В салонах все было по-прежнему, только взмокшие лица и тяжелое дыхание пассажиров говорили сами за себя. Во втором салоне на заднем ряду бледным пятном маячило лицо Наташи, она махнула рукой, что там порядок. Ольга Ивановна, придерживаясь за спинки кресел, в опасении нового броска, осторожно прошла по первому салону вперед, вернулась назад: здесь тоже порядок. Ни у кого из пассажиров теперь не возникнет ни малейшего желания отстегнуться.
Она села в переднем вестибюле, пристегнулась, уперлась локтями в колени, а подбородок положила на сжатые кулаки. Все тело болело, как будто его измял какой-то безжалостный каток. После пережитого потрясения, с отключением сознания на несколько секунд, в голове стоял звон, а действительность воспринималась как через сетку, бледно и размыто. И только иногда, сквозь разрывы в этой сетке, реальность происходящего больно стегала по нервам.
В летной жизни старой проводницы бывали передряги, но, в основном, рабочего порядка. Как-то она попала в сильную болтанку при обходе грозы; одного из пассажиров, с которым она весь полет воевала, чтобы пристегнулся, выдернуло из кресла и шмякнуло о багажную полку головой. Пришлось вызывать к трапу врача, но, к счастью, человек отделался шишкой.
Она вспомнила, как умирал от инфаркта пассажир, до ближайшего аэродрома оставалось полтора часа лету, она ничем не могла помочь, и сознание собственного бессилия рвало на куски сердце. Пассажир умер при заходе на посадку, она плакала над ним, как над родственником.
Однажды она сама чем-то отравилась перед продолжительным полетом, чуть тогда не отдала концы, но до последнего держалась на ногах и исполняла обязанности в салоне, пока девчонки не уложили ее на свободные кресла. Ей тогда было так плохо, как никогда, ее вынесли на носилках, и скорая помощь с сиреной и мигалками неслась в город, и она меркнущим сознанием ощущала даже какую-то гордость, что ради ее спасения расступаются встречные машины.
Но все эти случаи не шли ни в какое сравнение со всем ужасом, пережитым ею в этом бесконечном полете. Такой тревоги, такого страха, такой ответственности она не испытывала никогда. И, наверное, уже не испытает.
Ее вдруг пронзило отчетливо-яркое осознание того, что этот ее полет может стать последним. Дочка останется одна... долг перед банком...
Потом вспыхнула мысль: страховка! Ребенок получит страховку за ее гибель и рассчитается с банком. Только... какова сумма этой страховки? Соизмерима ли она со стоимостью хоть той несчастной однокомнатной квартиры?
В это время капитан обратился к пассажирам с проникновенными словами. Она не вслушивалась в смысл, но прочувствовала интонацию: экипаж был на последнем пределе!
Ольга Ивановна стала молиться, чтобы все обошлось. Ей жалко было несчастных пассажиров, она жалела свой смертельно уставший, геройский экипаж, и девочек своих, и себя. Помолившись, она тяжело встала, усталой походкой прошла на кухню и по громкой связи отдала команду принять рекомендуемую позу и ожидать скорого приземления.
* * *
- Отшкалилась! - Витюха внимательно следил за перемещением стрелки радиовысотомера. Радиоволны отбивались от лежащей внизу поверхности и возвращались назад, время отскока воплощалось в показаниях прибора. Сейчас прибор показывал высоту семьсот сорок метров.
Штурман был озабочен одним: соответствует ли темп уменьшения высоты на радиовысотомере показаниям вертикальной скорости на вариометре. Пока вроде получалось, что и вариометр, и радиовысотомер показывают плавное, по два метра в секунду, уменьшение высоты. Значит, внизу ровная поверхность, надо полагать, лед. А вот если стрелка радиовысотомера пойдет к нулю более энергично - значит, набегает земля, склон, значит... не дай бог, вынесло на берег Святого Носа. Тогда - только энергично влево с набором высоты!
Только откуда же у неуправляемого самолета возьмется эта энергия разворота.
Он старался очень точно прокладывать по карте курс, учитывая, что самолет сносит вправо вместе с общим перемещением воздушной массы относительно земной поверхности. Надо взять упреждение, градусов десять, на снос. До северной оконечности полуострова по расчету еще минут семь. Прибор показывает путевую скорость четыреста пятьдесят. Угол сноса плюс девять. Ветерок слева, попутно-боковой.
- Степаныч, давай еще - правому добавь, левому прибери.
- Поставил. Крен три, левый. - Бортинженер, поглядывая через левое плечо на авиагоризонт капитана, потихоньку взял на себя весь контроль по кренам. - Держу левый три.
- Я слежу... - Димка уже пришел в себя и старался включиться в работу, как все.
