При этом вопросе лицо моей собеседницы стало не просто непроницаемым, а каким-то железобетонным.
— Здесь у него не было достаточных возможностей для карьерного роста, — проговорила она голосом, в котором уже явственно слышались признаки раздражения, — а в Покровске ему предложили более высокую должность и пообещали некоторые перспективы в будущем.
— Но едва ли он решился бы бросить учебное заведение, где проработал столько времени, имел уже какую-то репутацию и статус, основываясь только на одних обещаниях?
— Я ведь сказала вам: ему сразу предложили положение более высокое, чем то, которое он занимал здесь. Кроме того, ректор Покровского института приходится ему каким-то дальним родственником, так что, кроме обещаний, у Разумова были и некоторые гарантии.
— А не могли быть причиной его увольнения какие-то личные мотивы?
— Какие? — Мадам Зильберг явно избегала смотреть мне в глаза.
— Мало ли какие… Например, любовная интрига…
Удивление, выразившееся на лице моей собеседницы, выглядело таким искренним, что я даже немного смутилась.
— Любовная интрига? Что за вздор?
Играет? Или все интересные сведения, которые сообщила мне Степанида Михайловна, — не более чем досужие домыслы скучающей секретарши? Но если все наоборот и удивление Веры Иосифовны наигранно, надо признать — актриса она великолепная. Однако, если ее задача — скрыть истину, то моя — истину эту установить. Я продолжила атаку.
— Согласитесь, в случае с профессором Разумовым простого предложения переменить место работы явно недостаточно. Наверняка существовала некая первопричина, предопределившая такое решение. Если не интрига, то… не знаю… скандал какой-то…
По лицу моей собеседницы я поняла, что попала в точку. Оно опять сделалось железобетонным, и, кажется, я потеряла последние шансы добиться от нее каких-то сведений.
— Лично я не знаю другой причины, кроме той, которую уже назвала вам. Если же вам этого недостаточно, вы можете использовать все свое воображение для того, чтобы придумать причину, которая вам понравится больше.
— Но возможность любовной интриги вы все-таки отрицаете?
— Простите, девушка, но если вы склонны повсюду видеть любовные интриги, даже в самых обыкновенных, прозаических вещах, то вам следовало бы заниматься не расследованиями преступлений, а сочинением любовных романов. А сейчас прошу извинить: у меня много работы.
В голосе Веры Иосифовны звучали уже нескрываемые раздражение и недовольство. Что-то тут нечисто! Но было совершенно очевидно, что мадам Зильберг больше ничего не скажет, причем не только сегодня, но и позднее, если бы мне вдруг понадобилось еще раз обратиться к ней за комментариями. Похоже, я имела неосторожность разозлить ее.
Ладно, не все коту масленица. Мне не оставалось больше ничего, как вежливо попрощаться и убраться восвояси. Степанида Михайловна сидела за своим секретарским столом, опустив глазки с видом провинившейся школьницы. Похоже, она думала, что все это время мы обсуждали ее оригинальную версию увольнения профессора Разумова, и она боялась, что я сейчас начну предъявлять ей претензии в несостоятельности такой версии.
Но претензий я предъявлять не стала, а так же вежливо попрощалась с секретаршей, как и с ее начальницей, и, выбравшись на свежий воздух, попыталась привести в порядок мысли и систематизировать сведения, полученные мною в результате двух очень разных разговоров с двумя очень разными женщинами.
Секретарша чересчур откровенна, начальница чересчур скрытна — вот вам и первая противоположность. Вторая в том, что иногда слишком подробное изложение каких-то событий преследует только одну цель — отвлечь внимание от других. Тогда возникает вопрос: пыталась ли секретарша своей неуемной откровенностью отвлечь мое внимание или изливала все, что у нее на душе, без всякой задней мысли?
Теперь — Зильберг. Явно старается что-то скрыть. Но что? Какие-то факты, которые могут иметь отношение к убийству профессора, или просто нелицеприятный случай из своей биографии?
Практический результат пока только один — я получила еще одного кандидата, у которого тоже мог быть мотив если уж не устранить, то, по крайней мере, навредить профессору Разумову.
Что ни говори, баба — кремень! Такая если уж вобьет что-нибудь себе в голову — через себя перепрыгнет, а сделает… Но… если причина действительно в любовной интриге, то более подходящей кандидатурой для мщения была бы жена профессора! Разве что любовь оказалась не взаимной, и мадам Зильберг решила отомстить Разумову за невнимание к своим чувствам?
