– Я не понял, – шепотом пожаловался Уодкинс.
Если бы нервы у Харри не были так взвинчены, возможно, он и оценил бы номер. Но он глядел больше на часы, чем на сцену. К тому же в основе большинства номеров была местная политическая сатира, которую не понимал Харри, но очень ценили зрители. Музыка заиграла громче, мигнули огни, и все артисты вышли на сцену.
Харри и Уодкинс с извинениями протиснулись вперед и направились к двери сбоку от сцены, открытой, как и было условлено. Они оказались в коридоре, полукругом огибающем сцену. Найдя дверь с табличкой «Отто Рехтнагель, клоун», стали ждать. От музыки и аплодисментов содрогались стены, но Уодкинс расслышал слабый писк рации и выудил ее из кармана.
– Уже? – спросил он. – Музыка ведь еще не закончилась. Прием.
Уодкинс вытаращил глаза.
– Что? Повтори. Прием.
Харри понял, что что-то не так.
– Сиди, следи за дверью. Конец связи!
Уодкинс сунул рацию обратно в карман и достал из портупеи пистолет:
– Лебье не видит Рехтнагеля на сцене.
– Может, он просто его не узнал? Они гримируются так, что…
– Свиньи нет на сцене, – повторил Уодкинс, безуспешно дергая дверную ручку. – Черт, Харри, добром это не кончится!
Коридор был узким. Уодкинс прислонился спиной к противоположной стене и стал бить в дверь ногой. С третьего пинка дверь вылетела. Гримерку заполнял белый пар. На полу была вода. И вода и пар шли из приоткрытой двери – очевидно, в душевую. Они встали по сторонам этой двери, Харри достал пистолет и нащупал курок.
– Рехтнагель! – крикнул Уодкинс. – Рехтнагель!
Нет ответа.
– Не нравится мне это, – прошипел он.
Харри это тоже не нравилось: он на своем веку смотрел слишком много детективов и знал, что открытые душевые, из которых никто не отвечает, не сулят ничего хорошего.
Уодкинс указательным пальцем показал на Харри и большим – на душевую. Харри захотелось в ответ показать средний, но спорить не приходилось. Ногой открыв дверь, он шагнул в жару и пар и сразу же насквозь промок. Прямо перед Харри висела занавеска. Не опуская пистолет, Харри рывком отдернул ее.
Пусто.
Закрывая воду, Харри обжег руку и громко выругался по-норвежски. В ботинках хлюпало. Пар рассеивался. Харри осмотрел душевую.
– Никого! – крикнул он.
– А какого черта здесь столько воды?
– Погоди, здесь что-то застряло в сливном отверстии.
Харри сунул руку в воду в поисках пробки и нащупал что-то гладкое и мягкое, застрявшее в стоке. Харри потянул это вверх. Вдруг он почувствовал, что начинает задыхаться. Он сглотнул и постарался вдохнуть, но пар душил его все сильнее.
– Что там? – спросил Уодкинс.
Он стоял в двери душевой и смотрел на Харри, опустившегося на корточки.
– Думаю, я проиграл Отто Рехтнагелю сто долларов, – тихо ответил Харри. – Точнее, тому, что от него осталось.
Что происходило потом, Харри видел словно в дымке. Будто пар из душевой кабинки разлился по его телу.
В коридоре расплывчатый силуэт охранника пытался открыть дверь реквизиторской. Замочная скважина была залеплена чем-то красным. Дверь взломали, внутри стояла окровавленная гильотина. Послышался крик – какой-то приглушенный, шерстяной, – коллег Рехтнагеля не удалось удержать, и их взорам предстал Отто, раскиданный по всей комнате.
Конечности были разбросаны по углам, будто кукольные руки и ноги. Пол и стены забрызганы настоящей липкой кровью, которая со временем сворачивалась и темнела. Лишенное рук и ног тело лежало на подставке для гильотины – окровавленным куском мяса с широко раскрытыми глазами, клоунским носом и помадой на губах и щеках.
Пар подступил Харри к коже, рту и нёбу. Как в замедленной съемке, из тумана появился Лебье, подошел к нему и громко прошептал на ухо: «Эндрю исчез из больницы».
Уодкинс все не мог отойти от гильотины.
– Чертовская самоуверенность, – услышал Харри эхо его голоса.
Да уж, откликнулось в голове у Харри.
На голову Отто убийца надел белый парик.
Вентилятор, должно быть, смазали – он крутился ровно и почти бесшумно.
– Значит, полицейские в машине видели, как из двери выходил только палач в черном, так?
Маккормак вызвал всех в кабинет.
