— Так ему и надо. Пусть не связывается с грубиянами.
За их спинами взвилась под ударами ветра дорожная пыль, а за ней следом протянулась между небом и землей сплошная стена дождя. Олег и Гульча нахлестывали уставших коней, оглядывались на быстро настигающий ливень.
Они были в сотне шагов от ближайших деревьев, когда в ушах загремело от потоков, падающих с небес, разом потемнело. Деревья исчезли, Олег видел перед собой сплошную стену серого дождя. Сзади что-то звонко верещала Гульча, сперва жалобно, потом счастливо.
Когда ворвались под зеленую крышу, Олегу казалось, что холодный ливень просек их до костей, или, как говорят южные славяне, до мозга костей. Гульча без напоминаний бросилась собирать хворост, и Олег крикнул вдогонку, что в лесу он ее все-таки не бросит, старается зря. Отдаст только в ближайшем городище да и то если человек случится хороший. В хорошие руки отдать не жалко.
Она огрызнулась сердито, упоминание о хороших руках особенно бесило: заботливый!
ГЛАВА 16
Они сменили пятерых коней до того, как въехали в земли лехитов. Олег спешил, тратя золотые монеты направо и налево, покупая лучших коней, отборный овес, одежду для себя и Гульчи.
Ехали лесными дорогами, стараясь не привлекать внимания. Города и селения объезжали, и Гульча только издали глазела на странные замки, крепости. Олег на ходу объяснял, что именно здесь жил отец трех братьев: Леха, Чеха и Руса, давших начало крупным племенам. Теперь это область лехитов, именуемых также поляками. Тот замок, на который она так загляделась, что едва не упала с коня, построил могучий богатырь из гигантских глыб, замок нынче в честь него называется Краковым. Крак, что означает ворон, был первым королем у лехитов, у него был сын, тоже Крак, убивший своего старшего брата, дабы стать королем. Умер в бесчестии, а правила затем Ванда, умнейшая и красивейшая женщина...
Гульча зашипела, как раскаленная сковородка, на которую попало масло, и они не разговаривали до ближайшего привала. У огня, поужинав, она подобрела, подластилась, стала просить рассказать дальше историю народа, через земли которого они едут.
Король алеманов, продолжал Олег, пытался силой взять в жены Ванду, но она разбила его войско, и бедный король, потеряв надежду взять ее в жены, бросился на меч. А Ванда, которая втайне любила этого смелого короля, вернувшись домой, принесла жертвы богам и кинулась в реку...
Гульча всхлипнула, слушать не захотела. Олег пытался утешить: мол, давно все было, но она ответила, что он ничего не понимает, как все мужчины, хоть и зовется Вещим, а она хочет всласть поплакать о бедной Ванде. Так и сказала: всласть.
Утром она проснулась ясная, как солнышко, сразу потребовала продолжения рассказа. Он рассказывал и во время завтрака, и уже в седле, когда ехали мимо городов и сел лехитов. Со времен Ванды королей уже не было, выбирали только воевод. В те времена на их земли распространилась власть Александра Македонского, его силе один златоткач противопоставил хитрость, его наконец лехиты избрали королем, дав имя Лешко, что значит хитрюга. Лешко помер, не оставив потомства... Потом был Лешко Второй, Лешко Третий, за последнего Юлий Цезарь выдал сестру Юлию, дав ей в приданое эти земли. Юлия родила сына, которому обрадованный дядя, Цезарь, дал имя Помпилиус... Но Цезарю под давлением легионеров пришлось взять эти земли обратно. Обиженный Лешко отдал и Юлию, оставив себе сына. Как водится у славян, он взял многих жен и наложниц. От них у него было семнадцать сыновей, которым он дал приморские земли. Сыновей звали: Болеслав, Казимир, Владислав, Вроцислав, Одон, Варним, Пшимыслав, Якса, Семиан, Земомысл, Богдал, Спицигнев, Збигнев, Себеслав, Вышимир, Чешмир, Вислав...
— Ну и память, — сказала Гульча подозрительно. — В самом деле помнишь или все имена придумал?
Он оскалил зубы, продолжал мерным голосом, в такт бегущему коню:
— Помпилиуса, как первородного, Лешко назначил старшим. Полагают, что во время правления этого Лешко родился новый бог Христос, которому ныне уже присягнули на верность многие страны на Востоке и даже ряд королевств на Западе. Лешко умер в старости, а когда умер и Помпилиус, то начался разброд, который длится и поныне... Несчастная земля!
— Почему? — спросила Гульча. Лицо ее было серьезным.
— После смерти Помпилиуша, так звали в Польше Помпилиуса, его братья избрали королем его малолетнего сына, нарекли Помпилиушем Вторым, хотя могли бы сами претендовать на его трон. Но Помпилиуш Второй был подлейшим из королей. В довершение всех злодеяний он умертвил своих благородных дядей, которые возвели его на трон, а трупы велел оставить непогребенными!
