4 октября 1942 г.
Фриц-биолог
В немецком журнале «Фельхаген унд Клазингс монатсхефте» за июнь месяц 1942 года напечатана статья доктора Гепке из Гейдельберга под многообещающим заглавием: «Произошла ли обезьяна от человека?»
Как известно, теория Дарвина не нравится невежественным богомолкам: им обидно, что их далекие предки лазали по деревьям. Теперь, против Дарвина выступает ариец Гепке: он обижен за оранг-утанга — по мнению арийца оранг-уганг куда совершенней человека.
Доктор Герман Гепке говорит об анатомии, ссылается на биологов и прикидывается человеком науки. На самом деле доктор — обыкновенная немецкая обезьяна, Гепке пишет, что «человек значительно консервативнее обезьяны. Обезьяна, продолжает развиваться, у нее делается выдающийся подбородок и срезанный лоб». Доктор перечисляет другие преимущества обезьян: «Они ходят не только на задних лапах… У них цепкий хвост». Последнее, по мнению ученого гитлеровца, является еще одним доказательством «прогрессивности обезьян». Правда, Гепке отмечает, что у человека более развитый мозг, зато у обезьян хорошая шерсть. Вопросу о волосатости доктор Гепке придает большое значение. Оказывается обилие шерсти тоже знак прогресса. По сравнению с хорошей макакой человек, к тому же плешивый, «неполноценное явление». Бедный Муссолини, ведь он так старался попасть в полноценные фрицы! Подбородок у него подходящий, но кто не знает, что — дуче лыс, как колено.
Очевидно, Гитлеру нравится теория регресса. Обезьяна произошла от человека. Реки текут вспять. После двадцатого века наступает десятый. Были немцы, а стали скоты, которые почему-то ходят на задних липах.
Прославление обезьян бесспорно привело в восторг первого павиана Германии — доктора Геббельса. Но что скажет о теории доктора Гепке доктор Розенберг? Ведь остзейский немчик клянется, что германец — это сверхчеловек. А почитаешь труд доктора Гепке, и станет ясным, что любая мартышка выше сверхчеловека. На меня статья Гепке произвела сильное и, скажу прямо, отрадное впечатление. Сколько раз я спрашивал себя, как могли немцы, когда-то насчитывавшие в своих рядах поэтов, философов, композиторов, ученых, стать породистыми фрицами? А доктор Гепке все объяснил: фрицы — это обезьяны, которые произошли от людей.
Генке указывает, что развитие одного органа идет за счет другого. Одно из самых глупых млекопитающих — броненосец. Его мозг примитивен. Зато его шкуре позавидует любой строитель танков. Очевидно, броненосец потерял на голове то, что приобрел на шкуре. Вот таким двуногим броненосцем и является фриц. Германия создала мощную армию и тупых, диких солдат. Гитлеровцы мечтают о скошенном лбе, о выдающемся подбородке. Им хочется ходить на четырех лапах, обрасти густой шерстью и заслужить нечто более ценное, чем рыцарский крест с дубовыми листьями, а именно «пятую конечность — развитой, подвижный и цепкий хвост».
Однако до хвоста фрицы не дотянут: эту породу мы уничтожим. А последнего фрица можно будет посадить в зоопарк с надписью: «Friz vulgaris, согласно трудам доктора Гепке, происшедший от человека».
25 октября 1942 г.
Осенние фрицы
Передо мной хороший густопсовый ариец, лейтенант Хорст Краусгрелль. Он сначала орал: «Гитлер капут», но сейчас он отдышался, успокоился и преспокойно говорит; «Нам, немцам, тесно, а у вас много земли». В немецкой газетке он прочитал, будто американцы решили оскопить всех немцев, и поэтому с опаской спрашивает: «А здесь нет американского доктора?» Он хочет остаться арийским производителем. Его схватили у Ржева, но он тупо повторяет: «Покончив с Россией, мы возьмемся за англичан…» Когда я ему говорю, что у него слишком длинные руки, он отвечает: «нет, мы хотим для себя только Европу. Африку мы отдадим итальянцам…» Я забыл его спросить, кому он намерен отдать Патагонию — румынам или венграм?