Уодкинс кивнул:
– Да, сэр. Посмотрим, что видели актеры и охрана, – их показания сейчас записывают. Либо убийца сидел в зале и прошел в открытую дверь на сцене, либо он вошел в заднюю дверь до приезда нашей машины.
Он вздохнул.
– Начальник охраны говорит, что во время представления задняя дверь была заперта. Значит, либо у него был ключ, либо он незаметно вошел вместе с актерами и где-то спрятался. Потом, после номера с кошкой, когда Отто готовился к последнему выходу, он постучался в гримерку. Очевидно, он его усыпил – эксперты нашли следы диэтилового эфира. Будем на это надеяться, – добавил Уодкинс. – И сделал это либо в гримерке, либо уже в реквизиторской. Этот парень – сущий дьявол. Расчленив тело, он взял отрезанный половой орган, спокойно вернулся в гримерку и открыл воду, чтобы, если к Отто придут, подумали, что он в душе.
Маккормак откашлялся.
– А гильотина? Человека можно убить и проще…
– Сэр, я полагаю, с гильотиной все вышло случайно. Вряд ли он знал, что в перерыве ее перенесут в реквизиторскую.
– Очень, очень больной человек, – сказал Лебье своим ногтям.
– А двери? Они же все были заперты. Как он попал в реквизиторскую?
– Я разговаривал с начальником охраны, – сказал Харри. – Как у руководителя труппы, у Отто была своя связка ключей. Она пропала.
– А тот… костюм дьявола?
– Лежал рядом с гильотиной, вместе с бутафорской головой и париком, сэр. Убийца надел его после преступления. Очень хитро. И вряд ли предусмотрено заранее.
Маккормак подпер голову ладонями:
– Что скажешь ты, Юн?
Все это время Юн что-то выстукивал на компьютере.
– Отвлечемся от дьявола в черной одежде, – предложил он. – Логичнее всего предположить, что убийца – один из актеров.
Уодкинс громко фыркнул.
– Дайте договорить, сэр, – сказал Юн. – Этот человек знал программу и то, что после номера с кошкой Отто на сцене не появится – то есть до последнего выхода двадцатью минутами позже его никто не хватится. Члену труппы не нужно проникать тайком, а кто-нибудь другой вряд ли прошел бы незамеченным. Кто-то из вас обязательно бы заметил, если бы он вошел в боковую дверь.
Остальным оставалось только утвердительно кивнуть.
– Кроме того, я выяснил, что еще трое членов труппы тоже ездили с «Передвижным австралийским парком развлечений». То есть сегодня в театре были еще трое, кто до того оказывался в известных местах в известное время. Может, Отто был ни в чем не виновен, а просто слишком много знал? Давайте искать там, где можно что-нибудь найти. Предлагаю начать с труппы, а не с призрака оперы, который нам не по зубам.
Уодкинс покачал головой:
– Нельзя забывать о том, что кто-то неизвестный покинул место преступления в костюме, который лежал рядом с орудием убийства. Не может быть, чтобы он не имел к этому убийству никакого отношения.
– Думаю, труппу надо оставить в покое, – поддержал его Харри. – Пока ничто не опровергает нашу версию, что именно Отто виновен во всех изнасилованиях и убийствах. А причин убить маньяка – множество. Во-первых, может, убийца был во всем замешан, знал, что Отто скоро арестуют, и боялся погореть вместе с ним. Во-вторых, убийца мог и не знать заранее, сколько у него времени, – он мог выпытать это у Отто. А в-третьих, вдумайтесь в произошедшее… – Он закрыл глаза. – Понимаете? Убийца – нетопырь. Нарадарн!
– Что-что? – спросил Уодкинс.
Маккормак рассмеялся.
– Кажется, наш норвежский друг углубился в пустоту вслед за нашим всеми любимым детективом Кенсингтоном, – пояснил он.
– Нарадарн, – повторил Юн. – Нетопырь, символ смерти у аборигенов.
– Меня беспокоит другое, – продолжал Маккормак. – Парень мог сразу после преступления незаметно выскочить в заднюю дверь и оказаться на одной из самых оживленных улиц Сиднея, где ему ничего не стоило тут же затеряться. А он тратит время на то, чтобы надеть костюм, который наверняка вызовет подозрения у других и в то же время не вызовет подозрений у полиции. Как будто знал, что мы будем следить за задней дверью. Если так, то как он мог это узнать?
Стало тихо.
– Кстати, как там Кенсингтон в больнице? – Маккормаку надоело жевать жвачку, и он прилепил ее под стол.
Стало совсем тихо. Только еле слышно дышал вентилятор.