Что же она скрывает? Замечание о любовной интриге она перенесла гораздо спокойнее, чем мой намек на скандал. Или так хорошо сыграла, или предполагаемый скандал не имел отношения к интимным чувствам?
Я сидела в машине и неторопливо покуривала сигарету, прикидывая, на что бы могли навести меня полученные сегодня дополнительные сведения. Ясно одно: четко вырисовываются две версии, по одной из которых вероятный заказчик — Залесский, по другой — Зильберг. Проверять их алиби не имеет смысла. Предположение, что они могли бы самостоятельно принимать участие в расправе над профессором, я не рассматривала даже теоретически. Если преступление действительно совершено кем-то из них, несомненно, они сделали это чужими руками.
Итак, задача на ближайшее время — вплотную заняться любезнейшим господином Залесским и выяснить, что в действительности он собой представляет, каковы были его отношения с покойным профессором, а также собрать все возможные сведения о загадочной мадам Зильберг, и в особенности те, которые она всеми силами старается скрыть.
Если имеет основание версия о любовных отношениях Разумова и Зильберг, получается, что у жены профессора тоже был мотив? И весьма существенный! Обманутая женщина способна на самые отчаянные поступки. Надежда Сергеевна не производит впечатления коварной убийцы, но, следуя рекомендации своих гадальных костей, я старалась не забывать о противоположности и о разочарованиях, поджидающих меня в этом запутанном деле.
Задумавшись, я не заметила, что уже давно начало смеркаться, и обратила внимание на то, что вечер уже довольно поздний, только когда меня ослепил свет фар поворачивающей в переулок машины. Спохватившись и сразу вспомнив, что я сегодня так и не смогла нормально пообедать (если не считать чая с печеньем, которым я угощалась больше трех часов назад), я завела машину и, ощущая весьма чувствительные позывы голода, поехала домой.
Поднявшись к себе, я первым делом загрузила в микроволновку очередной полуфабрикат и, через некоторое время успокоив желудок, удобно устроилась на диване с чашечкой кофе и сигаретой, размышляя о том, какую же из двух наметившихся версий мне начать отрабатывать первой.
Последнее время профессор работал в Покровске — и убили его именно там, в непосредственной близости от места работы. Можно предположить, что версия с Залесским — наиболее предпочтительная.
Но если принять во внимание, что, чем дальше от места преступления, тем меньше вероятность подозрений и именно в этом заключается удобство совершения преступления для мадам Зильберг, то версия с ней тоже имеет право на первое место.
Если говорить о мотивах, то у Зильберг они слишком уж загадочные, а у Залесского — вполне очевидные. Могли они денежки не поделить? Могли. Вот вам и мотив.
В таком случае первое место остается за господином Залесским. Тем более что в городе Покровске осталось еще несколько вопросов, связанных с местом преступления, на которые я пока так и не получила ответов. А именно: по каким тропам профессор Разумов ходил с работы и на работу и как он оказался в роковом переулке? Все это тоже надо прояснить. Решено — завтра еду в Покровск.
Уже ложась спать, я вдруг вспомнила замечание, которое вскользь промелькнуло в нашем разговоре с Верой Иосифовной Зильберг. Как там она сказала? «…ректор Покровского института приходится ему каким-то дальним родственником…» Да, именно! Это тоже не мешало бы уточнить. Жена ничего не говорила ни о каких родственниках. Редко общались? Но тогда с какой стати родственник стал бы предлагать профессору какие-то должности? А если они поддерживали отношения, то почему жена профессора ничего об этом не упомянула?
Уф-ф… Не хватало еще, чтобы к числу возможных кандидатов на убийцу добавился этот неведомый родственник, появившийся как черт из табакерки. Версии множатся, но ничего похожего на настоящую пока не видно.
На этой оптимистической ноте я и погрузилась в сон, так и не позвонив своей заказчице. Продвигалось расследование пока что не очень-то бойко, так что и сообщать ничего не хотелось.
Глава 5
Но побеседовать с Надеждой Сергеевной мне все-таки пришлось: на следующее утро она позвонила сама.
Глава 5
Но побеседовать с Надеждой Сергеевной мне все-таки пришлось: на следующее утро она позвонила сама.
— Алло, это Татьяна?
— Да, слушаю вас.
