— Садитесь все на ковер, — велела Тилли.
Заинтригованные, они собрались вокруг нее.
— Положите руки на этот предмет, — продолжала Тилли. — Сперва будет немного больно, это когда зонды проникают в ткани, но боль быстро пройдёт. Руки держите неподвижно.
Появилось какое-то странное ощущение, которое тут же исчезло. Потом их пронзило наподобие легкого разряда тока, сопровождавшееся покалыванием.
«Тестирование. Тестирование. Наоми, Крис, Сиг, Тилли…»
— Все слышали? — спокойно спросила Тилли.
— Оно назвало наши имена, — проговорил Сиг, едва шевеля губами.
Беззвучный голос сообщил:
«Сиг, твой амулет исчез, но ты ничего не потерял.
Тилли, ты осталась верна своей расе.
Наоми, тебя использовали, а ты не сделала ничего плохого.
Крис, ты понял: требуется сверхпонимание, чтобы управлять работой, которую не можешь делать сам.
Вы должны изменить ориентацию мышления, все вы. Вам кажется, что все смертельно опасное или значительное с точки зрения космоса должно быть огромным. Вы уверены, что все, превосходящее ужас, должно быть еще более ужасным.
Амулет — в самом деле сверхоружие. Но оно действует не путем разрушения, а путем предотвращения бессмысленных конфликтов. Сейчас в атмосфере этой планеты идет цепная реакция, затрагивающая только один редкий изотоп азота.
Со временем ваша раса поймет радиохимию этого процесса, в данный момент вам достаточно знать одно: аналитические способности разума достигают своего потолка лишь тогда, когда возникает страх. Паника возможна лишь в том случае, если отключается анализ. Отныне на этой планете не будет страха, вызванного ложными причинами. Чем острее ситуация, тем больше будут стимулироваться аналитические способности.
Таков смысл, такова цель сверхоружия. Для вас это дар. В космической истории насчитывается не так уж и много рас, у которых потенциал был бы выше вашего — и в то же время столь ничтожно осуществлялся. Поэтому у вас есть полное право принять этот дар.
Что же до нас, то о своей цели мы говорили открыто. Мы должны были найти оружие и увезти с собой. А вместо того отдали его вам, управляя твоими импульсами, Наоми, и твоими, Сиг, связанными с этим радио. Земле оружие нужно больше, чем нам.
Но это не означает, что мы потерпели поражение. Радиохимия реакции с изотопом азота, ее катализ доступны нам. Мы заново создадим это оружие и сделаем еще очень многое… ибо потоки времени подвластны нам…»
— Зонды исчезли, — после долгого молчания сказала Тилли.
Все неохотно убрали руки, стали сжимать и разжимать пальцы.
— Тилли, — спросил Крис, — где корабль?
Тилли улыбнулась.
— Космически значительное не обязательно должно быть огромным. — Она указала пальцем. — Вот Корабль.
Они уставились на «наконечник копья». А он поднялся и поплыл к двери. Там он приостановился, качнулся в их сторону — это явно означало приветствие — и исчез. Словно погас язычок пламени.
Вокруг дома шумел зеленый мир, пели птицы.
Перевел с английского Л. ДЫМОВ
ОБ АВТОРЕ
Теодор СТАРДЖОН родился в 1918 году в Нью-Йорке. При рождении получил имя Эдвард Уолдо, а когда его мать вышла замуж за шотландца Старджона, усыновленный мальчик получил новое имя — Теодор Старджон. Писать фантастику начал рано, его рассказы и повести печатались в американских и английских журналах научной фантастики, включались в антологии. «Программным» произведением является роман «Нечто большее, чем просто человек». На русском языке рассказы Старджона были опубликованы в журналах «Вокруг света» и «Знание — сила», а также в сборниках зарубежной фантастики издательства «Мир».
Даниил Корецкий
Привести в исполнение
РОМАН
Окончание. Начало в предыдущем номере.
Периферическим зрением Попов увидел обтянутую защитной тканью руку которая сноровисто, одним движением задрала куртку Удава и замотала ею простреленную голову. Медленно-медленно, чтобы не вылезли подступающие к горлу внутренности, четвертый номер обернулся.
Сейчас Иван Алексеевич Ромов не был похож на добродушного старичка, да и вообще не выглядел стариком. Морщинистая обвислая кожа разгладилась и обтянула скулы, нижняя челюсть мощно выступала вперед, будто в ней заново выросли крепкие зубы, способные играючи дробить мозговые кости из борща, наголо очищать от изоляции провод полевой связи и намертво зажимать клинок десантной финки. И взгляд восстановился давнишний — прямой, жесткий, с многозначительным прищуром. В правой руке он держал какой-то странный предмет, и Попов вглядывался в него с болезненным любопытством, как хирургический больной, пытающийся рассмотреть инструменты, которыми будут кромсать его тело и копаться во внутренностях.
