Рунный посох: романы - Муркок Майкл Джон 4 стр.

— Отец! Он убил Богенталя!

Услышав это, граф задрожал от гнева. Он подбежал к стене, где висела целая коллекция всевозможного оружия, сорвал с крюка самый большой меч и швырнул его под ноги барону. Меч, упав, загрохотал по каменному полу. Мелиадус нагнулся и схватил брошенное ему оружие. Теперь у него было преимущество — он был в кожаных доспехах.

Граф сделал шаг вперед, поднял меч и атаковал барона, но барон парировал выпад. Они походили на дровосеков, которые рубят огромное дерево, нанося размашистые мощные удары то с одной, то с другой стороны. Лязг оружия разбудил слуг графа и людей барона, которые, выбежав в зал, теперь стояли, не зная, что делать. Вскоре появился фон Виллах со своими стражниками, и гранбретанцы, посчитав, что людей графа значительно больше, решили ничего не предпринимать.

Во тьме зала вспыхивали искры, когда два великана скрещивали мечи, с величайшим мастерством нанося и отражая удары. Пот заливал им глаза, оба тяжело дышали.

Барон слегка задел плечо графа, меч графа скользнул по кожаным доспехам барона. Они обменялись серией молниеносных ударов, после которых, как казалось со стороны, оба должны были развалиться на куски, но когда противники разошлись, то оказалось, что у графа всего лишь разорван халат и слегка поцарапан лоб, барон же отделался распоротым сверху донизу плащом.

Звуки тяжелого дыхания и топот ног на каменных плитах пола сливались с оглушительным звоном мечей.

Неожиданно граф Брасс, задев маленький столик, упал, растянувшись во весь рост, и выпустил из рук оружие. Мелиадус, торжествующе улыбаясь, уже занес над поверженным графом тяжелый меч, но Брасс, успев перекатиться на бок, схватил барона за ноги, и тот упал рядом с ним.

На какое-то время отбросив мечи, они катались по полу, молотя друг друга кулаками и рыча как дикие звери.

Потом барон резко оттолкнул противника и, схватив меч, вскочил на ноги, но граф тоже успел подняться и неожиданным ударом выбил меч из рук барона. Меч воткнулся в деревянную колонну и загудел как органная труба.

Граф был полон решимости убить Мелиадуса. В его глазах не было жалости.

— Ты убил моего самого лучшего, самого преданного друга, — прорычал он, поднимая меч. Барон Мелиадус сложил руки на груди и с бесстрастным лицом, прикрыв глаза, ждал удара.

— Ты убил Богенталя и потому умрешь.

— Граф!

Граф замер, занеся над головой меч.

Это был голос философа.

— Граф, он меня не убил. Удар в голову лишь оглушил меня, а рана в груди не смертельна.

Богенталь с ярко-лиловым синяком на лбу пробирался сквозь толпу, зажимая рану рукой.

— Благодари за это судьбу, Богенталь, — вздохнул граф. — Но тем не менее… — он повернулся к барону. — Этот негодяй пренебрег моим гостеприимством, оскорбил мою дочь, ранил моего друга…

Барон поднял глаза.

— Прости, граф. Страсть ослепила меня и помутила рассудок. Я не прошу у тебя пощады, но сейчас прошу — поверь и не ищи злого умысла в моих поступках, причиной им — лишь обычные человеческие слабости.

Граф покачал головой.

— Я не могу простить тебя, барон, и не хочу больше слушать твои лживые речи. Через час ты должен покинуть замок, а к утру — пересечь границу Камарга, иначе ты и твои люди умрут.

— Ты рискуешь оскорбить Империю.

Граф пожал плечами.

— Не я оскорбил ее. Если они узнают правду о том, что здесь произошло, ты будешь наказан. Ты не справился с заданием. Ты оскорбил меня, а не я — Гранбретанию.

Барон ничего не ответил. Кипя от бессильной ярости, он выбежал из зала. Не прошло и получаса, как, разгневанный и опозоренный, он уже выезжал из ворот в своей причудливой карете. Барон Мелиадус покидал замок, не попрощавшись.

Граф Брасс, Исольда, Богенталь и фон Виллах, стоя на ступенях парадной лестницы, наблюдали за его отъездом.

— Ты был прав, мой друг, — пробормотал граф. — Этому негодяю удалось обмануть и меня и Исольду. Но теперь ни один посол Гранбретании не переступит порога замка Брасс.

— Теперь-то ты понял, наконец, как опасна Темная Империя? — с надеждой в голосе спросил Богенталь.

