– Садись вот тут, – сказал он ей.
Роза повиновалась, и несколько мгновений они сидели рядом, оба смущенные, неподвижно сложив руки, не зная, куда их девать, и по крестьянской привычке избегая глядеть друг другу в лицо.
Фермер, веселый и упрямый сорокапятилетний толстяк, уже два раза овдовевший, испытывал явное стеснение, для него необычное.
Наконец он решился и со смущенным видом, немного запинаясь, заговорил, устремив глаза куда-то далеко в поле:
– А что, Роза, тебе никогда не приходило в голову, что пора тебе обзавестись своим домом?
Роза побледнела как смерть. Так как она ничего не отвечала, фермер продолжал:
– Ты славная девушка, честная, работящая и бережливая. Такая жена-клад для мужа.
Она продолжала сидеть все так же неподвижно, с испугом в глазах, даже не пытаясь понять, в чем дело. Мысли вихрем кружились у нее в голове, как перед приближением какой-то страшной опасности.
Он подождал с минуту, потом снова заговорил:
– Видишь ли, ферме не годится быть без хозяйки, хотя бы даже при такой служанке, как ты.
Он замолчал, не зная, что еще сказать. А Роза смотрела на него с ужасом, как человек, который очутился лицом к лицу с убийцей и готов бежать при малейшем его движении.
Наконец, подождав еще несколько минут, он спросил:
– Ну так как же? Согласна?
Она отозвалась с бессмысленным видом:
– На что, хозяин?
Тогда он нетерпеливо крикнул:
– Да выйти за меня, черт возьми!
Она вскочила, но сразу же снова упала на стул как подкошенная и застыла, не двигаясь, как человек, сраженный большим несчастьем. Фермер наконец вышел из себя:
– Ну что же? Чего тебе еще нужно?
Она уставилась на него, как безумная, потом вдруг глаза ее наполнились слезами, и она повторила два раза, задыхаясь:
– Я не могу! Я не могу!
– Да почему? – недоумевал фермер. – Полно, не будь дурой! Даю тебе время до завтрашнего дня, чтобы подумать об этом.
И он поспешил уйти, очень довольный, что покончил с этим делом, сильно его затруднявшим, и не сомневаясь, что завтра служанка примет его предложение, являющееся для нее совершенно неожиданным счастьем, для него же – очень выгодной сделкой, так как этим он навсегда связывал с собой женщину, которая несомненно должна была принести ему больше, чем самая богатая невеста в округе.
К тому же здесь не могло быть и речи о неравном браке, так как в деревне все более или менее равны: фермер трудится наравне с работником, работник, в свою очередь, становится часто хозяином, а служанки сплошь и рядом переходят на положение хозяек, и это ничуть не меняет ни образа жизни их, ни привычек.
В эту ночь Роза не ложилась. Она сидела на своей постели до того подавленная, что даже не имела сил плакать. Она словно оцепенела, не ощущала своего тела, а в голове мелькали только какие-то обрывки мыслей, как будто искрошенные одним из тех инструментов, которые употребляют чесальщики при расческе шерсти для матрацев.
Минутами только ей удавалось связать эти обрывки, и тогда ее охватывал ужас перед тем, что могло произойти.
Этот ужас все возрастал, и всякий раз, как в тишине уснувшего дома большие часы в кухне медленно начинали бить, Роза обливалась холодным потом. Она теряла голову, кошмарные видения проходили перед ней. Свеча погасла. Тогда начался уже настоящий бред, тот бред, в который впадает житель деревни, когда чувствует, что его настигает судьба: безумная потребность бежать, скрыться, спастись от несчастья, как корабль спасается от бури.
Где-то закричала сова. Роза вздрогнула, поднялась, провела руками по лицу, по волосам, ощупала себя, как безумная, потом походкой лунатика сошла вниз. Очутившись во дворе, она поползла по земле, боясь, как бы ее не заметил какой-нибудь ночной бродяга, так как луна, уже близкая к закату, ярко освещала поля.
Вместо того чтобы открыть калитку, она перелезла через насыпь и, выйдя в поле, бросилась бежать. Она неслась вперед стремительным, упругим шагом и по временам бессознательно испускала пронзительный крик. Ее огромная тень, ложившаяся у ее ног на земле, бежала рядом. Порой какая-нибудь ночная птица кружила над ее головой. Собаки на фермах, услышав ее шаги, заливались лаем, одна из них, перескочив ров, бросилась за ней, пытаясь укусить ее, но Роза обернулась и так закричала, что собака в страхе убежала назад, забилась в свою конуру и затихла.
