Гай Юлий Орловский
Ричард Длинные Руки — фюрст
На помощь, герцог, поскорей на помощь!
Король наш чудеса творит в бою.
Он рвется всем опасностям навстречу
И бьется пешим — конь под ним убит,
И Ричмонда он ищет в пасти смерти.
Скорей, скорей, милорд, иль бой проигран!
Входит король Ричард.
Король Ричард
Коня! Коня! Корону за коня!
Кетсби
Спасайтесь, государь! Коня добуду!
Король Ричард
Прочь, раб! Я здесь поставил жизнь на карту
И буду ждать, чем кончится игра.
Шесть Ричмондов, как видно, вышли в бой!
Я пятерых убил — и все не он.
Коня! Коня! Корону за коня!
Часть I
Глава 1
Люблю устраивать неожиданности другим, но не люблю, когда их по-свински подкладывают мне.
В голосе Ордоньеса прозвучала неподдельная зависть, когда сообщил о пассажирке, и пока я стоял с раскрытым ртом, он повернулся и подчеркнуто деловито начал присматриваться к слаженной работе матросов на каравелле, а я, напротив, ошалело смотрел на быстро скользящий мимо берег.
Даже каравеллы Ордоньеса, не имея надлежащих инструментов, уверенно плавают только вдоль берега, как аргонавты какие-то, а переход через океан — что-то дико экстремальное, в слепой надежде не промахнуться мимо огромного материка на другой стороне.
И пока корабль не повернул в открытый океан, надо что-то решить. Быстро. Берег этот принадлежит, если не ошибаюсь, королевству Брегония, чья принцесса у меня на борту. Более того, в моей каюте.
Конечно, королевства уже не существует с момента, как в него вошли мои войска, точно так будут упразднены и все прочие карликовые государства, а принцесса фактически уже перестала быть ею… но пока этого не знает, потому надо не забыть поклониться, для меня это ничего не стоит, тем более — красивой женщине.
— Ну, граф, — сказал я в сердцах, — и подсунули вы мне свинью!.. А я-то думал, на ваш корабль и мышь не пролезет!
Ордоньес обернулся, огромный, лицо в белых и багровых рубцах шрамов, в глазах грозное веселье.
— Ваша светлость, — сказал он с чувством, — я всегда говорил, вам везет, как уж и не знаю!
— В чем на этот раз?
Он вздохнул.
— Если бы в мою каюту пробралась такая красотка, клянусь всеми богами моря, я бы отбиваться не стал!
— Точно?
— Могу поклясться и своим кораблем! А вас вон как перекосило, будто лимон сжевали… Как можно таким обожраться?
— А вот можно, — сказал я сварливо. — Что женщины?.. Одно и то же. Мне бы что-нить рыбное… Ладно, пойду поговорю.
Я начал спускаться с качающегося мостика, стараясь не промахиваться мимо ступенек, а он сказал в спину с фальшивым сочувствием:
— Да-да… поговорите.
Я открыл дверь в каюту, сошел по ступенькам. Леди Констанция вскочила из-за стола, прекрасная и решительная, с разрумянившимся лицом и блеском самопожертвования в ясных глазах.
— Сэр Ричард!
Я указал пальцем наверх.
— Слышите, наверху шум? Матросы подступили к капитану с оружием в руках. Назрел бунт, народ жаждет выбросить вас за борт. Женщина на корабле — к беде, знают все.
Она охнула:
— Но как же…
— Предрассудки, — согласился я сочувствующе. — Дикий у нас еще народ, темный! В гороскопы верит. Представляете, идиоты? С виду вроде люди, а на самом деле козлы, скорпионы, овны. Но таких, увы, большинство. А когда у этого большинства еще и оружие, нельзя не считаться, хоть у нас не совсем демократия. Я попросил Ордоньеса договориться насчет высадки вас на берег, но простой трудовой народ настроен очень уж решительно. Мол, и у нас есть права, потому за борт, кричат, и все.
Ее глаза стали огромными, в них впервые проступил ужас.
— Это ужасно!
— В какой-то мере я с вами согласен, — ответил я. — Хотя и должен учитывать волеизъявление народных масс. Вот до чего доводит чистота и благородство помыслов. Вы по детскости своей…
Она пылко возразила:
— Я взрослая, сэр Ричард!
— Но знаете ли, — спросил я, — что на море действуют совсем другие законы? А сухопутные… так их здесь зовут, не имеют на кораблях силы? Это я к тому, что ваша жертвенность здесь напрасна.
— Как это?
— Не будет засчитана, увы.
Она вскрикнула, как раненая птица:
— Почему?