Гульча содрогнулась. Она уже знала, что в этих краях непогребенный обречен на вечные муки, скитания, на превращение в жуткую нежить.
— Но явились огромные крысы, — продолжал Олег, — они стали преследовать его день и ночь, пока он не заперся в крепости Крушвице. Однако крысы отыскали его и там, загрызли... На сем прервался род, и земля долго жила под мелкими племенными вождями, проливавшими кровь друг друга на границах своих владений, а те были порой не больше засеянного поля. Наконец избрали простого мужика, отмеченного доблестью, — Пяста. Он правил мудро, а своему сыну Земовиту, который правит и сейчас, оставил довольно большое княжество — не королевство! — однако распри стали еще ожесточеннее. Так что нам надо держать ушки на макушке.
— Причину распрей я понимаю, — сказала Гульча серьезно. — Их начали потомки тех сыновей Помпилиуша, которых подло убил Помпилиуш Второй? Они ведь благородного происхождения, а Пяст был простым мужиком? Нынешний князь — сын мужика?
— Да, потомки знатных родов отказались подчиниться Земовиту. Беда в том, что они тоже умны и отважны, их поддерживает простой народ, воеводы, русичи. Земовиты укрепились лишь в Кракове, а все Нижнее Поморье — у Болеслава, Кашубия — у Кашимира, Сорабия — у Яксы... Словом, они вооружены до зубов, бьются брат с братом насмерть, а тем временем сыны Рудольфа захватывают их земли!
Гульча сказала рассудительно:
— Не все равно, кто владеет землями? Лишь бы человек был хороший. Не так?
Олег долго ехал молча, не зная, как растолковать простой вроде бы вопрос. Небо было синее, трава шелестела под копытами коней зеленая, сочная. Мелькали разноцветные бабочки.
— Твоя одежда состоит из материи, — сказал он наконец, — железных пряжек, кожи, веревочек, шнурков, костяных застежек. Там и красный цвет, и желтый, и синий. Но могла бы ты ходить в сером? Не хочешь?.. Ни один народ на свете не настолько хорош, чтобы заменить все народы на свете, а остальные смести к китам. Или к черепахе. Даже твой народ, который ты именуешь богоизбранным, не настолько хорош. Теряя даже малое племя, человечество теряет что-то важное. Ты скулишь, потеряв простую пряжку, шпору от сапог! Можно жить без них, но уютнее с ними, верно? Поверь, я положил бы жизнь, чтобы спасти сынов Рудольфа от гибели. Я люблю его народ за его мужество, за трудолюбие, за непривычную при их свирепости чувствительность. Но не хочу, чтобы они по невежеству уничтожили своих братьев — беспечных славян, что пока дерутся между собой. Славяне — удивительный народ. Если они сгинут — будет большая потеря для всего людства.
— Выживает сильнейший, — пробормотала Гульча угрюмо.
— Сильнейший, — печально согласился Олег, — а хорошо бы — лучший... Всегда ли сильнейший — лучший? Да что я говорю, среди народов нет вообще лучших и худших! Сегодня худший, завтра вдруг расцветает, откуда и берутся герои, мыслители, поэты, музыканты, маги... Нельзя терять даже самый малый из народов! Мы уже многих потеряли. А с ними — многие краски.
Гульча молчала до самого вечера. И даже спать легла необычно тихо, а в его руках не вертелась, умащиваясь поудобнее, заснула сразу. Во всяком случае лежала очень тихо.
Чем дальше продвигались, тем холоднее становились ночи. Небо чаще было серым, низким, дул холодный ветер. Хорошо, что ночи на севере совсем короткие, а когда миновали земли лехитов, то удивленная Гульча однажды вовсе не дождалась ночи. Немыслимо долгий вечер незаметно перешел в раннее утро. Небо было покрыто кровавой корочкой, потом закат тихонько сдвинулся по виднокраю, незаметно закат стал уже не закатом, а утренней зарей. Олег объяснил:
— Заря с зарей встречаются... Середка лета!
— Ты бывал в этих краях? — спросила Гульча.
— Даже этой дорогой проезжал... Вот здесь стоял огромный ветряк — ветряная мельница. Сюда на помол привозили зерно из трех соседних племен.
Гульча зябко поежилась, удивилась:
— Ветряка уже нет, а ветер почему-то остался!
Олег молчал, тревожно думая о Рерике — родине Рюрика, самом крупном городе-гавани славян на Русском море, которое звали еще Варяжским, Руянским, Балтийским. Рерик остался ближайшей гаванью славян у границ Франкской империи. Хедебю уже в руках датчан, Любек еще не играет важной роли, а Старград далековат от крупных торговых путей. Так что Велиград, который чужеземцы попросту называют Рериком по имени проживающих там рериков, известных так же как рюрики, рароги, руяне, — лучший порт, откуда можно переправиться на остров Буян...