— Это Надежда Сергеевна. Я бы хотела узнать, как продвигается дело, и, может быть, сообщить кое-что.
— Вспомнили что-то важное?
— Не то чтобы важное, но ведь вы спрашивали, с кем Анатолий Федотович часто общался…
— Да-да…
— Кроме Владимира Павловича и Верочки, он еще очень часто встречался с одним из студентов, Владиком Незнамовым. Наверное, это не пригодится вам, но раз уж вы спрашивали, я решила сказать.
Я вспомнила впечатлительного юношу, с которым познакомилась во время своего первого визита в Покровский институт.
— А в связи с чем они так часто встречались?
— Владик писал историческое исследование, и Анатолий Федотович ему в этом помогал. Он вообще очень много работал со студентами, вел исторические курсы, часто оставался после занятий… А Владик так привязался к нему… он даже бывал у нас дома, Анатолий Федотович давал ему книги, мы вместе пили чай…
— То есть Влад Незнамов, скорее всего, не имел претензий к профессору?
— Что вы! Конечно, нет! Напротив, он очень любил Анатолия Федотовича, души в нем не чаял!
«За каким же дьяволом ты мне его тогда подсовываешь?» — очень хотелось мне заорать в трубку, но, конечно, я этого не сделала.
Надежда Сергеевна, кажется, и сама почувствовала, что ее информация вряд ли окажется мне полезной.
— Наверное, это для вас несущественно… то, что я рассказала? — неуверенным голосом спросила она.
Я решила ответить дипломатично:
— Отчего же. Я приму вашу информацию к сведению, а насчет того, что существенно, а что нет, в нашем деле никогда нельзя сказать заранее. В любом случае спасибо вам за помощь. Вы не поможете мне уточнить еще одну деталь?
— Да, конечно.
— Вы не можете сказать, от кого именно исходило предложение Анатолию Федотовичу перейти на работу в Покровский институт?
— Это ему предложил ректор, Михаил Исакович, тоже Разумов. Они какие-то дальние родственники, но мы почти не общались, я не знакома с ним близко.
— А как вы думаете, можно предположить, что именно родство явилось причиной такого приглашения?
— Возможно, в какой-то степени. Но не подумайте, что преподаватель такого уровня, как Анатолий Федотович, нуждался в чьих-то протекциях!
В голосе моей собеседницы послышались обиженные нотки, и я поспешила направить ее мысли в другое русло:
— Нет, что вы! Напротив, я имела в виду, что именно сам Анатолий Федотович мог быть чем-то полезен своему родственнику. Я была бы очень признательна вам, если бы вы смогли подсказать мне — чем именно?
— Чем он сам мог быть полезен? — Надежда Сергеевна задумалась. — Даже не могу сказать… Я ведь уже говорила, что не очень вникала в дела мужа.
«Да уж», — подумала я, вспомнив рассказы курсисток и словоохотливой Степаниды Михайловны.
— Мне кажется, что и уровень профессионализма, и опыт Анатолия Федотовича — вполне достаточная причина, чтобы пригласить его на работу, — сказала она.
— Да, конечно.
Я решила, что не стоит разубеждать ее. Чем бы дитя ни тешилось…
— А как продвигается ваше расследование?
— К настоящему моменту у меня сложились две версии, которые я начну отрабатывать в самое ближайшее время.
— А какие именно, можно узнать?
Ну смотри — сама напросилась! Вот не хочешь человека огорчать, бережешь его, так нет же, сам на рожон лезет.
— Не хотелось бы расстраивать вас, но пока наиболее вероятные подозреваемые — это Залесский и Зильберг.
— Да что вы, этого быть не может!
— Увы! Обнаруженные мною факты свидетельствуют об обратном. Но, поскольку ни одна из версий пока что не доказана и не опровергнута, я бы не хотела сейчас вдаваться в подробности. Дня через два я буду иметь на руках конкретные данные и тогда уже смогу сообщить вам что-то более определенное.
— Хорошо… признаюсь, вы очень расстроили меня. Невозможно даже предположить, чтобы Верочка или Владимир Павлович… это в голове не укладывается!..
— Сочувствую вам, но в моей практике не так уж редки подобные случаи.
— Да-да, конечно…
Надежда Сергеевна рассеянно попрощалась и, по-видимому, отправилась переваривать услышанную от меня новость. Как хотите, а про предполагаемый роман Разумова и Зильберг она даже приблизительно не догадывалась! Если он на самом деле был, этот роман.