- Остановились. На курсе.
- Крен убрал. Режим поставил обоим восемьдесят.
- Добавь пару процентов обоим: вертикальная четыре, великовата.
- Добавил: режим восемьдесят два.
- Хорошо, теперь сдерни.
- Режим восемьдесят.
- Хорошо, вертикальная три. Высота триста по РВ!
Экипаж, собрав остатки сил, старался выдержать вертикальную скорость. Капитан в процессе снижения сбалансировал машину на скорости четыреста километров в час. По мере выработки топлива из баков, расположенных в стреловидных, откинутых назад крыльях, центр тяжести машины потихоньку смещался и смещался вперед, и самолет теперь летел более устойчиво. Стрелка стабилизатора застыла на делении три градуса.
- Так, ребята. Пора проверить фары. - Климов щелкнул переключателями на верхнем щитке. - Ну-ка...
Ничего не изменилось за окном. Еще высоко.
- Пусть горят. Две минуты осталось.
Холод в животе стал почти нестерпимым. Что же там, внизу? Скорее! Ну!
И тут штурман заметил, что стрелка высотомера побежала к нулю чуть быстрее: двести восемьдесят, двести семьдесят, двести пятьдесят! Он не поверил глазам: этого быть не могло - ведь под ними должен быть голый лед!
- Что за... - он не успел договорить.
- Деревья! Деревья внизу! - Климов вглядывался в стекло поверх очков. Неужели...
- Ну-ка, добавь режим! Номинал! Взлетный! - Он толкнул рычаги вперед, затем снова ухватился за тумблер стабилизатора и нажал его на себя. - Штурман, высота?
- Двести двадцать по РВ!
Внезапно по ушам ударила сирена: земля слишком быстро набегала под самолет!
Климов вспомнил, что левее Святого Носа, на самой середине озера, лежат четыре островка, три крошечных, а один побольше, - Ушканьи острова. Он еще тогда запомнил цифру: двести восемнадцать метров - высота Большого Ушканьего. Но предположить, что их занесет аж сюда, что на пути встанет именно Большой Ушканий остров, он никак не мог. Он вообще позабыл о существовании этих крошечных островков, прибежища множества зайцев, прозываемых на местном диалекте ушканами.
Заросший заиндевелыми деревьями пологий левый склон подплывал спереди; справа в свете фар стал просматриваться обрыв крутого берега. Огромный лайнер с ужасающим грохотом несся над самыми верхушками деревьев, сметая с веток иней. Зацепит или пронесет?
К моменту встречи с вершиной возвышенности самолет уже получил импульс вверх, снижение прекратилось, и машина, вяло переламывая траекторию, шла на высоте двухсот метров. Оставалось преодолеть восемнадцать метров плюс деревья. Растопыренные ветки, увеличиваясь на глазах, так и норовили ухватить лайнер и навек оставить его обломки на вершине; двигатели, всеми своими клеточками толкающие машину в небо, звенели, дожигая, может, последние литры топлива.
Климов судорожно давил и давил тумблер на себя. Стрелка стабилизатора давно уперлась в крайнее значение, пять с половиной, а он все пытался выдавить дополнительную подъемную силу.
Радиовысотомер показал: тридцать метров до земли! Двадцать восемь! Двадцать шесть! Двадцать! Вариометр стоял на нуле. Долгие секунды, растянутые предельным напряжением нервов, нестерпимой болью сжали сердце. Ну! Давай же! Лезь!
Вершины леса все ускоряли свой бег и, наконец, замелькали под крылом бесконечной белой лентой. Впереди, в лучах фар, проступал пологий, почти плоский гребень вершины.
Штурман тоже видел на карте эти островки, но, по его расчетам, машина не могла так сильно уклониться влево от крутого бока Святого Носа. Видимо, в момент отказа спутниковой навигационной системы он изначально начал прокладку курса с ошибкой. Теперь, с ужасом наблюдая, как на него со смертельной неотвратимостью надвигается поросшая лесом вершина, Витюха только застонал от отчаяния. Его вина! Ужас осознания ошибки ударил в голову кровавой волной и на несколько секунд отшиб память.
Димка видел, что капитан переложил тумблер стабилизатора, но самолет все никак не хотел задирать нос и переходить в набор высоты. Деревья все приближались, и наконец понеслись под самолетом так близко, что ноги сами инстинктивно поджались. Неужели зацепим?
Но тут как молотом его ударил стыд. В голове причудливым узлом завязались и первый ужас, и встряска, и уговоры капитана, и его доверие...
Но тут как молотом его ударил стыд. В голове причудливым узлом завязались и первый ужас, и встряска, и уговоры капитана, и его доверие...