– Его там уже нет, – наконец ответил Лебье.
– М-да, быстро же он выздоровел! – сказал Маккормак. – Но все равно: задействуем все оставшиеся ресурсы, потому что – уверяю вас – расчлененные клоуны привлекают большее внимание прессы, нежели изнасилованные женщины. И повторю, ребята: на газеты нам плевать нельзя. Сколько у нас начальников поснимали и посменяли из-за газетных статей! Так что если хотите моей отставки, вы знаете, что делать. Теперь – по домам, отсыпаться. Что, Харри?
– Ничего, сэр.
– Хорошо. Спокойной ночи.
Все было по-другому. Окно в номере не занавешено, и при неоновом свете Кингз-Кросс Биргитта раздевалась для Харри.
Он лежал в постели, а она стояла посреди комнаты и, не сводя с него серьезных, почти печальных глаз, постепенно снимала с себя одежду. У Биргитты были длинные ноги, стройное тело и кожа белая как снег, особенно при таком освещении. За приоткрытым окном гудел ночной город – автомобилями, мотоциклами, шарманочными звуками игровых автоматов и ритмом диско. И все это на фоне шума споров, криков и грязной ругани, казавшихся стрекотом сверчков.
Биргитта расстегивала блузку – не слишком медленно и совсем не чувственно. Она просто раздевалась.
«Для меня», – подумал Харри.
Без одежды он видел ее и раньше, но все-таки сегодня все было по-другому. Она была такой красивой, что Харри застеснялся наметившегося двойного подбородка. Раньше он не понимал ее застенчивости: почему она полностью раздевалась только под одеялом и почему, отправляясь из постели в душ, прикрывалась полотенцем. Потом понял, что дело отнюдь не в скромности или стыдливости. Просто должно пройти время, чтобы устоялись чувства, родилось доверие друг к другу. А сегодня все по-другому. Раздевание было ритуалом, и своей наготой она будто показывала, насколько она ранима. Насколько она ему доверяет.
Сердце забилось сильнее. Отчасти потому, что Харри гордился и радовался доверию этой сильной и красивой женщины, отчасти – от страха, что он недостоин этого доверия. Но больше всего – оттого, что он понял: все, о чем он думает и что чувствует, – здесь, перед ним, в блеске рекламных щитов, красном, синем и местами зеленом. На, смотри! Что, раздеваясь сама, она раздевала его.
Оставшись совсем без одежды, она продолжала стоять, и казалось, ее белая кожа освещает комнату.
– Иди сюда, – позвал он голосом скорее размытым, чем уверенным, и откинул одеяло.
Но Биргитта не шевельнулась.
– Смотри, – прошептала она. – Смотри.
12
Полная дама и вскрытие
Было восемь утра. Когда Харри после долгих уговоров пропустили в палату, Чингисхан еще спал. Но как только Харри со скрипом подвинул к кровати стул, он открыл глаза.
– Доброе утро, – приветствовал его Харри. – Как спалось? Помнишь меня? Я валялся на столе, и у меня были перебои с воздухом.
Чингисхан застонал. С широким белым бинтом вокруг головы он выглядел не таким опасным, как в «Крикете», где он намеревался убить Харри.
Харри достал из кармана крикетный мяч:
– Я тут потолковал с твоим адвокатом, и он сказал, что ты не собираешься подавать в суд на моего коллегу.
Харри перебросил мяч из правой руки в левую.
– Учитывая, что ты меня чуть не убил, я, конечно, очень обеспокоен судьбой моего спасителя. Но, если верить твоему адвокату, дело у тебя выигрышное. Во-первых, он говорит, что ты не напал на меня, а лишь отстранил, защищая своего друга, которому я мог нанести серьезные увечья. Во-вторых, он утверждает, что ты по чистой случайности отделался черепно-мозговой травмой, а мог бы и скопытиться от этого крикетного мяча.
Он подбросил мяч в воздух и поймал его прямо перед носом бледного силача.
– И знаешь, я с ним согласен. Метко посланный с четырех метров мяч угодил тебе прямо в лоб. Выжил ты по нелепой случайности. Сегодня адвокат звонил мне на работу – интересовался ходом событий. Он полагает, этого хватит для иска о возмещении ущерба, во всяком случае если у тебя будут тяжкие увечья. Ох уж эти адвокаты, стервятники, да и только, – отхватывают себе треть возмещения, но он тебе, наверное, говорил. Я спросил, почему он не убедил тебя подать в суд. Говорит, это вопрос времени. Вот и я теперь думаю: это только вопрос времени – а, Чингис?
Чингис осторожно покачал головой.