Иозеф Винтерхаллен был семинаристом. Он изучал труды Фомы Аквинского. Однако он предпочитает им «Майн кампф» тирольского шпика. Этот неудавшийся священник говорит: «По свойствам нашей расы ша должны управлять миром». Я пробую ему напомнить: «А как же „несть эллина и иудея“?» он пожимает плечами: «Это было сказано в другую эпоху. Наши ученые установили, что германская раса обладает исключительными качествами». Я гляжу на него: плюгавый, далее не фриц — фриценок, дурак, трус, который, когда его привели, визжал, как поросенок. Теперь он поел щей, понял, что его никто собирается убивать, и обнаглел. Я перехожу от философии к курам: «Организовывали?» Он сразу притихает и скромно шепчет: «Нет». Он уверяет, что в России ни разу не попробовал курятины. «Может быть, вы предпочитаете гуся?» Фриц отвечает: «Я в России ел только диких гусей». Он подчеркивает слово «диких» — он; дескать, не вор, а охотник. Вероятно, вскоре фрицы начнут рассказывать, что они едят в наших деревнях диких кур.
Курт Штельбрехт рассказывает: «Нам обещали в России землю. У нас земля плохая, приходится тратить уйму на удобрения».
Эрвин Клуг уверяет, что он ни при чем, воюет будто бы один Гитлер, а девушек насилует непосредственно Геббельс, что касается его, ефрейтора Эрвина Клуга, о даже ни разу не выстрелил. Но в сумке у Эрвина Клуга женская кофта, а в кармане фотография красноармейца с надписью: «Братишке Пете». Я спрашиваю: «Откуда?» Он говорит: «Не помню. У меня вообще слабая память…»
Осенние мухи бывают злыми и скучными. Осенние фрицы, как прежде, жестоки, но они стали воистину скучными. Ржев их не развеселил. Ефрейтор Клаус Мюллерин рассказывает: «Прибыло пополнение пятьдесят душ, а в роте всего восемь человек. Мы спрашиваем: „Где же солдаты?“ Фельдфебель отвечает: „У русских есть такая пушка. Понятно?..“» Несмотря на прирожденную тупость, фрицы поняли. Холодно теперь под Ржевом по ночам заморозки, но Ганс Лупнель пишет жене: «Нам никогда еще не было так жарко. Русские на нас нажимают, некуда укрыться. Не знаю, удастся ли мне сохранить голову…»
За осенью следует зима. Фрицы это понимают. Я спрашиваю Германа Крамера; «Боитесь морозов?» Фриц качает головой: «Нет. Русских». Лейтенант Краусгрелль уточняет: «Зимой выходит из строя авиация и танки, значит, зимой русские будут сильнее нас».
Среди скучных осенних фрицев я нашел одного бодрячка. Это Карл Шрек, гроза колхозных коров, обер-ефрейтор и обер-куроед. Карл Шрек восторженно говорит: «С продовольствием у нас улучшилось… Питание, можно прямо сказать, исключительное. Дело в том, что получали мы на роту в таком составе, как до последних боев. А потери большие. Вот и выходило, что каждый ел за пятерых…» Вспоминая об этом, Карл Шрек облизывается. Он, наверно, жалеет об одном: его слишком рано взяли и плен, он не узнал высшего блаженства — жрать за всю роту. Таков фриц-оптимист.
Не следует думать, что осенние фрицы более человекоподобны, нежели зимние или летние. Фриц остается Фрицем — об этом не следует забывать. Можно снять с себя шинель или гимнастерку, нельзя снять с себя кожу, фашизм фрица — это не одежда, это его шкура. Я нашел в планшете одного немца серию любительских фотографий. Вот перечень: фриц, невеста фрица, голая девица неизвестной национальности человек, привязанный к столбу, горящая изба, виселица с повешенными, два Фрица в беседке, фрицы развлекаются — один в шутку вешает другого, убитая девушка в платочке, с обнаженной грудью. Разве такой способен стать человеком?
