Но тут майор обернулся и заметил юнца, который принес ему сигары и остановился у стола, делая вид, будто прибирает газеты.
— Эй, голубчик! — закричал майор.— Ты что, чужие разговоры подслушиваешь? Вон отсюда сейчас же, этакий ты негодяй!
Глава тринадцатая
Опять пришла суббота, а с нею — приглашение от Лестер-Тоддсов провести конец недели у них в поместье в Нью-Джерси. Монтэгю сидел взаперти, кругом обложившись книгами, но Оливер с возмущением накинулся на него и извлек на свет божий. Будь проклят этот процесс— уж не собирается ли он ради одного процесса загубить всю свою карьеру? Он должен встречаться с людьми — во всяком случае, с людьми «стоящими». А Тоддсы весьма и весьма «стоящие» — целая компания денежных тузов, крупная сила в страховом мире; и если Монтэгю собирается быть юристом по страховым делам, то отклонить их приглашение просто безумие. У них будет Фредди Вэндэм и, как слышно, также и Бетти Уимен. Монтэгю улыбнулся, услыхав эту новость. Он уже заметил, что его брат всегда «случайно» проводит воскресенье там, где бывает Бетти, но где никогда не бывает ее дедушка.
И вот лакей Монтэгю уложил его чемоданы, а горничная— сундуки Элис, и в собственном вагоне Тоддсов они вместе с другими гостями доехали до отдаленного предместья Джерси, откуда автомобиль помчал их по широкой гоночной дороге к видневшемуся на вершине горы дворцу. Здесь жил чванливый Лестер-Тоддс, а по окрестным холмам разбросаны были виллы других ультрабогачей — как и он, удалившихся от городского шума в эту уединенную местность. Публика здесь была самая что ни на есть «избранная»; все эти люди делали вид, будто смотрят на столичное общество свысока, и круглый год развлекались как могли в своем замкнутом кругу: летом устраивали выставки лошадей под открытым небом, а осенью—охоту на лисиц, на которую выезжали в самых фантастических костюмах.
Сами Тоддсы тоже принадлежали к числу страстных охотников на всевозможного зверя, рыская то по охотничьим угодьям своих клубов, то по частным заповедникам, кочуя, в зависимости от сезона, между Флоридой, Северной Каролиной и Онтарио, заглядывая иногда в Норвегию, Новый Брауншвейг или Британскую Колумбию. А здесь, дома, у них была целая собственная гора, поросшая тщательно охраняемым девственным лесом, и на вершине ее дворец в стиле ренессанс, который они небрежно называли «охотничьим домиком»; он заключал в себе такие articles de vertu [18], как, например, стол в десять тысяч долларов, стулья к нему, по две тысячи долларов каждый, а также совсем простенькие с виду коврики, стоившие от десяти до двадцати тысяч долларов штука. Во всех этих ценах -можно легко было удостовериться, просмотрев разложенные в холле альбомы с газетными статьями, в которых описывался их дом. В субботние дни миссис Тоддс встречала приглашенных в серебристо-сером платье, на котором спереди был вышит шелками павлин с драгоценными камнями в каждом пере и крупным солитером вместо глаза. По вечерам происходили танцы; тогда она появлялась в туалете, усыпанном сотнями бриллиантов, и приветствовала гостей, стоя на ковре, украшенном камнями в тон платью.
Оглядевшись, Монтэгю пришел к выводу, что таких развращенных людей, как Тоддсы и их друзья, ему еще не приходилось встречать: у них еще больше ели и пили и еще откровеннее, чем где бы то ни было, вели любовные интриги. Он до некоторой степени уже усвоил принятый в обществе особый жаргон, но тут употреблялось столько условных словечек, что он опять почувствовал себя крайне неловко. Беседовавшая с ним молодая леди, перемывая косточки присутствовавших, сказала про одного юношу, что он сущая «судорога», и, увидав на лице Монтэгю недоумевающее выражение, воскликнула: «Уверена, вы ничего не поняли!» Монтэгю позволил себе высказать предположение, что этот юноша ей просто не нравится.