— То, — объяснил я, — что толкнуло вас сюда явиться, может быть признано осуществившимся либо в вашем королевстве, грубо захваченном жестоким… э-э… захватчиком, моей светлостью то есть, либо в его лагере, в моем, значит. Вблизи стен вашей столицы. Таковы каноны юриспруденции, дорогая принцесса! Не я ее придумал, это все грубый Рим с его гладиаторами, а затем папской властью. Потому и говорю, вы многого еще не знаете…
Голос мой звучал мудро и проникновенно, и хотя эту чушь выдумываю на ходу, но вижу, как ее лицо изменилось, поверила, ужаснулась, опечалилась, даже оглянулась на дощатую стену, за которой вот-вот начнет отдаляться берег.
Раскрасневшиеся щеки побледнели, она наконец проговорила дрожащим голосом:
— Ну тогда… Изнасилуйте меня побыстрее да выбросьте на берег… Чтобы мои подданные увидели, как я честно разделила со своим народом его скорбную участь.
— От вашего королевства уже далеко.
— Расскажут, — вздохнула она. — О таком расскажут, вы же знаете, в первую очередь.
— Неужели и ваши подданные такие?
— Все люди, — сказала она сердито, — такие! Но на этот раз и я не буду скрывать.
— Не доплывете, — сказал я безжалостно. — А поворачивать корабль не стану.
Ее глаза радостно заблестели, она сказала с просветленным лицом:
— Прекрасно! Вы хорошо придумали. Пойдет слух, что вы меня зверски изнасиловали и убили, а обезображенный труп сбросили за борт. Мое имя войдет в святцы, мой портрет повесят в тронном зале! Может быть, даже сделают барельеф со сценами… ну, моей мученической смерти в гнусных лапах жестокого тирана, хотя, надеюсь, без лишних подробностей и не слишком реалистично, все-таки детям будут показывать и учить на моем примере стойкости и верности долгу… а также великой любви к своим подданным. Возможно, на что не смею и надеяться, поставят небольшую статую в самом дворце… или хотя бы в саду у фонтана?
— Да, — сказал я, — рядом с Гераклом, разрывающим пасть писающему мальчику. Вы все продумали, как я вижу.
— Я принцесса, — ответила она с достоинством, — я обязана продумывать свои слова и действия наперед.
— Леди Констанция, — сказал я с холодной учтивостью, — мы на корабле, а здесь, как я уже упомянул, другие законы. Закон тайги, в смысле закон моря. Здесь женщин не насилуют, а сразу топят. Почему? А потому, что едва на корабле появляется женщина — крысы в панике бегут на берег. Они умные, знают, чем это кончится.
— И… что же… — прошептала она, — меня сейчас утопят? Вот так сразу?
Я ответил со вздохом:
— Хотел бы сказать, что не вот так сразу, но, боюсь, врать как-то неуместно, хотя вы женщина — надо бы врать. Если Ордоньес не договорится…
— Но он же адмирал!
— Увы, — сказал я, — есть общие законы для всех, которые не волен нарушать даже адмирал. Впрочем, я выйду и попробую вместе с ним уговорить разбушевавшуюся чернь в исполнении их демократических прав просто выбросить вас на берег.
— Выбросить?
— Есть разница, — напомнил я, — быть выброшенной в море или на берег.
— Ох, простите…
— Будьте готовы, — сказал я.
Она нашла силы присесть в грациозном поклоне.
— Ваша светлость…
— Леди Констанция.
Я неспешно вышел, стараясь не ускорять шаг, а то неверно будет истолковано, аккуратно прикрыл за собой дверь. Пол под ногами ощутимо наклоняется то в одну сторону, то в другую, но с такой неспешностью, что организм вскоре сам приноровился, и я перестал замечать качку, к которой адмирал Нельсон так и не мог привыкнуть до конца жизни.
Ордоньес вскинул брови, в глазах недоверие, но спорить не стал, отдал приказ, матросы начали опускать за борт лодку. Я проинструктировал тех, кто будет на веслах, как держаться и что говорить, Ордоньес взвеселился и сам спустился за принцессой, а когда поднялись на палубу, лицо его было жестоким и жаждущим утопления, а она трепетала и смотрела непривычно пугливо.
Когда шлюпка отчалила и быстро пошла к берегу, Ордоньес посмотрел вслед с жалостью.
— Ваша проблема не решена, — буркнул он, — ваша светлость, только отодвинута.
— И то дело, — ответил я. — Все проблемы делятся на те, которые решить невозможно, и на те, что решаются сами. Нужно только отодвинуть их на время.
— Кто-то решит за вас?
— Или решения не понадобится. Жизнь непредсказуема, адмирал! Боюсь, на островах в этом убедимся.