Он не был так связан ответственностью за какие-то свои решения и действия, как капитан. Может, поэтому он воспринял набегающие деревья не как результат ошибки, а как досадное препятствие, через которое вот-вот, сейчас, перепрыгнем... капитан знает! Стыдно бояться, надо помогать!
Может, вот так и зарождаются те бесценные нравственные качества, которые позволят человеку в будущем сохранять хладнокровие в самых непредсказуемых ситуациях.
* * *
Сидящий сзади Степаныч страдал от недостатка информации. По репликам командира и штурмана ему показалось, что самолет вынесло на берег озера, и оборачивалось так, что развернуться обратно на лед уже не хватит топлива. Он молил бога все-таки о том, чтобы топливомер врал, занижал показания. Может, там еще плещется пара бочек керосина...
Он приготовился к смерти. Если что, он ее не почувствует. Не смотреть влево, в лобовое стекло. Не смотреть! Температура газов и давление топлива! Обороты! Все в норме. Летим. Может, вытянем?
На послезавтра у младшей дочери назначена свадьба. Откуплено кафе, созваны гости; Петрович, Витюха, - само собой. Нет, умирать нельзя.
Давление топлива в норме. Обороты в норме. Уровень вибрации в норме.
Он представил себе лицо дочери, когда сообщат... Нет! Нельзя умирать!
Конечно, жизнь, в общем, прожита. Чего уж там ждать от нее. Впереди пенсия, телевизор, теплое местечко на автостоянке... Старшая дочь замужем, детей пока почему-то нет. Значит, младшая должна родить ему внука! Надо жить и дождаться.
Давление топлива в норме. Не смотреть влево. Не отвлекаться. Петрович знает. Держать рычаги. Выдавить из двигателей все!
Остаток... стрелка уже около нуля. Господи, боже ты мой, дай долететь! Дай Петровичу сил! Коля такой летчик! Пусть он справится! Господи! Не дай нам убиться!
Он молился в душе, а глаза и руки делали свое дело, как делали его всегда, - добросовестно и надежно. Петр Сергеев не умел ничего делать кое-как; только - как положено, и тому же всегда учил своих стажеров.
Раскаленные секунды заполняли голову и застывали в ней свинцовой тяжестью. Выдержать, вытерпеть, справиться, потом будет легче. Лишь бы двигатели не подвели, лишь бы хватило топлива!
Упершись мокрой спиной в мокрую спинку сиденья, стиснув зубы, Петр Степанович давил рычаги управления двигателями.
"Они наверно уже подвернули на лед; сейчас, еще немного потерпеть - и выскочим".
Он не осуждал капитана за позднее начало снижения, почти без запаса керосина. Ну, так получилось. Не каждый же раз выпадает летать без управления. Этот бросок... было страшно, но все же не так, как вот сейчас: тянется и тянется... да что ж она не идет в набор?
Вариометр показывал ноль. Ноль, ноль...ага, вот, стрелочка пошла чуть вверх. Не смотреть влево! Давление топлива! В норме. Набор высоты, два метра в секунду...
В этот момент кто-то стал трясти его за плечо.
* * *
Крутой, коротко стриженый пассажир, в золотой цепи, никак не мог ждать смерти в рекомендуемой позе. Бутылка виски, выпитая из горла, замутила разум, но тревога, которую так и не удалось залить вискарем, распирала его изнутри, не давала усидеть на месте. Надо было вмешаться. Надо было присутствовать и своими глазами все видеть - может быть, удастся в последнюю секунду конкретно извернуться... сколько раз так бывало... по жизни...
Он отстегнул ремень, качаясь встал, огляделся: перед мутным взором стройными рядами стояли спинки кресел. А где люди? А? Куда они все подевались? Надо бежать! Надо выяснить? Это кошмар какой-то! Бросили! Кинули!
Он шагнул в проход. Прямоугольник двери, за ним полумрак... сидят мужики...
- Э! Пацаны! Че вы тут? - он шагнул в кабину.
Ольга Ивановна, сидевшая на откидном креслице в вестибюле, так же, как и все, в рекомендуемой позе - согнувшись и закрыв голову руками, - ожидала, что вот-вот раздастся удар, скрежет, будут толчки и рывки, что ее потащит куда-то бессмысленная тупая сила... Сжавшись в жесткий, сопротивляющийся комочек, она ожидала всего - но только не этого наглого вторжения пассажира в кабину экипажа перед самым приземлением. Она мгновенно забыла об опасности для своей жизни, рванула пряжку и, метнувшись вслед, успела ухватить за руку вдрызг пьяного верзилу:
- Куда! Нельзя! На место!