— Чего там смотреть, — брезгливо отозвался клетчатый толстяк. — Не видел я их, что ли? Если тампон нужен, скажи,
— Лучше, конечно, поставить, — рассудительно сказал Иван Алексеевич. — Я ведь два раза дал, чтоб наверняка…
Приготовив ватно-марлевый тампон и резиновый жгут, Буренко обошел исполнителя, по-хозяйски отстранил Попова и склонился над тем, что еще пару минут назад являлось осужденным Кадиевым по прозвищу Удав.
Попов вдруг очень отчетливо ощутил, что необратимость процедуры обеспечила не официальная бумага с огромной, печатью, которую могла отменить другая, не менее важная, а неожиданно помолодевший Наполеон с его непонятным инструментом, потому что последствий их совместных действий не могла изменить никакая сила в мире.
— Что это у вас за машинка? — не удержавшись, спросил Попов.
Спортивный, Марголин малокалиберный, — охотно пояснил Ромов. — Помнишь банду Филина? Они к нему глушитель сделали… А Фаридов придумал им работать, первыми мы филинов и исполнили. Очень удобно: и шума меньше, и почти не брызгает… А это я уже сам додумался: защитный экранчик на зажимах, а тут окошечко из плексигласа чтобы целиться… Водишь, немного все-таки попало, Наполеон пальцем стряхнул капли с прозрачного пластика — А раньше — прямо в рожу…
Натянутый на проволочный каркас кусок плотной ткани был весь в плохо замытых потеках. Внутренности Попова рванулись наружу. Он бросился вверх до лестнице, легко распахнул стальную дверь, отбросил Федю Сивцева, задавшего идиотский вопрос: «Нам можно спускаться?», выбежал из бокса и с кашлем, гортанными выкриками и хрипами блевал под стену «уголка» добрых семь минут.
Из-за забора за ним пристально наблюдал человек, вооруженный наганом. Он ненадолго отлучался к будкам сторожевых собак и так же внимательно следил, как они вдруг начинали беспокоиться: прыгать на стену, рычать, а потом вдруг тоскливо завывать, задрав вверх хищные волчьи морды. Собственно, такое поведение специально дрессированных псов послужило первым толчком к размышлениям, потом он заметил, что беспокойство собак совпадает с приездами на смежную территорию заброшенной ремзоны хлебного фургона, наблюдение стало целенаправленным, и если бы подполковник Викентьев заглянул в дешевый отрывной блокнот, который человек постоянно носил в заднем кармане, он пришел бы в ужас: там был зафиксирован совершенно секретный график работы спец-опергруппы «Финал» за последние полгода. Среди множества догадок, бродивших в голове у владельца блокнота, была одна, которая находила подтверждение сейчас, когда он наблюдал за выворачивающимся наизнанку Валерой Поповым.
Вышедший следом во двор Сергеев деликатно выждал, пока у четвертого номера пройдет приступ рвоты, потом завел коллегу в гараж к раковине с водой, дал таблетку транквилизатора и сам проглотил такую же.
Когда они вернулись в подвал, там уже все подходило к концу. Сивцев и Шитов упаковали аккуратный сверток из специального плотного брезента, будто приготовили ковер для химчистки, переворошили и сбрызнули водой опилки… Ромов спрятал свой инструмент во вмурованный в стену сейф и сидел на табуретке, сложив на коленях натруженные, с выделяющимися венами, руки. Викентьев заканчивал составлять акт: «… сего числа в соответствии с приговором Красногорского облсуда осужденный Кадиев подвергнут смертной казни путем расстрела. Исполнитель приговора — Ромов И. А. Факт смерти Кадиева удостоверен судебно-медицинским экспертом Буренко. Надзор за исполнением приговора осуществлялся старшим помощником прокурора Тиходонского края Григорьевым. Подписи…»
Буренко на удивление аккуратным почерком выписывал справку о смерти. Диагноз: «кровоизлияние в мозг». И это была правда, хотя и не вся, ибо указывался конечный диагноз, а причина: две пули, пробившие основание черепа, — опускалась, как не подлежащая разглашению.
— Расписывайтесь! — первым учинив замысловатую подпись, предложил Викентьев. Члены внутреннего круга спец-опергруппы «Финал» один за другим поставили свои автографы. Затем расписались Григорьев и Буренко.
— Расписывайтесь! — первым учинив замысловатую подпись, предложил Викентьев. Члены внутреннего круга спец-опергруппы «Финал» один за другим поставили свои автографы. Затем расписались Григорьев и Буренко.