Он даже не заметил, как я хитро увел разговор от щекотливой темы, сразу оживился, потер ладони.
— Да, на островах всегда неожиданности! Люблю.
— Но ведь непредсказуемость — это плохо?
Он изумился:
— Кто вам такое сказал? Если все предсказуемо — это не жизнь, а так… Даже не знаю, что.
— Жить необязательно, — сказал я, — а вот плавать… так?
— Золотые слова, — сказал он горячо. — Плавать — это… я не могу даже сказать, это больше, чем жить. Посмотрите на «Ужас Глубин», разве есть что-то прекраснее, чем каравелла под всеми парусами?
Глаза стали масляными, а губы сложились трубочкой, вот-вот засюсюкает. «Ужас Глубин» идет впереди против солнца, и оно то скрывается за туго натянутыми парусами, делая их обжигающе пурпурными, то неожиданно находит между ними щель и остро бьет по глазам. В такие мгновения весь мир вспыхивает, уходит ощущение реальности, мы плывем не то по волнам, не то по облакам…
«Ужас Глубин» гордо несет две мачты, а «Богиня Морей» — три, но все равно та и другая — малые каравеллы, о чем, конечно, Ордоньесу не скажу. Огромными кажутся только потому, что все так называемые корабли нашего побережья — это просто лодки с одним-единственным парусом.
Правда, драккары викингов ухитрялись ходить даже через Атлантику в Новый Свет, но уж не знаю, сколько выходило в путь и сколько доплывало, к тому же викинги никогда не дрались на море, не умели просто, а для нашего флота драться — это жить.
Прежде чем торговать с Югом, дорогу надо расчистить. Да и для вторжения хорошо бы промести перед собой океан, чтобы вместе с кораблями не погиб и цвет крестоносного рыцарства.
На этой каравелле пятьдесят два человека, хотя стандарт для таких судов — сорок, однако после гибели остальных кораблей остатки поредевших экипажей Ордоньесу пришлось перебросить на эти два оставшихся.
У обоих длина по двадцать ярдов, ширина — шесть, осадка — чуть больше двух, а перевозить могут шестьдесят тонн, что позволит решать ого-го какие задачи…
Ордоньес, словно угадал мои мысли, сказал тепло:
— Нам для короткой разведки хватит и двух каравелл. Это же настоящие гиганты, не так ли, милорд?
— Если сравнивать с лодчонками пиратов, — сказал я, — то да.
Он покосился, уловив нечто недоговоренное, но смолчал. Третий корабль, «Синий Осьминог» сейчас старательно ремонтируют в бухте Тараскона, заодно на практике постигая секреты пропорций большого корабля.
Я дал указание мастеровым сделать чертежи, но даже Ордоньес пока не догадывается, что в моих планах на самом деле есть что-то еще, помимо ремонта и попытки построить такую же каравеллу своими силами.
Ордоньес остался на мостике, я начал спускаться вниз, по ходу услышал смешки матросов, кто-то спросил:
— Ну почему Господь Бог не создал человека с жабрами?
— Зачем?.. — спросил другой голос. — Хотя да, понятно. Ты бы убежал с корабля к этим морским девам?..
— Не убежал бы, — возразил другой голос, — а так… сплавал бы пару раз. Или больше.
— Как тебе не стыдно, бабник.
— Не всем же так везет, — возразил им третий голос, — как нашему лорду! К нему бабы сами слетаются…
Суровый голос посоветовал:
— Прикуси язык. Он лорд, понял?
— Ну…
— Станешь лордом, — произнес тот же голос, — и к тебе прилетят. А пока на тебя слетаются только навозные мухи.
Уже знают, мелькнула сердитая мысль. Ну да, еще бы, принцесса Констанция Бретонская явилась же открыто. Может быть, брякнула в своей самоотверженности, какой именно долг собирается исполнить, теперь у матросов будет неспокойный сон, хотя она уже давно на берегу.
Корабль — не дворец или замок, здесь засыпаешь и просыпаешься под топот матросов, за тонкой стеной из досок шумят волны, иногда ухитряются зайти сбоку, тогда деревянный борт жалобно поскрипывает, а сам корабль мелко вздрагивает.
Будь это нужно только императору, я бы и думать не стал про эти острова. Однако именно с архипелага хлынули две или три волны переселения в Гандерсгейм, а может, и больше. Всякий раз страну разоряли, а остатки уцелевшего населения покоряли.