Была здесь и миссис Харпер — недавно вернувшаяся из Лондона уроженка Чикаго. Десять лет назад она наводнила Нью-Йорк миллионами от доходов своего громадного универсального магазина и затем, движимая мечтой о покорении новых миров, отправилась дальше. В то время она еще изъяснялась более или менее нормальным языком, но, побывав в Англии, стала говорить «тюалет» и опускать звук «р»; когда Монтэгю на лету убил при ней какую-то птицу, она снисходительно обронила: «Я вижю, в стьельбе вы пьосто хюдожник!» Однажды, сидя в автомобиле рядом с шофером, он слышал, как эта «знатная» дама назвала «хамьем» почтенных джерсейских фермеров, предки которых когда-то с боем изгнали с территории своего штата британцев и их наемников.
Иметь миссис Харпер в числе гостей считалось необыкновенной честью; дома ее передвижения сопровождались помпой, которая была бы под стать самой королеве Виктории: путь ее следования украшался гирляндами и флагами, и толпы школьников приветствовали ее восторженными криками. На родине она владела несколькими поместьями, а в Шотландии у нее было сто тысяч акров земли под охотничьим заповедником. Миссис Харпер занималась коллекционированием драгоценностей, принадлежавших самым романтическим и прекрасным королевам прошлого. На бал она пришла в каком-то подобии бриллиантового нагрудника, который покрывал всю ее грудь, так что казалось, будто она одета в сверканье и свет. С нею явилась ее приятельница — англичанка миссис Перси, сопровождавшая ее в триумфальном шествии по дворам и замкам Европы. Миссис Перси выставляла напоказ свою знаменитую цепочку для лорнета, в которой было собрано по одному из всех редчайших и красивейших драгоценных камней. На миссис Перси было платье из легкой золотой ткани, отделанное целым состоянием венецианских кружев; успех она имела потрясающий, но лишь до тех пор, пока не распространился слух, что платье переделано из туалета, который миссис Харпер надевала на бал к одной лондонской герцогине. Сама леди из Чикаго никогда не появлялась в одном и том же одеянии дважды.
Элис провела у Тоддсов восхитительный вечер; мужчины были от нее без ума, и в особенности один — молодой человек по фамилии Файет; он чуть не бросился к ее ногам. Файет был состоятелен, но, к несчастью, приобрел капитал благодаря тайной женитьбе на одной богатой девице (она тоже присутствовала на этом балу), и потому с практической точки зрения его знаки внимания не могли быть особенно желательны для Элис.
Забота о выяснении этих подробностей легла целиком на Монтэгю, так как его брат был весь поглощен ухаживанием за Бетти Уимен. Они то и дело куда-то скрывались вдвоем, появляясь лишь когда гостей звали к столу, что служило предметом шуток для всего общества; поэтому, возвращаясь домой, Монтэгю счел нужным отечески поинтересоваться намерениями Оливера.
— Мы объяснились друг другу в любви, но пока не решаемся объявить о нашей помолвке,— ответил тот.
— Когда ты думаешь жениться?
— Бог знает,— ответил Оливер.— Старик не даст ей ни цента.
— Разве ты не в состоянии сам обеспечить жену?
— Я? Помилуй, Аллен, неужели ты думаешь, что Бетти согласится жить в бедности?
— А ты ее спрашивал? — осведомился Монтэгю.
— Благодарю покорно! И не подумал. У меня нет ни малейшего желания прозябать в хибарке с девушкой, которая выросла во дворце.
— Что же вы станете делать?
— Видишь ли, у Бетти есть богатая тетка, которая сидит в сумасшедшем доме. Я тоже помаленьку сколачиваю капиталец, и старику в конце концов придется смягчиться. А пока что мы с Бетти очень недурно проводим время
— Ну, видимо, не очень-то сильно вы влюблены,— заметил Монтэгю, на что его брат весело ответил, что влюблены они ровно настолько, насколько это им нравится.