— До Велиграда-Рерика легко добраться через Бардовик по прямому пути. Кроме того, Велиград — стольный город племенного союза ободритов, союзных франкским королям. Все же соседство с франками не защитило Велиград от датчан: сперва требовали пошлину, затем ровно пятьдесят лет назад датский конунг Готорик совершил первое нападение на Велиград, захватил франкских купцов и увез на кораблях. Франкский король собирался принять ответные меры: Велиград для франков единственные ворота для торговли с огромным славянским миром. Правда, ободриты тогда сами годом спустя вторглись к датчанам и отомстили, уничтожив несколько городов, но давление датчан крепнет!
На западе воротами к морю служит Старград — стольный город славянского племени вагров. Олег часто шарил мыслью по грядущему, но почти везде Старград уже именовался по-немецки: Олденбург. Конечно, были два потока грядущего, где Старград оставался Старградом, более того — исконные немецкие города были переименованы на славянский лад, а немецкое население наполовину истреблено, но Олег то грядущее не любил и не желал его торжества: в нем сами славяне были жестокими захватчиками.
Гульча часто делала записи старинным квадратным письмом. От Олега не прятала, в полной уверенности, что пещерник неграмотен и уж точно не знает ее письма. Олег не заглядывал в ее записи, заранее предполагал, что можно написать о племенах, через земли которых проезжали, а карту самой рисовать нелепо — проще купить у местных волхвов или христианских монахов, кое-где они уже появились как миссионеры-просветители.
Гульча терпела, держалась, но когда они выехали к морю, была уже измучена до крайности. Олег смотрел сочувственно, заверил, что к утру будут в порту, а там дело лишь за короткой поездкой. Остров Буян лежит от материка близко, рукой подать.
Рано утром они въехали в порт. Олег, не слезая с коня, быстро оглядел корабли. Несколько драккаров, пара нефов, но в большинстве кочи, баркасы, ладьи. Драккары быстроходнее, если боевые, а не торговые, но только славянские ладьи позволяют вместе с грузом и людьми брать коней.
Олег пустил коня вдоль причала, высматривая подходящий корабль. На языке викингов боевые корабли называются skeid, askr, bard, а поморяне-славяне называли свои боевые суда не иначе как, корабл, наверное, от слова короб. А тут как раз дозарезу нужен именно короб, дабы коней погрузить. Бросить не жалко, деньги на покупку новых еще остались, но каждый час дорог.
Навстречу попадались люди, от них за версту несло морем: просоленные, обветренные, походка враскачку — привычка ходить по качающейся палубе. Кто-то из древних сказал, что люди бывают трех родов: те, кто живы, которые мертвы и те, что находятся в море. Олег поспешно отступал, давая дорогу крепкоплечим и дерзкоглазым морякам.
Следом за одной групкой моряков шел так же вразвалочку низкорослый человек в сером плаще. Капюшон был надвинут на лоб, но под ним угадывался шлем, а из-под плаща выглядывали ножны меча. Человек покачивался, как и моряки, однако Олег насторожился — в походке было что-то нарочитое. Через мгновение уже увидел: человек лишь подражает морякам, его же кривые ноги скорее привычны к степному коню, чем к качающейся палубе.
Гульча что-то тараторила. Олег молча выехал из-за угла. Моряки проходили мимо, а кривоногий вздрогнул, рука метнулась к рукояти меча, глаза в ужасе расширились: лезвие швыряльного ножа уже хищно блестело в ладони пещерника. Человек в капюшоне замер, видя, что Олег не двигается, медленно двинулся вперед за моряками. Его спина напряглась, походка выровнялась.
Конь переступил с ноги на ногу, звонко стукнув копытами, человек вдруг метнулся вперед, растолкал моряков и понесся вперед по причалу. Моряки орали вслед, потрясали кулаками. Один погнался, потом плюнул, остановился.
— Ты его знаешь? — спросила Гульча быстро.
— Немного.
— Откуда? — спросила она еще быстрее, ее дыхание прервалось.
— В одной пещере молились, — буркнул он, и Гульча сразу замолчала.
Первые две ладьи пропустил: одна пустая, со второй пьяный рыбак сообщил, что отправятся через неделю, а раньше — ни за какие пряники. Кочи Олег сперва проходил мимо, не любил эти корабли, потом начал присматриваться и к ним. На дальнем конце причала спешно затаскивали мешки, тюки, связки мехов на объемную ладью-кораб, туда же по широким сходням опускали тяжелые бочки. Хозяин неприветливо буркнул, что отправляется на Рюген, а кому не нравится, пусть катится к Ящеру.