Иногда попадался навстречу заячий выводок, резвившийся в поле, но, когда приближалась эта неистовая бегущая женщина, походившая на Диану, охваченную безумием, пугливые зверьки разбегались. Зайчата с матерью сразу исчезали, прикорнув в какой-нибудь борозде, самец удирал со всех ног, и подчас эта скачущая тень с длинными торчащими ушами вырисовывалась при свете заходившей луны, которая плавала уже на самом краю неба и освещала равнину косыми лучами, словно огромный фонарь, поставленный на землю у горизонта.
Звезды гасли в глубине неба. Защебетали первые птицы. Наступал день. Девушка задыхалась, выбившись из сил. И когда солнечные лучи пронизали пурпур утренней зари, она остановилась.
Ее распухшие ноги отказывались служить. Но вдруг она увидела болото, большое болото, стоячая вода которого казалась кровавой под багряными лучами рождающегося дня. Прихрамывая, мелкими шажками, держась рукой за сердце, Роза направилась к нему, чтобы опустить ноги в воду.
Она села на траву, сняла грубые запыленные башмаки, стащила чулки и погрузила до колен свои посиневшие ноги в неподвижную воду, в которой по временам лопались пузырьки.
Приятная свежесть разлилась по всему ее телу, от пяток до шеи. И вдруг, в то время как она пристально смотрела на это глубокое болото, у нее закружилась голова, и ей страстно захотелось погрузиться в него совсем. Кончились бы все ее страдания, кончились бы навсегда. В ту минуту она не думала больше о своем ребенке. Она жаждала покоя, полного отдыха, сна без пробуждения.
Она встала и, подняв руки, сделала два шага вперед. Она ушла теперь в воду по пояс и уже торопливее двинулась было дальше, как вдруг острая боль в лодыжках, как от укола, заставила ее выскочить, и она отчаянно вскрикнула, увидев, что ее ноги от колен до ступней покрыты длинными черными пиявками, которые, впившись в тело, сосали ее кровь и раздувались. Она боялась до них дотронуться и выла от ужаса. Ее отчаянные вопли привлекли крестьянина, проезжавшего поблизости в телеге. Он оторвал пиявок одну за другой, приложил к ранкам траву и отвез Розу в своей тележке обратно на ферму ее хозяина.
Две недели она пролежала в постели, потом однажды утром, когда она в первый раз поднялась и сидела у дверей перед домом, хозяин вдруг вырос перед ней.
– Ну что? – спросил он. – Дело решено, не так ли?
Она сперва ничего не отвечала; потом, так как он продолжал стоять перед нею, пронизывая ее упрямым взглядом, она с трудом произнесла:
– Нет, хозяин, я не могу.
Он вдруг вспылил:
– Не можешь? Это почему же?
Она заплакала, повторяя:
– Не могу.
Фермер, пристально поглядев на нее, крикнул ей прямо в лицо:
– Стало быть, у тебя есть любовник?
Она прошептала, дрожа от стыда:
– Может быть, и так.
Фермер, красный как мак, запинался от гнева:
– А, так ты признаешься, подлая? А кто он такой, что за птица? Какой-нибудь оборванец? Нищий, бродяга, подыхающий с голоду. Кто он такой, говори!
Роза молчала.
– Ага, ты не хочешь? Ну, так я сам тебе скажу: это Жан Бодю.
Она вскрикнула:
– Нет, нет, не он!
– Тогда Пьер Мартен.
– Да нет же, хозяин!
Он вне себя называл одного за другим всех окрестных парней, а Роза, удрученная, ежеминутно утирая глаза уголком синего фартука, все повторяла: «нет».
Но он продолжал допытываться с присущим ему упрямством грубого человека, бередил это сердце, чтобы узнать его тайну, подобно тому как охотничья собака целый день разрывает нору, чтобы достать зверя, которого она чует там, в глубине.
Вдруг он воскликнул:
– Ах, черт возьми! Да ведь это Жак, прошлогодний работник! Недаром говорили, что он с тобой все шепчется и что вы дали друг другу слово пожениться.
У Розы захватило дух. Вся кровь бросилась ей в лицо, слезы сразу иссякли. Они высохли на ее щеках, как капли воды на раскаленном железе.
Она закричала:
– Нет, нет, не он, не он!
– Наверное не он? – спросил хитрый крестьянин, нюхом почуявший правду.
Роза торопливо ответила:
– Клянусь вам, клянусь…
Она искала, чем бы поклясться так, чтобы не назвать что-нибудь священное. Но фермер перебил ее:
– А между тем он бегал за тобой по всем углам и за столом пожирал тебя глазами. Дала ты ему слово, говори?
На этот раз она посмотрела хозяину прямо в лицо:
– Нет, никогда, никогда, и, видит бог, если бы он пришел теперь свататься, я не пошла бы за него.
Она сказала это так искренно, что уверенность фермера поколебалась. Он возразил, как бы говоря сам с собой:
– Но в чем же тогда дело? Греха с тобой никакого не случилось – это было бы известно. А раз дело обошлось без беды, то из-за этого никакая девушка не станет отказывать своему хозяину. Нет, тут все-таки что-то нечисто.