Разговор происходил в поезде, в понедельник утром. Заметив, что брат стал по-деловому серьезен, Оливер сказал:
— Ты, кажется, снова собираешься зарыться в свои книги. Но один вечер на этой неделе ты все-таки пожертвуешь ради обеда, на котором тебе важно присутствовать.
— У кого обед? — спросил Монтэгю.
— О, это длинная история,—ответил Оливер.— Я расскажу тебе после. Сначала мы еще должны условиться насчет будущей недели,—надеюсь, ты не забыл, что это рождественская неделя и что тебе все равно не придется работать.
— Это невозможно! — воскликнул Монтэгю.
— Это более возможно, чем что бы то ни было другое,— твердо сказал Оливер.— Элдридж-Дэвоны зовут нас прокатиться к ним на виллу вверх по Гудзону, и я принял их приглашение.
— Как! На всю неделю?
— На всю. Поверь, визит к ним для тебя важнее всех прочих дел. Миссис Уинни заедет за нами в своем автомобиле, и у Дэвонов ты завяжешь уйму необходимых знакомств.
— Оливер, я прямо не представляю, как мне быть,— в отчаянии воскликнул Монтэгю и принялся горячо спорить с братом, перечисляя предстоящие ему многочисленные дела. В ответ на это Оливер лишь ограничился замечанием, что была бы охота, а возможность найдется; и кто же это отказывает Элдридж-Дэвонам, если они пригласили провести у них рождество!
И действительно, возможность нашлась. На прошлой встрече мистер Хэсбрук сказал, что очень много для процесса им уже сделано и что он перешлет Монтэгю имеющиеся у него бумаги. Приехав утром в контору, тот нашел их у себя на столе. Это была целая кипа в несколько тысяч страниц, проглядев которые, Монтэгю к величайшему своему огорчению увидел, что они содержат не только исчерпывающий судебный иск со всеми необходимыми ссылками и цитатами, но и краткий предварительный набросок его речи,— словом, весь подготовительный материал, собранный самым основательным и добросовестным образом. Проделанная уже работа стоила никак не менее, чем десять или пятнадцать тысяч долларов, и Монтэгю сидел смущенный, перелистывая аккуратно отпечатанные на машинке страницы. Да, если все клиенты будут поступать с ним, как мистер Хэсбрук, он сможет позволить себе проводить рождественские праздники в гостях!
Монтэгю ощутил даже некоторую досаду, ибо кое-какие из пунктов он уже отметил про себя и намеревался щегольнуть ими на суде. Но, видимо, в данном процессе ему предстояло играть лишь роль подставного лица. Он взял телефонную трубку, вызвал мистера Хэсбрука и спросил, как он предлагает ему поступить с. этими бумагами. Ведь в них изложено подробнейшим образом все дело, и не надлежит ли ему просто использовать их в том виде, как они есть?
Никто не сумел бы ответить деликатнее, чем ответил ему мистер Хэсбрук. Бумаги переданы в полное распоряжение Монтэгю — он может поступать с ними по своему усмотрению: может использовать их в том виде, как они есть, может полностью их отбросить, может положить их в основу собственной работы — словом, как ему будет угодно; и любое его решение вполне удовлетворит мистера Хэсбрука. После этого разговора Монтэгю с легким сердцем написал Элдридж-Дэвонам, что с удовольствием принимает полученное от них официальное приглашение.
А среди дня ему позвонил Оливер и сказал, что обед, на котором должен присутствовать Монтэгю, будет завтра и что он заедет за ним в восемь часов вечера.
— Обед у Ивэнсов,— добавил Оливер.—Ты их знаешь?
Монтэгю слышал о Джеке Ивэнсе — председателе правления западных железных дорог.
— Это тот самый Ивэнс? — спросил он.
— Тот самый,— ответил Оливер.— Большой чудак, но с деньгами. Я приеду заблаговременно и все тебе объясню.