— Узнаю северное гостеприимство, — сказал Олег обескураженной Гульче. — Это не ваша восточная халва с патокой! Хозяин, я плачу за двух коней и одну женщину. Собак нет.
Хозяин ладьи бросил свирепо:
— Так какого черта стоишь, глаза таращишь? Думаешь, кто-то другой твоих битюгов поведет на корабль?.. Бабу твою поведут, а коней... На черта они в море, если от русалок нет отбоя?
Олег ухмыльнулся, взял коней под уздцы и повел на ладью.
Гульча не успела перестрадать морской болезнью, как показался скалистый берег. Волны с грохотом били о темные скалы. Она с трепетом ожидала, что ладья пойдет прямо к отвесной каменной стене, но моряки умело направили ее вдоль берега, и так плыли еще полдня, пока вдали над скалами не показался странный город.
Олег смотрел на него со смешанным чувством. Аркона, знаменитый город жрецов! Аркона, вся из храмов и высоких каменных столбов, центр политической и культурной жизни руян, жителей острова, хотя их стольный град — Ральсвик находится далеко, в середине острова. Волхвы Арконы издавна были самыми богатыми во всем славянском мире. Они получают треть добычи, которую привозят рюгенские славяне из разбойничьих набегов и военных походов. Все это складывают в подземных хранилищах Световида. Олег однажды побывал там и теперь всерьез сомневался, что датские конунги, которые в его смутных отрывочных видениях захватят через три столетия весь остров, сумеют в этих жутких подземельях и пещерах отыскать спрятанные сокровища.
В последний месяц лета, напомнил себе Олег, в Арконе проходит праздник Световида. Сюда стекаются купцы, ремесленники, приезжают франки, датчане, викинги, даже иной раз прибывают арабы. В этой суматохе, всемирной кутерьме, ярмарке, где все продается и покупается, легче проскользнуть незамеченным. Или хотя бы затруднить работу соглядатаев Семи Тайных.
Олег помрачнел, вспомнив могучих противников. Трудно поверить, что он стряхнул их со следа окончательно или хотя бы запутал. Не радостно, а скорее тревожно, что за все долгое путешествие никто не попытался воткнуть нож ему в спину. Что-то замышляют... Или ждут ответа Рюрика?
Вполне возможно, они, давно узрев страшную угрозу для своей власти от объединения славянских племен, умело препятствовали этому. При их мощи, зная тайные рычаги истории, это нетрудно. Когда же Олег наконец сообразил, как можно славян сплотить в один народ, начали вмешиваться, но — без спешки и вполсилы. Сейчас, похоже, выжидают. Если Рюрик откажется, а он скорее всего откажется, то оставят в покое. И Рюрика, и его. Отступника.
Он так глубоко задумался, что вздрогнул, когда маленький кулачок ткнул его в бок:
— Чем ночью занимаешься, если днем спишь?.. Погляди, это его гнездо?
На вершине горы над самым обрывом стоял освещенный заходящим солнцем огромный, как гора, замок. Вокруг него толпились мрачные дома из серого камня, высокие башни. Замок был красив, как может быть красив дикий зверь — сильный и вольный.
Остров казался нагромождением камней, но Олег заметил сразу, что вокруг замка на три полета стрелы не осталось ни крупного камешка, ни кустика — мышь не подползет незамеченной.
Кони, зачуяв близкий отдых, перешли на рысь. Замок вырастал, и Гульча заметила с беспокойством, что стены замка словно нарочно сложены из огромных глыб, отесаны грубо, небрежно.
По обе стороны накатанной дороги громоздились глыбы. Этот мир юн, поняла Гульча. Каждый камень блестит свежим сколом, острыми краями можно бриться — все здесь сурово, молодо. Волны не обкатали до гладких, как панцири черепах, поверхностей, а ветры и зимы не успели попробовать зубы на этих камнях.
Когда подъехали ближе, стали заметны шрамы и выбоины от снарядов катапульт. Стена замка была в мелких царапинах от железных наконечников стрел, на крыше чернело пятно, словно там недавно бушевал огонь. Окна — скорее бойницы, все расположены высоко над землей и забраны толстыми железными прутьями. На каждом углу крыши замка — камнеметы, бочки и груды камней.
Они миновали хмурые строения, откуда несло рыбой. Замок был отделен широким рвом, внизу негостеприимно плескалась морская вода. К воротам замка вел перекинутый через ров подвесной мост, цепи провисали самую малость, чуть натяни — и мост поднимется, отрезая замок.
Конь Олега брезгливо ступил на бревенчатый настил, где из щелей злобно щерились оскаленные рыбьи головы, бревна блестели от склизких рыбьих внутренностей, а тучи зеленых мух, крупных, как шмели, взвивались из-под копыт при каждом шаге. По обе стороны моста зачем-то шли тонкие перила высотой до колена.