Я все равно заинтересовался бы островами со временем, но император подвигнул чуть раньше. Возможно, хитроумный замысел в том, чтобы приучить меня к мысли, что желания наши совпадают, и в следующий раз постараться толкнуть в авантюру, хоть и полезную, но менее желательную…
«Богиня Морей», похоже, была на Юге не простой каравеллой, а кораблем высоких императорских чиновников, что зачем-то передвигались морскими путями. Во всяком случае, об этом говорит слишком уж высокая корма, где много помещений для лиц, я бы сказал, не совсем простых, и даже очень непростого звания.
Даже моя каюта огромная, это непрактично, хотя, признаю, настолько удобно, что я больше сидел за столом, чем торчал на мостике. Сейчас, развернув карту Сен-Мари и Гандерсгейма, я всматривался в единственный тоннель, соединяющий с северными королевствами, где и моя Армландия, и до треска мозгов продумывал, как все это слить воедино через одну-единственную артерию.
Снаружи донесся едва слышный вопль:
— Слева по борту… обломки!
Не утерпев, я выскочил наверх. Солнце ударило в глаза, на самом верху мачты, где «воронье гнездо», матрос размахивает руками и, едва не подпрыгивая, орет:
— Там человек!.. Даже два… Нет, один точно!
Тут же простучали по палубным доскам подошвы башмаков, кто-то закричал еще громче и начал тыкать пальцем в блестящую, как живое серебро, даль.
Один из младших командиров проревел зычно:
— На бразах стоять!.. Шлюпку на воду!
На мостик поднялся Ордоньес, тоже смотрел, как и я, с интересом, но ни во что вмешиваться не стал, значит, все по плану, ситуация не новая, все поступают согласно давно установленным правилам.
Заскрипели блоки, шлюпка пошла вниз, я слышал, как плюхнулась днищем о воду, затем послышались дружные удары весел.
Через минуту она показалась из-за громады корабля уже далеко, четыре пары весел гонят ее уверенно и быстро к темнеющим вдали обломкам.
Ордоньес пробормотал с удовлетворением:
— Ну вот, что-то да узнаем про острова…
— До них уже близко?
— Рукой подать, — заверил он.
— Если не крестьянин, — сказал я, — те правую руку от левой ноги отличить даже не пытаются.
— Крестьян в море не берут, — ответил он и добавил почтительно: — ваша светлость.
— Вы правы, — сказал я, — граф. Что ж, ему не повезло, зато нам…
Он засмеялся:
— Я всегда считал вас везунчиком, ваша светлость!
— О неудачах умалчиваю, — ответил я честно. — Только и всего.
Он ухмыльнулся, но промолчал и продолжал наблюдать, как лодка наконец приблизилась к плавающим обломкам. Матросы протягивали руки, что-то долго вылавливали, опасно раскачивая шлюпку.
Ордоньес начал хмуриться, наконец там развернулись, весла дружно ударили о воду, лодка легла на обратный курс.
Глава 2
Подручные Ордоньеса, Юрген и Мишель, поднялись на корабль первыми, повернулись, перегнувшись через борт, протянули руки, однако спасенный ловко перепрыгнул на палубу, быстро окинул нас с Ордоньесом цепким взглядом и довольно элегантно поклонился, распределив поклон строго на двоих.
Чуть выше среднего роста, крепко сбитый, с красным обветренным лицом, близко посаженными глазами и хвастливо поднятыми кончиками коротких усов, что ухитрились не опуститься, даже намокнув. Еще короткая бородка от ушей, везде одинаковой длины, что значит, бдительно стрижет и подбривает в нужных местах.
— Что у вас за корабль? — сказал он ошалело. — Это же… целый дворец! Я даже не знал, что такие бывают!
— Неплохой корабль, — согласился Ордоньес довольно. — Мне он тоже как бы нравится.
— Еще бы!
— Кто вы, сэр?
Спасенный гордо выпрямился:
— Магистр-капитан корабля «Бессмертный» Вебер Кронберг из рода… старинного и почтенного рода, смею вас уверить!..
— Нисколько не сомневаюсь, — заверил Ордоньес, — это был ваш корабль?
— Увы, сэр…
Ордоньес подсказал с покровительственной ноткой:
— Ордоньес, адмирал, к вашим услугам. Это — сэр Ричард, эрцгерцог, маркиз, маркграф и что еще… Насколько знаю, увы, тоже не магистр, как и я. Вы на моем корабле, где окажут весьма теплый прием…
— Благодарю вас… адмирал.
Ордоньес распорядился громогласно:
— Сэр Юрген, проводите гостя, помогите обсушиться, дайте другую одежду.
Сэр Вебер с достоинством поклонился.
— Весьма признателен, адмирал.
— Потом жду на ужин, — сказал Ордоньес.
— Сочту за честь!
Когда спасенного повели вниз, Ордоньес проговорил вполголоса:
— Если скажет, что буря перевернула его корабль — не поверю.