Ночи все длиннее, все холоднее. Осенью мухи сонные, их легче бить. Осенью легче бить и фрицев: дело идет с зиме.
10 октября 1942 г.
Немец
Фридрих Шмидт был секретарем тайной полевой полиции 626-й группы при первой танковой армии германских вооруженных сил. Таково его звание. Секретарь вел дневник. Он начал его 22 февраля сего года, а закончил 5 мая. Дневник он вел в Буденновке, близ Мариуполя. Вот выдержки из дневника Фридриха Шмидта:
«25 февраля. Я не ожидал что сегодняшний день будет одним из самых напряженных дней моей жизни…
Коммунистка Екатерина Скороедова за несколько дней до атаки русских на Буденновку знала об этом. Она отрицательно отзывалась о русских, которые с нами сотрудничают. Ее расстреляли в 12.00… Старик Савелий Петрович Степаненко и его, жена из Самсоновки были также расстреляны… Уничтожен также четырехлетний ребенок любовницы Горавилина. Около 16.00 ко мне привели четырех восемнадцатилетних девушек, которые перешли по льду из Ейска… Нагайка сделала их более послушными. Все четверо студентки и красотки… В переполненных камерах кошмар…
26 февраля. События сегодняшнего дня превосходят нее мною пережитое… Большой интерес вызвала красотка Тамара. Затем привели еще шесть парней и одну девушку. Не помогали никакие уговоры, никакие самые жестокие избиения нагайкой. Они вели себя чертовски! Девушка не проронила ни слезинки, она только скрежетала зубам… После беспощадного избиения моя рука перестала действовать… Я получил в наследство две бутылки коньяка, одну от лейтенанта Коха из штаба графа фон Ферстера; другую от румын. Я снова счастлив. Дует южный ветер, начинается оттепель. Первая рота полевой жандармерии в трех километрах севернее Буденновки поймала пять парней в возрасте семнадцати лет. Их привели ко мне… Началось избиение нагайкой. При этом я разбил рукоятку на мелкие куски. Мы избивали вдвоем… Однако они ни в чем не сознались… Ко мне привели двух красноармейцев… Их подвергли избиению. „Отделываю“ сапожника из Буденновки, полагавшего, что он может себе позволить выпады против нашей армии. На правой руке у меня уже болят мускулы. Продолжается оттепель…
1 марта. Еще одно военное воскресенье… Получил содержание 105 марок 450 пфеннигов… Сегодня снова обедал у румын. Я замечательно пообедал… В 16.00 меня неожиданно пригласили на кофе к генералу фон Ферстеру…
2 марта. Мне не по себе. Внезапно у меня начался понос. Я вынужден лежать…
3 марта. Допрашивал лейтенанта Пономаренко, о, котором мне доложили. Пономаренко был ранен 2 марта в голову, убежал в колхоз им. Розы Люксембург, там переоделся и скрывался. Семья, укрывшая Пономаренко, сначала лгала. Я, разумеется, избил их… Вечером снова ко мне привели пятерых из Ейска. Как обычно, это — подростки. Пользуясь своим уже оправдавшим себя упрощенным методом, и заставил их сознаться — я пустил, как всегда, в ход нагайку. Погода становится мягче.
4 марта. Прекрасная солнечная погода… Унтер-офицер Фойгт уже расстрелял сапожника Александра Якубенко. Его бросили в массовую могилу. У меня все время ужасно чешется тело.
6 марта. Я пожертвовал 40 марок в фонд „зимней помощи“.