Однако объяснение последовало раньше, чем приехал Оливер. На следующий день Монтэгю посетила дама — и не кто иная, как сама миссис Уинни Дюваль. Она объяснила, что кто-то ей оставил наследство, получение которого сопряжено с некоторыми формальностями, и ей хотелось бы поручить это дело новоиспеченному юристу. При этом она надеется, что в виде самопоощрения он потребует с нее возможно более крупный гонорар. А впрочем, все это сущие пустяки: какая-то сотня тысяч от давно забытой тетки, умершей где-то там на Западе.
Когда с деловым разговором было покончено, миссис Уинни спросила, где сегодня Монтэгю обедает; этот-то вопрос и дал ему повод упомянуть Джека Ивэнса.
— Бог ты мой! — воскликнула, рассмеявшись, миссис Уинни.— Неужели Олли потащит вас к ним? Вот будет потеха!
— Вы с ними знакомы?— спросил Монтэгю.
— Избави боже! — ответила она.— С ними никто не знаком, но все о них знают. Конечно, муж встречается со старым Ивэнсом в деловых сферах и даже считает его добрым малым, но семейство — это сплошной кошмар!
— Семья большая?
— Нет, только старая леди, две взрослых дочери и сын. Сын, говорят, славный парень, но папаша крепко прибрал его к рукам и послал работать на свой завод. А управиться с дочерьми ему, должно быть, показалось непосильной задачей, и он отдал их в пансион, где обучают изысканным манерам; поверьте, более утонченных особ вы, наверное, не встречали никогда в жизни!
Подобное предисловие сулило Монтэгю много забавного.
— Но для чего все-таки они понадобились Оливеру, хотел бы я знать?— спросил он с недоумением.
— Не они ему понадобились, а он им. Дело в том, что их заедает честолюбие — это у них настоящая мания. Они и в Нью-Йорк приехали только для того, чтобы попасть в общество.
— Вы, по-видимому, хотите сказать, что они платят Оливеру?— спросил Монтэгю.
— Ну этого я не знаю,— ответила она со смехом.-Спросите у Олли. Они богаты, и возле них вечно вертится куча любителей подцепить шальной кусочек.
По лицу Монтэгю скользнула тень неудовольствия; миссис Уинни заметила это и порывисто протянула ему руку.
— О, я обидела вас! — воскликнула она.
— Нет,— сказал он.— Что мне обижаться? Но мой брат тревожит меня.
— В каком отношении?
— У него завелись большие деньги, и я не знаю их источника.
Женщина сидела минуту молча, не сводя с него задумчивого взгляда.
— А разве у него не было денег, когда он приехал сюда?
— Не очень-то много,— ответил он.
— Я потому спрашиваю,—продолжала она,— что если у него их не было, то он очень ловко сумел себя повести — мы все думали, что он богач.
Оба снова примолкли; потом миссис Уинни вдруг сказала:
— Знаете, вы совсем иначе смотрите на деньги, чем мы тут. в Нью-Йорке. Верно?
— Не знаю, право,— сказал он.— В каком смысле?
— У вас на них какой-то старомодный взгляд. По-вашему, человек должен их зарабатывать, для вас наличие денег это знак того, что он сам чего-то достиг. Я только сейчас это поняла —меня словно осенило! А мы к деньгам не так относимся. Никто из нас не зарабатывал их— мы просто их получили. И нам и в голову не приходит требовать, чтобы другие их зарабатывали, нам вполне достаточно знать, что они существуют.
Монтэгю не сказал своей приятельнице, что ее замечание весьма тонко: ведь, согласившись с ней, он бы совершил бестактность. Ему припомнилась история про негра, который, сидя на «скамье исповедников», усердно каялся в своих грехах, однако ужасно вознегодовал, когда остальные прихожане слишком горячо ответили ему «аминь!»