Она сказала это так искренно, что уверенность фермера поколебалась. Он возразил, как бы говоря сам с собой:
– Но в чем же тогда дело? Греха с тобой никакого не случилось – это было бы известно. А раз дело обошлось без беды, то из-за этого никакая девушка не станет отказывать своему хозяину. Нет, тут все-таки что-то нечисто.
Роза ничего не отвечала: ее душили страх и тоска.
Фермер снова спросил:
– Так ты, значит, не хочешь?
Она вздохнула:
– Я не могу, хозяин.
Тогда он круто повернулся и ушел.
Она решила, что теперь от него отделалась, и остальную часть дня провела почти спокойно, но чувствовала себя такой измученной и разбитой, как будто ее заставили вместо старой белой лошади фермера ворочать молотилку от самой зари.
Она легла, как только освободилась, и сразу заснула.
Среди ночи ее разбудило прикосновение чьих-то рук, шаривших по ее постели. Она в ужасе вскочила, но тотчас узнала голос хозяина, говорившего:
– Не пугайся, Роза, это я, – пришел потолковать с тобой.
Сначала она была в недоумении, но, когда он попытался залезть к ней под одеяло, она поняла, чего ему надо, и вся задрожала при мысли, что она одна в темноте, еще полусонная, совсем голая лежит в постели рядом с этим мужчиной, который хочет ею овладеть. Она, понятно, не уступала, но сопротивлялась вяло; ей приходилось бороться с собственным инстинктом, всегда властным у бесхитростных существ, а слабая воля, свойственная инертным и мягким натурам, была ей плохой защитой. Она отворачивала голову то в одну, то в другую сторону, чтобы уклониться от поцелуев фермера, рот которого искал ее губ, и под одеялом тело ее слегка извивалось, обессиленное борьбой. Фермер, охмелев от желания, становился все грубее. Он резким движением сорвал с нее одеяло, и тогда она почувствовала, что не может больше сопротивляться. Со стыдливостью страуса она закрыла лицо руками и перестала защищаться.
Фермер провел с нею всю ночь. Он пришел и на следующий вечер и с тех пор приходил постоянно.
Они стали жить как муж и жена.
Однажды утром он сказал ей:
– Я попросил священника сделать оглашение. В будущем месяце мы обвенчаемся.
Роза ничего не ответила. Что она могла сказать? Она больше не противилась. Что ей было делать?
ГЛАВА IV
Они поженились. Теперь Роза чувствовала себя точно брошенной в глубокую яму с отвесными стенами, из которой ей никогда не выбраться. Ей чудилось, что всевозможные беды висят над ее головой, как громадные скалы, готовые обрушиться при первом случае. На мужа она смотрела как на человека, которого она обокрала и который рано или поздно об этом узнает. Она думала и о своем ребенке, источнике всех ее страданий, но в то же время и всего ее счастья на земле.
Два раза в год она ездила навещать его и возвращалась всякий раз все более печальной.
Но мало-помалу привычка усыпила тревогу, успокоила сердце. Роза стала увереннее, только где-то в глубине души все еще жил смутный страх. Годы шли. Ребенку минуло уже шесть лет. Роза была теперь почти счастлива. Но неожиданно фермер почему-то сделался мрачным.
Уже два или три года его как будто грызло какое-то беспокойство, мучила тайная забота. Это было похоже на душевную болезнь, которая постепенно усиливалась. После обеда он долго продолжал сидеть за столом, опустив голову на руки, глубоко печальный, снедаемый тоской. Он стал выражаться более резко, порою даже грубо. Казалось, что он затаил что-то в душе против жены – так сурово, почти гневно говорил он с ней иногда.
Как-то раз мальчик соседки пришел за яйцами. Занятая каким-то спешным делом, Роза недостаточно ласково обошлась с ним. Неожиданно перед ней появился муж и сказал обычным для него теперь злым тоном:
– Если бы это был твой ребенок, ты бы не так обошлась с ним.
Роза, остолбенев, не нашла что ответить, потом вошла в дом. Все прежние страхи ожили в ее душе.
За обедом муж не говорил с нею, не глядел на нее; ей казалось, что он ее ненавидит, презирает, что он, по-видимому, что-то узнал.
Совершенно растерявшись, она не решилась остаться с ним наедине после обеда и, убежав из дому, направилась в церковь. Наступал вечер. В маленьком храме было уже совсем темно, и только около клироса слышались в тишине чьи-то шаги, это сторож заправлял на ночь лампаду перед дарохранительницей. Ее дрожащий огонек, терявшийся во мраке свода, показался Розе как бы последним прибежищем, и, устремив на него глаза, она упала на колени.