7 марта. Мы живем еще хорошо. Получаю масло, яйца, кур и молоко. Ем каждый день различные закуски… В 16.00 ко мне снова приводят четырех молоденьких партизан…
8 марта. Унтер-офицер Шпригвальд и фрау Рейдман вернулись из Мариуполя. Они привезли почту и письменный приказ Грошеку о расстреле… Сегодня я уже расстрелял шестерых. Мне сообщили, что из Веселого прибыла еще одна семнадцатилетняя.
9 марта. Как улыбается солнце, как сверкает снег, но даже золотое солнце не может меня развеселить. Сегодня трудный день. Я проснулся в, три часа. Мне приедался страшный сон: это потому, что я должен сегодня укокошить тридцать захваченных подростков. Сегодня утром Мария мне приготовила аппетитный торт… В 10.00 ко мне снова привели двух девушек и шесть парией… Мне пришлось беспощадно избить их… Затем начались массовые расстрелы: вчера шестерых, сегодня тридцать три заблудших создания. Я не могу кушать. Горе, если они меня поймают. Я больше не могу себя чувствовать в безопасности в Буденновке. Бесспорно, что меня ненавидят. А я должен был так поступать. Если бы мои родные знали, какой трудный день я провел! Ров почти уже наполнен трупами. И как геройски умеет умирать эта большевистская молодежь! Что это такое любовь к отечеству или коммунизм, проникший в их плоть и кровь? Некоторые из них, в особенности девушки, не проронили ни слезинки. Ведь это же доблесть. Им приказали раздеться догола (одежду нам надо продать)… Горе мне, если меня здесь поймают!
11 марта. Низшую расу можно воспитать только поркой. Рядом с моей квартирой я построил приличную уборную и повесил большую вывеску, что пользование уборной гражданским лицам воспрещается… Напротив моей спальни находится канцелярия бургомистра, куда утром приходят рабочие, занятые на земляных работах. Несмотря на объявления, они пользуются уборной. А как я их за это избиваю! Впредь я буду за это расстреливать.
13 марта. Вследствие чрезмерной работы я уже давно не писал домой. Собственно говоря, у меня и нет желания писать своим — они этого не заслужили… Затем я приказал избить русского, ему 57 лет, и его зятя за непочтительные выражения по адресу немцев. Затем я пошел к румынскому полковнику…
14 марта. Снова наступили сильные холода. У меня опять понос и боли в области сердца, я приказал позвать врача… Он поставил диагноз: расстройство желудка и невроз сердца… Сегодня я приказал расстрелять Людмилу Чуканову — 17 лет. Я должен убивать подростков, вероятно, поэтому у меня нервное состояние сердца.
17 марта. Моя первая работа с утра — приказал привезти на телеге из госпиталя пятого русского парашютиста и тут же перед массовой могилой расстрелял его… Посла этого я мирно прожил день. После обеда совершил прогулку. Земля подмерзла.
19 марта. Я слег. Приказал пригласить нашего военного врача. Он выслушал и нашел, что у меня сердце в порядке. Он констатировал душевную депрессию. Против запора он дал мне пилюли, а против зуда мазь… У нас хорошая свинья. Мы заказали колбасы.
21 марта. Такого страшного дня в Буденновке мы еще не переживали. Вечером появился русский бомбардировщик, он сбросил осветительные ракеты, а затем двенадцать бомб. Окна в рамах звенели. Можно себе представить, какое у меня было чувство, когда я, лежа в кровати, слышал гудение самолета и разрывы…
23 марта. Сегодня я допрашивал одну женщину, которая обокрала мою переводчицу, фрау Рейдман. Мы ее высекли по голому заду. Даже фрау Рейдман плакала при виде этого. Потом я гулял по деревне и зашел к нашему мяснику, который готовит мне колбасы… Затем я допросил двух парнишек, которые пытались пройти по льду к Ростову. Их расстреляли как шпионов. Затем ко мне привели еще одного паренька, который несколько дней тому назад пришел по льду из Ейска… Между тем мне приносят ливерную колбасу. На вкус неплохо. Я хотел высечь одну комсомолку!..