– No. Please go now [58],– простонал он.
– Почему? Что ты теряешь? Если ты станешь инвалидом, сможешь отсудить большие деньги. Ты ведь будешь судиться не с бедным и убогим частным лицом, а с государством. Я даже проверил – твое личное дело останется чистым. Кто знает, вдруг присяжные поддержат тебя и ты станешь миллионером. Так, значит, отказываешься?
Чингисхан не ответил, только посмотрел на Харри из-под бинта грустными косыми глазами.
– Надоело мне тут сидеть, Чингис, поэтому буду краток: после той драки у меня сломаны два ребра и проколото легкое. Поскольку я не был в полицейской форме, не предъявил удостоверение, вел себя не по инструкции, а Австралия несколько выпадает из моей юрисдикции, обвинение пришло к выводу, что действовал я как частное лицо, а не как полицейский. Значит, я сам могу решать, подавать на тебя в суд за грубое применение силы или нет. И мы опять возвращаемся к твоему незапятнанному – почти незапятнанному – личному делу. Сейчас над тобой висят шесть месяцев условно за нанесение телесных повреждений, верно? Плюс еще шесть месяцев. Итого ровно год. Что ты предпочитаешь: год тюрьмы или рассказать мне… – Он наклонился к уху, красным грибом торчащему из забинтованной головы, и прокричал: – …ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ПРОИСХОДИТ! – Харри снова сел на стул: – Итак?
Маккормак стоял спиной к Харри, скрестив руки. Сквозь густой туман огни на улице казались размытыми, а движения – замедленными. Весь город походил на нечеткую черно-белую фотографию.
Тишину нарушал только какой-то стук. Харри сообразил, что это Маккормак барабанит ногтями по зубам.
– Значит, Кенсингтон был знаком с Отто Рехтнагелем. И ты это знал?
Харри пожал плечами:
– Понимаю, сэр, мне следовало сказать раньше. Но я думал, что…
– …не твое дело докладывать, с кем Эндрю Кенсингтон знаком, а с кем нет. А теперь, когда он исчез из больницы и никто не знает, где он, ты почуял неладное?
Харри утвердительно кивнул спине.
Маккормак посмотрел на него в зеркало. Потом плавным движением повернулся к Харри.
– Какой-то ты… – довершая плавное движение, он снова отвернулся, – …суетливый, Хоули. Что тебя грызет? Еще что-нибудь хочешь мне рассказать?
Харри покачал головой.
Квартира Отто Рехтнагеля находилась на Саррей-Хиллс, как раз по пути от «Олбери» к дому Ингер Холтер в Глибе. На лестнице их встретила дородная дама.
– Я увидала машину. Вы из полиции? – спросила она высоким, визгливым голосом. И, не дожидаясь ответа, продолжила: – Вы слышите собаку? Так она себя ведет с самого утра.
За дверью квартиры Отто Рехтнагеля раздавался хриплый вой.
– Жалко мистера Рехтнагеля. Но сейчас заберите, пожалуйста, собаку. Она воет не переставая и всех сводит с ума. Надо запретить держать здесь собак. Если вы не примете меры, нам придется… ну, сами понимаете.
Дама всплеснула руками, закатив глаза. Сразу запахло потом и немного духами.
Харри уже надоела эта приставучая бочка.
– Пес знает, – бросил Лебье, провел двумя пальцами по перилам и неодобрительно посмотрел на указательный, будто оценивая чистоту перил.
– Что вы хотите сказать, молодой человек? – спросила бочка, подбоченившись и даже не думая уступать дорогу.
– Знает, что хозяин умер, мэм, – сказал Харри. – Собаки это чувствуют. Он воет от тоски.
– От тоски? – Она с подозрением посмотрела на них. – Собака? Что за чушь?
– Что бы вы сказали, мэм, если бы вашему хозяину отрезали руки и ноги? – посмотрел на нее Лебье.
Дама застыла с открытым ртом.
– И член, – добавил Харри, посчитав, что dick– весомое понятие и в Австралии.
– Если у вас, конечно, есть хозяин. – Лебье смерил ее взглядом.
Когда толстуха уступила дорогу, они достали найденную в гримерке связку ключей и стали подбирать нужный. Вой за дверью сменился рычанием – пес Отто Рехтнагеля услышал, что пришли чужие.
Наконец дверь открылась. В коридоре, широко расставив лапы, стоял изготовившийся к бою бультерьер. Лебье и Харри, не двигаясь, смотрели на смешную белую собаку, предоставив ей возможность перейти в наступление. Рычание снова перешло в беспомощный вой, и собака шмыгнула в комнату. Харри последовал за ней.