— Раньше Ивэнсы были еще забавнее, чем сейчас,— сказала, помолчав, миссис Уинни.— Когда они здесь появились в прошлом году, они были просто невозможны. У них состоял секретарем некий молодой англичанин — младший отпрыск разорившейся старинной фамилии, он обучал их хорошему тону. У моего брата есть один знакомый, который часто бывал у них на Западе, так он говорит, что просто жалко было смотреть, как этот молодчик командовал ими за столом: «Вилочку для мороженого надо держать в правой руке, мисс Мэри.— Никогда не просите второй порции супа, мастер Роберт.— А вы, мисс Анна, когда кушаете суп, двигайте ложку от себя, а не к себе,— так изящнее!»
— Я, кажется, начинаю им сочувствовать,— улыбнулся Монтэгю.
— О, это лишнее,— ответила она живо.— Эти люди добьются своего.
— Вы думаете?
— Конечно добьются. Деньги у них есть; за границей они побывали и понемногу обучаются обращению в свете. Теперь это их главное занятие, а при таком упорстве успех обеспечен. Муж говорит, что старый Ивэнс становится у нас на Востоке силой и что очень скоро его уже нельзя будет оскорблять безнаказанно.
— Это здесь тоже учитывается? — спросил Монтэгю.
— Еще бы,— рассмеялась миссис Уинни,— а особенно с недавних пор.— И в пояснение она рассказала, как одна высокопоставленная дама оскорбила дочерей крупного промышленного магната и как этот магнат в отместку согнал ее мужа с какого-то важного поста. В деловом мире часто случаются подобные казусы; принято думать, что борьба — дело чисто мужское, однако толчком к ней нередко является женская интрига. Бывает, например, что на бирже внезапно поднимется целая буря, а потом выплывает наружу, что это двое каких-нибудь воротил отбивали друг у друга любовницу; или вдруг кто-то начинает быстро идти в гору, а причина оказывается та, что жена этого человека продалась ради карьеры мужа.
Миссис Уинни подвезла Монтэгю в своем автомобиле. Пока он одевался к обеду, пришел Оливер. Монтэгю спросил его:
— Правда, что ты взялся ввести Ивэнсов в свет?
— Кто тебе об этом сказал?— полюбопытствовал Оливер.
— Миссис Уинни,— ответил Монтэгю.
— Что же она про них говорила?
Монтэгю передал ее рассказ, и Оливер, видимо, не нашел его преувеличенным.
— Только все это гораздо проще,— ответил он.— Время от времени я им кое в чем помогаю— вот и все.
— Например?
— Да так, пустяки; чаще всего советы даю: куда им пойти или что надеть. Ведь они, когда приехали в Нью-Йорк, одевались, как попугаи. А главное,— тут Оливер расхохотался,— я воздерживаюсь от насмешек на их счет. А если слышу, что кто-нибудь позволяет себе в этом отношении лишнее, то ставлю на вид, что в скором будущем они безусловно свое возьмут и станут опасными врагами. Раза два я уже кое-где нажал и расчистил им дорогу.
— Они тебе платят за это?
— Ты это, наверное, назвал бы платой, но разве это плата? Просто старик дает мне иногда перехватить на бирже малую толику,— ответил Оливер.
— Перехватить на бирже? — удивленно переспросил Монтэгю, и Оливер ему растолковал, что под этим подразумевается; в обществе, где людям не приходится зарабатывать, такие сделки вошли в обычай. Принимающий подобную услугу сам ничего не вкладывает и ничем не рискует; предполагается, что приятель покупает для него акции и, когда они повышаются, посылает ему чек на выигрыш. Очень многие, стесняясь брать прямо деньгами, с удовольствием принимают предложение какого-нибудь могущественного друга «отхватить для них сотенку акций». Такой способ давать на чай распространен в высшем свете. Это очень удобно, например, в отношении газетчиков, когда надо, чтобы они высказались положительно о надежности тех или иных акций; удобно это и с политическими и финансовыми деятелями, голос которых может оказать решающее влияние на судьбу курса. Если человек ставит себе целью попасть в свет, он должен быть готов к тому, что придется направо и налево раздавать такого рода чаевые.