все знаем, что у них происходит, да и несли такую святыню, конечно, тайно, чтобы никто не проведал, не убили бы, не отняли, не надругались бы… Но мне приятно, что ты так проникся жизнью святого христианина. Видишь, Болгария склоняет тебя к христианству…
— Пусть только и рука святого оказалась здесь в наших краях, значит Иван Рыльский будет помогать всем[242]… Но и я не знала, что в Рыльске Северянском есть христианский храм…
— У болгар с северянами свои отношения, — сказал Святослав…
— Что тебе Болгария — опять, прости, спрашиваю я?
— Мамо, мы один народ, у нас один язык, одни сказания, одна азбука, но болгаре раньше нас сумели создать свое государство–царство… Боян говорит, что они ушли из этих мест с готами, а потом на берегах Сурожского–Азовского моря соединились с сарматами и приняли все наследство Боспорского Сарматского царства. Сарматы — потомки скифов… И никакие не тюрки захватили власть над болгарами, как спорят и ныне в Болгарии… Это были сарматы, а значит, и наши родичи… Когда они жили в Приазовье, то часто возвращались и сюда, общались с теми, кто остался, с северянами… Мне сейчас говорят разное: будто северяне — это сарматы, а иные видят в северянах сербов… И это похоже… Видел я знаменитый болгарский «Именник болгарских ханов». Он записан был давно, еще по–гречески, а уж потом глаголицей, и пытается вывести болгар от Аттилы — гуннского вождя. Но когда Аттила шел через наши земли, то славяне уже все сидели по своим краям… Смешно! А если посмотреть все имена этих болгарских ханов, так там почти все славянские иди сарматские прозвища. Во–первых, род Дуло… Что — тюркский? А потом — Гостун из рода Ерми, Безмер из рода Дуло. Славянские все имена… Дунай перешел Исперих, а потом — Тервел из рода Дуло, Севар из рода Дуло, Кормисош из рода Вокил, Винех из рода Вокил, Телец, Умор…
Княгиня Ольга любовно глядела на сына:
— Ты все знаешь на память, будто Порсенне должен заученное отвечать…
Святослав вздохнул:
— Его учение не пропало даром, и я все время ощущаю, что его нет с нами… Но согласитесь, мамо, что имя Гостун — по–нашему купец — совсем не тюркское слово, и Безмер — славянское слово, Севар — видимо, северянин, родом из северянских земель. А Телец? А Умор? Кормисош? — корми сохой… Вот тебе и тюркское… Остальные же сарматские… Но их меньше… Лет 350 тому назад сложился союз, в который входили два огромных племени — видимо, славян и сарматов… Кубрат из рода Дуло был христианин и жил даже в Византии, а земли были огромные — от реки Кубань до Дона, все Приазовье. Но начали наступать хазары… Возможно, тогда какие‑то тюрки и оседлали болгар… Одна часть ушла на Волгу, другая с ханом Аспарухом перешла Дунай…
Княгиня Ольга вглядывалась в лицо сына, увидев маленькую ямочку на подбородке, вспомнила, как совсем давно юный Святослав играл с копьем и наткнулся на него. Текла кровь, но он не заплакал, и отец похвалил его за это. Годы прошли, а след остался…
Святослав уловил ее рассеянный взгляд.
— Мамо, когда я разобью Хазарию, мы вернем тех из болгар, кто захочет, в Приазовье, и все земли — от Дуная до Дона — станут опять славянскими, как когда‑то в Скифии, — воскликнул он.
— Ах ты мой Александр Македонский! — едва успела сказать княгиня Ольга.
— Так он был не столько грек, сколько славянин — так я наслушался теперь в Болгарии. И Македония славянская земля…
— Но если ты хочешь опять устроить Великую Болгарию вместе с русскими, то придется принять Руси и христианство: ведь в Болгарии оно существует уже сто лет… — сказала княгиня лукаво.
Князь Святослав ответил сурово и пасмурно:
— Да, да, мамо, это так, и если болгарский царь Симеон хотел захватить императорский престол и сделать единую болгаро–византийскую страну, то я хочу восстановить справедливость и вернуть болгар на прежние земли, в Приазовье, с которых они были изгнаны хазарами, не потеряв и дунайских земель. Болгария и Русь соединятся в могучее славянское царство. Византийский трон мне не нужен, но Великое Славянское царство восстановит то, что принадлежало нам прежде, все славянские княжества на Балканах вольются в него… В Болгарии мне сказывали, что сербы — это северяне… Вся эта единая болгарская земля в Приазовье — а там остались жить болгаре, почему‑то назвали себя «черными» — может быть, от горя, когда ушли их сородичи! — станет оплотом русских земель против кочевников азиатских, и никто не победит наше славянское могущество!
Княгиня Ольга вспоминала, слушая сына, каким он был упрямым в детстве. Его нельзя было ничем отвлечь, если он что‑то взял себе в голову, кроме отца, которого он все‑таки побаивался, только Порсенна мог с ним управиться.
Увы! Ни в каком споре никакая истина не может родиться, в особенности если один из спорящих князь… Пусть и твой сын… Спорь — не спорь, а он поступит так, как решил. Но сейчас для княгини было неожиданным и приятным даром то, что Святослав так подробно обсуждал с ней свои намерения.
— Ты так уверенно говоришь о покорении Хазарии, а ведь это сильная страна, — произнесла она мягко.
Может быть, упоминание об очень сильном противнике или тяготившие его мысли о скором отъезде Малуши привели Святослава к невеселому настроению, и он ответил сумрачно:
— Я разобью Хазарию сразу, одним ударом…
«Господи, спаси его, и всех детей его, и всех жен!»