— Все, что ли? Бумажные ваши души, — сказал Ромов. Кожа у него на лице опять сморщилась и обвисла, глазки обесцветились, и нижняя челюсть со вставным протезом перестала по-бульдожьи выступать вперед.
— Надо же и стресс спять! Я у бабки огурцов соленых забрал — объедение!
Расположились в бывшей диспетчерской. На зеленую, забрызганную чернилами скатерть Буренко выставил бутылку спирта, яблоко и три пирожка, Иван Алексеевич достал из шифоньера потертые тарелки, по-хозяйски переложил из целлофанового пакета десяток остро пахнущих огурцов, вытащил из клеенчатой сумки пакет с бутербродами и как художник, оживляющий натюрморт последним мазком, со стуком поставил рядом со спиртом бутылку «Пшеничной».
— Два часа в очереди стоял, — гордо сообщил он, потирая ладони. — Надо же, дураки, что устроили: люди душатся, давятся, ругаются, дерутся… И за чем? Не еда, не одежда, ее рекой гнать можно, да прибыль — тысяча процентов… Эх!
Наполеон махнул рукой и, ловко сорвав пробку, разлил водку по стаканам. Шитову он не наливал — за рулем, Сергеев отказался, пояснив, что принял таблетку.
— Напрасно, Сашенька, — укорил Иван Алексеевич. — Химия, она здоровью вредят, а от натурального продукта — одна польза, надо только меру знать… Ну, будем…
Закусили огурчиками и бутербродами.
— Старуха делала? — спросил Викентьев.
— Угу, — пробурчал Наполеон, и, прожевав, пожаловался: — Я ведь ей сказал, что сторожем устроился на стройку. А она: тебе лишь бы из дома уйти да выпить! Для того и придумываешь то рыбалку, то дежурства… Во дает! — Ромов обвел всех обиженным взглядом. — Я за всю жизнь никогда налево не гулял: с работы — домой, из дома — на работу… Получку до копейки — домой, ну разве заначку оставлю на эти дела, — он щелкнул себя по горлу. — Но ведь пьяницей — то никогда не был…
Расслабленный транквилизатором и водкой, Попов впился взглядом в указательный палец Наполеона, которым тот так ловко и привычно изобразил международный, понятный без перевода, жест. И хотя ничего особенного в этом пальце с ровно подстриженным ногтем и старческой пигментацией на коже не было, он гипнотизировал Попова, не отпускал его сознания, а когда сгибался — вызывал в душе смутную, неосознанную тревогу. Хотелось спать.
— На хозяйственные нужды деньги еще остались? — спросил Викентьев, убирая пустую бутылку.
— Пять рублей, — сразу же ответил Ромов и добавил: — С копейками. За это исполнение получим — надо опять скидываться.
Григорьев скрипнул стулом и, пошарив в карманах, бросил на стол смятую пятерку.
— Пора заканчивать!
— А спирт? — обиделся Буренко и зубами вытащил тугую пробку. — Говорите: кто бавит, кто запивает…
— Это тот, который резиной воняет? — спросил Иван Алексеевич. — Ты §го что, в грелке хранишь?
— Мажет, резиной, может, еще чем, — с отвращением сказал прокурор и встал из-за стола. — Владимир Михайлович — на пару слов!
Викентьев вышел за ним во двор.
— Попрошу впредь не оскорблять приговоренного и не унижать его. По крайней мере, в моем присутствии! — холодно произнес Григорьев, в упор глядя на подполковника.
— Вы это всерьез? — не менее холодно отозвался руководитель группы. — Может, подскажете, как гуманнее отправлять этих сволочей на тот свет?
— Перечитайте информационное письмо по Северной группе. Мне бы не хотелось писать на вас представление.
Викентьев замолчал. «Финал», обслуживающий Северную зону, попытался рационализировать свою работу: набили на три четверти песком старую бочку, с одной стороны сделали полукруглый вырез, смертника ставили на колени, голову заправляли вовнутрь, накрывали мокрым мешком и сквозь него стреляли. Ни брызг, ни рикошета. А прокурор увидел в этом глумление над личностью приговоренного, накатал представление. Группу расформировали…
Да-а-а… Викентьев хорошо понимал, что, перестав быть руководителем группы, он сразу отправится на пенсию. Вынужденное безделье и, главное, отстраненность от серьезных и важных дел, которыми он привык заниматься всю жизнь, пугали его всерьез. С Григорьевым лучше не ссориться. Он и так может уцепиться за что угодно, например: вместо табельного оружия используется бандитский пистолет, или: врач не измеряет пульс и не проверяет зрачковую реакцию у расстрелянного, или… Да мало ли что можно отыскать, чтобы раздуть кадило!
— Я вас понял, Степан Васильевич, — примирительно сказал подполковник — Не сдержался.