Закончив разговор с женой профессора, я попыталась придумать, как же мне раздобыть те самые «конкретные данные», которыми я похвасталась минуту назад и на получение которых у меня почти не было шансов.
В самом деле, кто, кроме самого Залесского, может знать всю подоплеку финансовых махинаций на курсах в таких подробностях, чтобы подтвердить или опровергнуть свою — или чью-то еще — причастность к убийству? А если кто-то, кроме него, и знает, с какой стати он будет об этом рассказывать?
Положение было почти безвыходным. Девочки-курсистки, возможно, и не откажутся поговорить, но что им может быть известно? Ведь нужны реальные факты и твердые обоснования. Чтобы точно можно было сказать — да или нет. Возможно, что-то конкретное известно деканатским… но те не меньше самого Залесского заинтересованы в неразглашении. Кому же захочется работу терять? Вот и все. Два канала получения информации, и оба абсолютно бесперспективны.
Придется снова прибегнуть к крайним мерам. Затаиться где-нибудь в укромном уголке Покровского института кооперации и под покровом ночи проникнуть…
И тут меня осенило. Да у меня же есть эффективнейший канал! Без сомнения, весьма осведомленный и наверняка не боящийся потерять из-за такого пустяка работу: очаровательнейший Эрнест Эрастович Спиридонов. Вот кто мне сейчас нужен! Мой герой, мой рыцарь, мой Дон Жуан!
На радостях я даже не подумала о том, что для получения необходимых сведений я должна буду достаточно длительное время находиться в непосредственной близости от Эрнеста Эрастовича и все это время лицезреть его оригинальную внешность. Я думала только — какая я молодец, что о нем вспомнила, — и еще о том, под каким предлогом удобнее всего будет его раскрутить.
Пригласить его на свидание… пожалуй, это слишком смело. Впрочем, учитывая преклонный возраст господина Спиридонова, я не опасалась каких-то поползновений с его стороны. Но мне представились совершенно резонные соображения о том, что атмосфера романтического свидания будет мешать мне поддерживать нужный тон собеседования: он должен был быть сугубо деловым. Нет, предлог должен быть каким-то другим…
И тут я вспомнила, что учусь в милицейской школе, а по новым законам те, кто учится, частично освобождаются от налога на доходы. Ведь уважаемый Эрнест Эрастович — бухгалтер? Вот мы и обратимся к нему за консультацией. Не подскажете ли, как правильно декларацию заполнить?
Очень довольная своей выдумкой, я откопала среди бумаг старый бланк декларации, оставшийся еще с прошлого года, когда я отчитывалась перед налоговой, и поехала в Покровск.
Благополучно переехав мост, я подъехала к остановке автобусов, которые курсировали по маршруту между Тарасовым и Покровском. Припарковав машину, я решила пройтись пешком от остановки до института и выяснить, каким же путем добирался до своего места работы профессор Разумов.
Институт кооперации находился далековато от остановки, но был расположен так, что не имело смысла использовать транспорт, чтобы добраться до него. Городская площадь и две парковые зоны, которые необходимо было пересечь на пути к институту, проще было пройти пешком. Что я и сделала.
Следуя в довольно плотном людском потоке, направлявшемся в сторону института, я поняла, что путь лежит мимо интересующего меня переулка, в котором был убит профессор. Но, осмотревшись повнимательнее, я сообразила — если пройти через переулок, можно существенно сократить дорогу до автобусной остановки. Правда, этот сокращенный путь будет пролегать по различным темным закоулкам и дворам, но для взрослого мужчины это обстоятельство вряд ли могло иметь значение. Возвращаясь с лекций поздно вечером, наверняка он хотел поскорее добраться домой и сокращал путь.
Будем считать, что вопрос — сам ли профессор попал в переулок или его заманили — с этого момента закрыт. С прошлого моего посещения института оставался еще один вопрос — откуда были взяты орудия убийства, но время для разрешения этого вопроса еще не настало. Настанет ли оно вообще когда-нибудь?
Когда я появилась в Институте кооперации, занятия уже закончились и коридоры были пусты. Поднявшись на второй этаж и отыскав кафедру бухучета, я предупредительно постучала и открыла дверь. В достаточно большом помещении стояло множество столов, за одним из которых восседал Эрнест Эрастович собственной персоной и просматривал какие-то бумаги. Больше в помещении никого не было.