— Друг мой, пусть все идет своим чередом. Нас больше не побеспокоит ни Гранбретания, ни барон Мелиадус.

— Ты ошибаешься, — с глубоким убеждением сказал философ.

А в темном экипаже, катящемся в ночи к северным границам Камарга, барон Мелиадус поклялся самой страшной клятвой, какую только знал. Он поклялся Рунным Посохом, что подчинит себе — чего бы это ему ни стоило — графа Брасса, овладеет Исольдой и превратит Камарг в одно огромное пепелище.

Он поклялся Рунным Посохом — ходят легенды, что в нем сокрыты все тайны человеческих судеб. Тем самым судьбы барона Мелиадуса, графа Брасса, Исольды, Темной Империи и судьбы всех, кто уже появлялся или еще появится, так или иначе связав себя с замком Брасс, были решены окончательно и бесповоротно.

Пьеса написана, декорации расставлены, занавес поднят.

Дело — за актерами.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

ДОРИАН ХОКМУН

Барон Мелиадус вернулся в Лондру, мрачную столицу Темной Империи, но прошел почти год, прежде чем у него созрел план мести, полностью отвечающий его желаниям. Правда, у барона хватало и других забот — он подавлял возникающие то тут, то там бунты и мятежи, участвовал в битвах и сражениях, создавал марионеточные правительства, устанавливал порядок на вновь завоеванных землях и многое другое.

Барон ревностно служил Империи, но страсть к Исольде и ненависть к ее отцу ни на миг не оставляли его. И хотя он не был наказан за неудачу в Камарге, каждое воспоминание о перенесенном позоре выводило его из себя. Кроме того, ему часто приходилось сталкиваться с трудностями, которые были бы легко разрешимы, если бы он склонил на свою сторону графа Брасса. И поэтому каждый раз, когда барон попадал в такую ситуацию, в его разгоряченном мозгу возникало множество коварных планов мести, но ни один из них не удовлетворял его. Барон хотел всего сразу: заручиться помощью графа в европейских делах, получить Исольду, а главное — стереть с лица земли Камарг. Желания были явно несовместимы.

В высокой башне из обсидиана, возвышающейся над Кроваво-красными водами реки Таймы, по которой легкие баржи из бронзы и черного дерева доставляли в столицу грузы, барон Мелиадус беспокойно вышагивал по своему рабочему кабинету, заставленному темной полированной мебелью, глобусами и астролябиями из железной фольги, меди и серебра, а также многочисленными безделушками из драгоценных камней и металлов. Стены кабинета украшали выцветшие от времени коричневые; черные и голубые гобелены, а пол был устлан толстыми коврами цвета осенних листьев.

А вокруг, на всех стенах, на каждой полке, в каждом углу висели, стояли и лежали часы. Все они шли секунда в секунду, и все отбивали четверть часа, полчаса и полный час, причем некоторые — с музыкой. Часы, разнообразнейших форм и размеров, из всех мыслимых материалов — некоторые были так причудливы, что по ним было совершенно невозможно определять время. Они были собраны практически из всех стран Европы и Ближнего Востока, как символы покоренных земель. Из всех трофеев барон Мелиадус больше всего на свете любил часы. Не только этот кабинет, но также все комнаты и прочие помещения башни были забиты ими. А на вершине башни были установлены огромные куранты с четырьмя циферблатами, выполненные из бронзы, оникса и драгоценных металлов, и когда по чашам колоколов, отбивая каждый час, искусно сделанные в натуральную величину фигурки обнаженных девушек ударяли молоточками, по всей Лондре разносился гулкий звон. Коллекция часов барона соперничала с коллекцией его зятя Тарагорма, хозяина дворца Времени, которого Мелиадус люто ненавидел и ревновал к своей сумасбродной сестре.

Наконец барон остановился и взял со стола лист пергамента. Это было последнее донесение из Кельна, провинции, которую почти два года назад Мелиадус решил проучить, но, как оказалось — немного перестарался. Сын старого герцога Кельнского, лично казненного Мелиадусом на главной площади столицы, собрав войско, поднял восстание и почти разгромил размещенные в Кельне гарнизоны Гранбретании. И если бы не орнитоптеры, вооруженные огненными копьями большого радиуса действия, то Кельн, пусть и временно, но все же вышел бы из-под контроля Темной Империи.