— Да и я вас понимаю, — более мягко произнес Григорьев. — Но ведь это такое дело, что если перегнуть палку, то получится не исполнение правосудия, а какая-то подвальная расправа… На это все время и намекает наш доктор.
— Меньше слушайте, — отмахнулся Викентьев.
— Но в одном он прав, — продолжал Григорьев. — Суд выносит высшую меру тем, кто перешел последнюю грань допустимого среди людей. Но когда ее исполняешь, можно незаметно и самому заступить за черту. И чем тогда будешь отличаться от приговоренных?
В темноте лица прокурора видно не было, но Викентьев очень отчетливо его представлял.
— Иногда мне кажется, что доктор оттого ерничает и задирается, что больше нас понял…
Викентьев — 'молчал. На территории «Прибора» залаяла собака.
— Не задумывались об этом?
— Нет, — грубо ответил второй номер. — Если каждый станет умствовать, некому будет общество от зверья очищать. Чистеньким, конечно, хорошо остаться, только так не бывает, чтобы дерьмо убрать и не вымазаться. А в говне жить негоже. Значит, кому-то приходится…
Они разговаривали вполголоса, и человек за забором не мог разобрать ни одного слова.
Когда Викентьев с Григорьевым вернулись в комнату, спирт был уже выпит. Викентьеву оставили полстакана и огурец, но он раздраженно понюхал и выплеснул содержимое за порог.
— С чего ты его сцеживаешь у себя в морге?
Буренко обиженно отвернулся.
— Какая разница, он же все микробы убивает, — примирительно сказал Иван Алексеевич и озабоченно свел брови.
— Я вот говорю, давно надо печечку сложить где-нибудь в уголке, насколько проще станет работать… И ребятам не надо будет голову морочить всю ночь… Вы бы похлопотали, Степан Васильевич…
— Какую печечку? — переспросил прокурор.
— Да крематорий! Сколько лет говорим, сколько лет собираемся… Небольшой, нам — то много не надо…
— Пусть УВД делает, — брезгливо ответил Григорьев. — Прокуратура надзирает за исполнением приговора. А что происходит потом — не в нашей компетенции!
Он резко встал, нервно передернул плечом, огляделся зачем-то по сторонам.
— Все, поехали! Больше мне здесь делать нечего.
Слово «мне» прокурор выделил, словно так можно было отгородиться от происшедших событий.
Первой из «точки» исполнения выехала серая «Волга».
Григорьев кособочился рядом с водителем в прежней позе, а Буренко вольготно лежал сзади, беспрепятственно задрав на сиденье согнутую ногу, потому что Ромов, белея пластмассовыми зубами, придерживал тяжелую створку ворот и прощально помахивал поднятой до уровня плеча ладошкой; За рулем теперь сидел Викентьев, так как шестой номер спецгруппы «Финал» Петя Шитов прогревал двигатель белого медицинского «рафика» с матовыми стеклами и грибкообразной трубой вытяжной шахты на крыше.
— А Иван Алексеевич как же? — спросил Попов, которого Сергеев посадил вперед, подальше от зловещего брезентового свертка.
— Тут заночует, — отозвался майор. — Боится к старухе среди ночи приходить… У него здесь и раскладушка, и матрац, и бельишко…
«Рафик» выкатился из первого бокса и скользнул за ворота, мимо улыбки и прощального жеста первого номера.
— Я б здесь ни в жизнь не остался, — убежденно сказал Сивцев, сидящий напротив Сергеева по другую сторону носилок. — Ни за какие деньги!
— И за тысячу? — хмыкнул Шитов.
— Ни за сколько. Уж лучше на кладбище переночевать.
Попов погрузился в полудрему, и голоса сержантов, вяло обсуждавших сравнительную опасность живых мертвецов, доносились до него глухо, как сквозь слой ваты.
Труповозка ходко промчалась по пустынному Магистральному проспекту, пронзила спящие кварталы Северного микрорайона и неслась дальше, в темную степь, где раскинулось городское кладбище, принимавшее ежедневно сорок-пятьдесят, а в промозглые осенние дни, когда обостряются хронические заболевания и вспыхивают неизбежные эпидемии гриппа — до восьмидесяти-ста постоянных обитателей.
Вопрос о строительстве необходимого миллионному городу крематория стоял давно и, как большинство вопросов, не решался, кварталы могил росли быстрее, чем городские новостройки, охватывая новые гектары пахотных земель у некогда богатого, но в последние годы захиревшего совхоза «Пригородный». Здесь был свой центр и свои окраины, престижные и бросовые районы, своя архитектура, своп порядки, свой уклад… Социальное неравенство после смерти проявлялось так же, как и при жизни, даже нагляднее.