Она чуть опоздала. Мужик ввалился в кабину, что-то неразборчиво крича и матерясь, и стал хватать за плечо сидящего боком к нему бортинженера. Петр Степанович, внимание которого было занято только двигателями, остановки которых он ожидал каждую секунду, ничего не мог понять: кто-то тряс его за плечо, все сильнее и сильнее, норовя вырвать из кресла. Он оглянулся... Мужик, уйди... не мешай... оттолкнул руку: давление, давление топлива! Пока в норме. Температура газов в норме. Обороты держатся. Топливомеры на нуле... Господи, только бы двигатели не сдохли, вытащили! Да не мешай же! Да откуда он взялся, что ему надо?
Он свирепо заорал через плечо:
- Ну-ка вали отсюда! Пошел вон!
Сзади криком кричала проводница:
- Назад! На место! Сядь на место, тебе говорят! Не мешай экипажу!
Она изо всех сил тащила этого бугая из кабины, и он все никак не мог конкретно ухватить этого лысого водилу и вытрясти из него душу. Случайно взгляд его зацепился за несущиеся навстречу самолету вершины деревьев; он оторопел и стал осмысливать происходящее, рука его разжалась, и Ольге Ивановне удалось выдернуть его в вестибюль. Но через секунду верзила опомнился и снова рванулся в кабину. Старая бортпроводница, ломая ногти, вцепилась в него как разъяренная кошка, он рассвирепел, больно толкнул ее в грудь кулаками, она задохнулась, упала и выкатилась в проход к первым креслам.
Боль в груди и ушибленном колене, отчаяние от того, что она не смогла предотвратить проникновение в кабину постороннего, страх за то, что сейчас он начнет крушить все в кабине, унижение и возмущение от того, что он, мужчина, посмел ударить ее, женщину, - заставили ее позабыть о прежнем своем страхе перед приземлением и привели в безумную ярость. Убить гада! Приподнявшись, она машинально обшаривала взглядом салон в поисках подходящего орудия. Ряды спинок скрывали согнувшихся за ними пассажиров. Она была одна, помощи ждать было не от кого. Чем бы его...
Взгляд ее упал на ноутбук, лежащий на откинутой полке в первом ряду. Она вскочила, схватила тяжелый аппарат... ага, как раз... Прыгнула в кабину. Там шла борьба: бугай, рыча "Водилы, блин!", левой рукой хватался за плечо капитана, правой давил шею задыхавшегося штурмана, бортинженер, держа рычаги газа одной рукой, другой пытался оторвать от штурмана правую руку нападавшего, но, плотно пристегнутый к креслу, не мог справиться. Второй пилот тянулся к дерущимся из своего угла. Все неразборчиво и отрывисто кричали.
Капитан, отбиваясь от неизвестно откуда свалившегося пьяного человека, обернул искаженное гневом и отчаянием лицо к маячившей в проеме бортпроводнице:
- Оля!!!
Он ничего не успел добавить. Собрав все силы и всю ярость, она подняла обеими руками тяжелый ноутбук и плашмя треснула крутого по темени. Брызнули осколки. Она, не помня себя, ударила еще раз, замахнулась в третий, но мужик уже обмяк, повернулся всем телом назад, и сполз к ее ногам, хватаясь за них руками и пачкая кровью, закапавшей с коротко остриженной рассеченной головы. Уронив разбитый ноутбук, она отпрыгнула от поверженного верзилы, как от змеи.
Самолет летел.
* * *
Отклонение стабилизатора спасло положение: верхние ветки почти неслышно хлестнули по крыльям и ушли в пространство, земля провалилась вниз; впереди была пустота!
Климов не мог пошевелить пальцем. Так близко смерти в глаза он еще не заглядывал. Он сидел неподвижно, тяжело и часто дыша, вялый как веревка. Борьба с неведомо откуда взявшимся в кабине человеком отобрала последние силы.
"Как он попал в кабину... дверь открыта... открыта и закреплена... вынужденная посадка вне аэродрома..." - Мысли вертелись в голове, никак не связанные с чем-то главным... главным и неотложным...
"Авиагоризонт... Что-то не так... режет глаз... Что не так? Авиагоризонт не так. Авиагоризонт! Голубой фон! Набор высоты!"
Медленно, очень медленно возвращалось и фокусировалось сознание.
- Скорость! Скорость! Падает! Запас по сваливанию! Один градус! Угол! Угол!
Крик второго пилота мгновенно отрезвил всех.
Внезапно и страшно приборы показали, что машина лезет вверх и скорость падает. Уже триста пятьдесят!
Продольная устойчивость самолета была нарушена. Стабилизатор был отклонен полностью на себя и продолжал задирать нос машины!
Медленно и неотвратимо лайнер приближался к сваливанию.
Капитан мигом пришел в себя. Все! Все: препятствий больше нет, впереди один лед, и до него... до него триста метров!