Однако восстание было подавлено, а сам молодой герцог — схвачен и вскоре будет доставлен в Лондру на потеху знати. Это был именно тот случай, когда сотрудничество с графом Брассом пришлось бы очень кстати, поскольку задолго до того, как поднять мятеж, герцог Кельнский сам перешел на сторону Гранбретании. Его приняли, и он храбро сражался на стороне Империи, возглавлял войско, состоящее, главным образом, из солдат, когда-то служивших его отцу. А теперь он повернул эту армию против Империи.

Барон Мелиадус был разгневан — молодой герцог подал пример, которому могут последовать и другие. Поговаривают, что в германских землях его уже почитают как героя. До него мало кто осмеливался противостоять Темной Империи.

Если бы только граф Брасс согласился…

Неожиданно лицо барона озарилось улыбкой — в его мозгу возник и в доли секунды оформился долгожданный план. Он подумал, что герцога Кельнского, возможно, удастся использовать несколько иначе, нежели для дешевой забавы.

Барон швырнул бумагу на стол и потянул за шнурок колокольчика. В кабинет вошла девушка-рабыня; ее обнаженное тело было густо покрыто румянами. Ожидая приказаний, она опустилась на колени. Барон держал рабов только женского пола. Опасаясь предательства, он не допускал в башню мужчин.

— Пойдешь к начальнику тюрьмы, — сказал он рабыне, — и передашь, что барон Мелиадус хочет лично допросить пленного Дориана Хокмуна, герцога Кельнского, как только его доставят в город.

— Хорошо, господин, — девушка поднялась и, пятясь, вышла, оставив барона стоящим у окна, с едва заметной улыбкой, играющей на полных губах.

Дориан Хокмун, закованный в золоченые цепи, приличествующие в глазах гранбретанцев его знатному положению, спотыкаясь, сошел по трапу и теперь стоял, щурясь на вечернем солнце, и рассматривал громадные башни Лондры. Если раньше ему просто не требовалось искать каких-либо подтверждений безумия жителей Темного Острова, то сейчас он имел полное тому доказательство. Было что-то неестественное в архитектуре каждого здания, в выборе цвета и формы. Но все же в них ощущалась огромная сила, мощь и интеллект. Неудивительно, подумал герцог, что так трудно разобраться в психологии людей империи — в них слишком много противоречивого.

Охранник в белом кожаном плаще и белой металлической маске в виде черепа, указывающей на принадлежность к определенному Ордену, легонько подтолкнул его вперед. Хокмун покачнулся и едва не упал, так как уже неделю ничего не ел и сильно ослаб. Со времени своего поражения в битве при Кельне с ним никто не разговаривал. Рассудок его помутился, и Хокмун с трудом осознавал ужас своего положения. Почти все это время он провел в корабельном трюме в кромешной тьме, изредка утоляя жажду из стоящего рядом корыта с грязной водой. Его прекрасные длинные волосы свалялись, глаза потускнели, кольчуга была разорвана, а штаны заляпаны грязью. Цепи до крови натерли шею и руки, но он не чувствовал боли. В действительности он не чувствовал почти ничего: двигался словно лунатик и видел все будто во сне.

Он сделал два шага по кварцевым плитам причала, споткнулся и упал на колени. Охранники подхватили его под руки и помогли добраться до черной стены, возвышающейся над причалом. В стене была маленькая зарешеченная дверь, охраняемая солдатами в масках. Тюрьмами Лондры заведовал Орден Вепря. Стражники обменялись между собой несколькими словами на странном хрюкающем языке своего Ордена, и один из них, засмеявшись, схватил Хокмуна за руку и втолкнул в открывшуюся дверь.

Внутри было темно. Дверь захлопнулась за ним, и на несколько секунд пленник остался один. Затем в слабом, проникающем из-под двери, свете он увидел маску Вепря, но более изысканную, чем у стражников. Потом появилась другая маска, за ней — еще одна. Хокмуна схватили и потащили по вонючим темным коридорам тюрьмы. Он знал, что жизнь его кончена, и нимало не беспокоился об этом.

Потом он услышал, как открывается другая дверь. Хокмуна втолкнули в крошечную комнатушку, и вскоре до него донесся скрип задвигаемого засова.

Стены и каменный пол камеры были покрыты липкой пленкой грязи, в воздухе чувствовалось зловоние. Хокмун сначала стоял, прислонившись к стене, а затем постепенно сполз на пол. Уснул ли он или потерял сознание, Дориан Хокмун не знал, но глаза его закрылись, и пришло столь желанное забытье.

Всего неделю назад он был героем Кельна, борцом против захватчиков, храбрым воином, человеком недюжинной силы и острого ума. Сейчас же люди Империи его превратили в животное — животное, у которого не осталось ничего, даже желания жить. Человек менее знатный, возможно, стал бы, подогреваемый ненавистью, искать пути спасения, но Хокмун, потеряв все, не хотел уже ничего.