27 марта. Ночь прошла спокойно… Я допрашиваю двух четырнадцатилетних мальчиков, которые бродили в окрестностях. Приказал избить одну женщину за то, что она не зарегистрировалась.
28 марта. Пошел в гости к полковнику арбейтсфюреру Вейнеру. В 18.00 я приказал расстрелять мужнину и женщину, которые пытались пройти по льду…
1 апреля. Получил 108 марок в рублях — большая пачка денег. Валя снова массирует и купает меня…
10 апреля. Солнце печет. Когда утром Мария раскрывает окно, яркие лучи солнца освещают мою кровать. Теперь у меня вспух нос. Мария ищет на мне вшей. Лед прошел, и теперь нам угрожают только самолеты. Я снова подверг порке нескольких девушек и парней за то, что они пропустили регистрацию: Среди них дочь старосты. Неприятное чувство я испытываю, когда начинает темнеть, — я тогда думаю о бомбардировщиках.
11 апреля. Все рады моему приходу. Со мной обращаются, как с царем. Мы хорошо ужинаем и пьем водку…
12 апреля. Каждое утро я пью горячее молоко и кушаю омлет… Работы стало меньше… Мы теперь работаем только в местных масштабах. Наказания — или порка, или расстрел. Чаще всего я провожу порку по голым ягодицам.
16 апреля. Сегодня спокойный день. Разрешил только спор между старостой и начальником милиции, а потом избил трех мужчин и одну женщину, которые, несмотря на запрещение, пришли в Буденновку в поисках работы… Затем я избил еще одну бабу, военную, она призналась, что была санитаркой… От румын я получал несколько раз водку, папиросы и сахар. Я снова счастлив. Наконец-то Грошек дошел до того, чтобы представить меня к награждению крестам с мечами второго класса за военные заслуги, и я награжден.
17 апреля. Девушки (Мария, Анна, Вера) поют и играют возле моей кровати… Вечером пришли с новостью, пошел с переводчиком, чтобы выяснить дело на месте. Бабьи сплетни. Я высек двух девушек у меня на квартире по голым ягодицам…
18 апреля. Дождливый пасмурный день. Я вызвал много девушек, которые неодобрительно отзывались о тайной полевой полиции. Я их всех высек».
Я заканчиваю выдержки из дневника секретаря тайной полевой полиции Фридриха Шмидта. С трудом я переписывал страшные строки. Кажется, во всей мировой литературе нет такого страшного и презренного злодея. Он расстреливает подростков, и он боится самолета. Он не может вечером уснуть от мысли, что прилетят бомбардировщики. Ему не напрасно дали крест с мечами за военные заслуги — ведь он отважно истязал русских девушек. Он даже храбро убил четырехлетнего ребенка. Поганый трус, который мучается от мысли: «А вдруг поймают?» От страха у него делаются чесотка и понос. Педантичный немец, он записывает, сколько яиц он съел, сколько девушек расстрелял и как у него перемежаются запор с поносом. Грязная тварь, он хочет гадить в уборной для высшей расы. Это блудодей и садист, который восторженно признается: «Высек много девушек». У него, нет человеческих чувств. Он не любит своих родных. Он даже не нашел ни одного теплого слова для своей проклятой Германии. Он пишет с восторгом только о колбасе, палач и колбасник. Он жадно считает деньги, которые он получает за свою работу палача, считает марки и пфенниги, рубли и, копейки. На одну минуту что-то озаряет этого бешеного скота: он видит, с каким героизмом переносят пытки русские юноши и русские девушки, и он в страхе спрашивает: «Что это?» Зверь, ослепленный светом человеческого превосходства!
Дневник секретаря тайной полевой полиции — исключительно ценный документ. Правда, и прежде мы читали чудовищные приказы о расстрелах. Правда, и прежде в дневниках немецких солдат мы находили записи об убийствах и пытках. Но то были сухие справки. Здесь немец сам себя изобразил во весь рост. Здесь немец предстал пред миром таким, какой он есть.