Звякнула цепочка, и лампада поднялась вверх. Затем равномерно застучали по каменному полу деревянные башмаки, зашуршала волочившаяся веревка, и жидкий звон колокола, призывающий к вечерней молитве, понесся сквозь сгущавшийся туман.
Когда сторож выходил, Роза подошла к нему.
– Господин кюре дома? – спросила она.
Он ответил:
– Наверно, дома. Он всегда обедает, когда звонят к вечерне.
Тогда она с трепетом открыла калитку, ведущую в церковный двор.
Священник как раз собирался обедать. Он тотчас усадил ее.
– Да, да, знаю. Ваш муж уже говорил со мною о том, что привело вас сюда.
Бедная женщина чуть не потеряла сознания. Священник продолжал:
– Что поделаешь, дитя мое!
Он торопливо глотал суп, и капли падали с ложки на его закаленную сутану, выпиравшую на животе.
Роза не смела больше ни говорить, ни просить, ни умолять. Она поднялась. Священник сказал:
– Не падайте духом.
Она вышла.
Машинально, не сознавая, что делает, она направилась домой. В ее отсутствие все работники уже ушли, и муж один ожидал ее. Она рухнула к его ногам и, заливаясь слезами, простонала:
– За что ты сердишься на меня?
Он закричал, пересыпая свои слова проклятиями:
– Да за то, что у меня нет детей, черт побери! Женятся не для того, чтобы оставаться вдвоем до самой смерти. Вот за что! Когда корова не приносит телят, она ничего не стоит. Когда у бабы нет ребят, ей тоже грош цена!
Роза плакала, все повторяя:
– Разве я виновата в этом? Разве я виновата?
Тогда он немного смягчился и прибавил:
– Я не говорю, что ты виновата, но ведь от этого не легче.
ГЛАВА V
С этого дня у Розы была только одна мысль – иметь ребенка, второго ребенка. О своем желании она говорила со всеми.
Одна из соседок указала средство: нужно давать мужу каждый вечер стакан воды со щепоткой золы. Фермер согласился. Но средство не помогло.
Они подумали: «Быть может, есть какие-нибудь тайные средства?» – и стали всех расспрашивать. Им указали на пастуха, который жил в десяти милях от фермы, и в один прекрасный день мэтр Валлен заложил свою бричку и отправился к нему за советом.
Пастух вручил ему хлеб, на котором сделал какие-то знаки; хлеб этот был замешен на травах, и оба, муж и жена, должны были съедать от него по кусочку ночью до и после супружеских ласк.
Но хлеб был съеден весь без остатка, а результатов не получилось никаких.
Один учитель познакомил их с тайнами любви, приемами, неизвестными жителям деревни и обещающими, по его словам, верный успех. Но и это не помогло им.
Священник посоветовал сходить в Фекан на поклонение святым мощам. Роза отправилась в монастырь вместе с толпой богомольцев и, распростершись ниц, присоединила свою мольбу к бесхитростным мольбам всех этих крестьянских сердец. Она молила того, к кому взывали все, сделать ее еще раз матерью.
Но все было напрасно. Тогда она решила, что бог карает ее за ее первый грех, и безграничная скорбь овладела ею.
Она чахла от горя. Муж ее тоже старел, снедаемый бесплодным ожиданием. О нем говорили: «Он извелся от досады».
Тогда между ними вспыхнула вражда. Он ругал ее, бил, с утра до вечера ссорился с ней, а ночью в постели, задыхаясь от злобы, бросал ей в лицо оскорбительные, гнусные ругательства.
Наконец однажды ночью, не зная, что бы такое еще придумать, чтобы сильнее ее обидеть, он приказал ей встать с постели, выйти во двор и до утра стоять там под дождем. Так как Роза не послушалась, он схватил ее за горло и принялся бить кулаками по лицу. Она не крикнула, не шевельнулась. Окончательно выйдя из себя, он наступил ей коленями на живот и, стиснув зубы, обезумев от ярости, стал избивать ее. Тогда, в мгновенном приступе отчаянного возмущения, она бешеным толчком отбросила его к стене, села в постели и изменившимся голосом прохрипела:
– У меня-то есть ребенок! Да, у меня есть! От Жака – ты помнишь Жака? Он обещал на мне жениться и сбежал.
Муж стоял ошеломленный, в таком же смятении, как она. Он пробормотал:
– Что ты говоришь? Что ты говоришь?
Тогда она зарыдала, бормоча сквозь слезы:
– Потому я и не хотела за тебя выходить. Именно потому. Не могла же я тебе рассказать! Ты прогнал бы меня, и я осталась бы со своим малышом без куска хлеба. У тебя нет детей; ты не знаешь, ты не знаешь!
Фермер со все возраставшим изумлением машинально повторял:
– Так у тебя есть ребенок? Есть ребенок?