Может быть, он сумеет очнуться и выйти из этого состояния. Но даже если это и произойдет, он станет уже совсем другим человеком, совершенно непохожим на того Дориана Хокмуна, что с такой доблестью сражался в битве при Кельне.

Глава 2

СДЕЛКА

Свет факела и блеск звериных масок — ехидная свинья и оскалившийся волк; красный и черный металл; белые бриллиантовые и голубые сапфировые насмешливые глаза. Резкий шорох плащей и невнятный шепот.

Хокмун слабо вздохнул и закрыл глаза, затем, когда шаги раздались уже совсем близко, вновь открыл их и увидел склонившегося над ним Волка. Жар факела обжигал лицо, но Хокмун даже не пытался отвернуться.

Волк выпрямился и сказал Вепрю;

— Сейчас с ним бесполезно разговаривать. Накормите и вымойте его. Пусть он немного придет в себя.

Вепрь и Волк ушли, дверь захлопнулась, и Хокмун закрыл глаза.

Очнувшись, он увидел, что его несут по освещенному факелами узкому коридору, а потом он очутился в небольшой ярко освещенной комнате, где стояла покрытая дорогими мехами и шелком кровать; резной столик ломился от всевозможной снеди, в углу возвышалась сделанная из какого-то блестящего желтого металла ванна, наполненная горячей водой. Его уже ждали две девушки-рабыни.

С Хокмуна сняли цепи, одежду и осторожно положили его в воду. Кожу немилосердно саднило, когда рабыни, касаясь мягкими, нежными руками, мыли его. Потом его побрили и подстригли. Хокмун едва воспринимал все происходящее. Он лежал неподвижно, уставившись бессмысленным взором в пестрый мозаичный потолок. Он позволил одеть себя в мягкое тонкое белье, шелковую рубашку и бархатные штаны, и чувство блаженства, пока еще очень слабое, зашевелилось в нем. Но когда его усадили за стол и впихнули в рот какой-то фрукт, желудок его судорожно сжался, и герцога вырвало желчью. Ему дали немного теплого молока со снотворным и уложили в постель. Потом все ушли, оставив лишь одну рабыню присматривать за ним.

Прошло несколько дней, прежде чем Хокмун начал принимать пищу и осознавать роскошь своего нынешнего положения. В его распоряжении были книги и женщины, но он пока еще не желал ни того, ни другого.

Хокмуну потребовалось немало времени, чтобы вспомнить хоть что-нибудь о прошлой жизни. Правда, теперь та жизнь представлялась ему полузабытым сном. Как-то раз он открыл книгу, но буквы показались ему совершенно незнакомыми, хотя разбирал он их достаточно хорошо. Просто они представлялись ему бессмысленными, а в словах отсутствовали определенность и значимость, хотя книга была написана одним из почитаемых когда-то Хокмуном философов. Он пожал плечами и бросил книгу на стол. К нему подбежала одна из девушек-рабынь и, прижавшись, погладила его по щеке. Он мягко отстранил ее, подошел к кровати и улегся, положив руки под голову. Потом он спросил:

— Почему я здесь?

Это были первые слова, произнесенные им со времени прибытия в Гранбретанию.

— О, господин, я не знаю. Но вы, кажется, очень почетный узник.

— Да, на потеху лордам Гранбретании.

Хокмун говорил без всяких эмоций. Голос его был ровным и спокойным. Даже слова, которые он произносил, казались ему странными. Он посмотрел на девушку пустыми, остекленевшими глазами, и та задрожала. Это была блондинка, с длинными пышными волосами и хорошей фигурой; судя по акценту, родом из Скандии.

— Я знаю только то, господин, что должна выполнять любое ваше желание.

Хокмун слегка кивнул и обвел взором комнату.

— Можно догадаться, для чего они готовят меня, — тихо пробормотал он.

В комнате не было окон, но воздух был немного сыроватым, и поэтому Хокмун решил, что помещение находится под землей. Он отсчитывал время по лампам — ему казалось, что их заправляют один раз в день. И по его подсчетам, он провел здесь уже две недели, прежде чем снова увидел Волка.

Дверь резко распахнулась, и в комнату вошел высокий человек, затянутый с головы до ног в черную кожу и вооруженный длинным, широким мечом с черной рукояткой. Из-под маски донесся приятный мелодичный голос — тот самый, что Хокмун слышал тогда, в полуобморочном состоянии.