Девочки ходили в школу мисс Дуглас на улице Квинс-гейт, посещали уроки танцев у миссис Уордсуорт, обучались хорошим манерам и «очень красивому французскому». Юного Гордона тем временем отправили в частную школу. С раннего детства его готовили к участию в отцовском бизнесе, на каникулах с ним занимались частные педагоги, и даже ребенком он часто появлялся на фотографиях рядом с отцом. Универмаг был для детей Селфриджа игровой площадкой. Девочек, как принцесс, принимали в отделе игрушек, в зоомагазине, в отделе детской одежды и особенно в кондитерском отделе. Гордон-младший с друзьями, должно быть, предпочитал просторные нижние этажи, где мужчины загружали угольные печи, обеспечивающие отопление по всему магазину, или пристань «Айронгейт» в Паддингтоне, где держали фургоны, лошадей и повозки службы доставки.
По сравнению со многими одноклассниками Селфриджи очень много путешествовали по миру. Лето они проводили в Чикаго, а на зиму уезжали в Санкт-Мориц, чтобы кататься на лыжах и коньках. В Лондоне они катались по городу на велосипедах, занимались теннисом и дзюдо – а одежда и снаряжение для этого им предоставлялись из обширных запасов спортивного отдела универмага.
Если спортивная одежда для мужчин теперь стала легче, женщины по-прежнему были укутаны от подбородка до лодыжек – или, когда речь шла о купальнике, от подбородка до колен. В 1909 году миссис Шарлотта Купер Стерри, пятикратная победительница женского Уимблдона, сказала: «На мой взгляд, ничто не украшает спортсменку и не соответствует игре так, как качественная белая юбка – на пару дюймов выше земли, белая блузка с белым воротничком, белая повязка на голове и светлый шелковый галстук». Чего она не сказала, так это того, что она – как и все женщины – по-прежнему носила корсет, хотя новомодный «спортивный корсет» был поменьше, сшит из хлопка, охватывал только талию, и в нем было гораздо меньше косточек. Идея произошла от детского корсета – ребристого хлопчатобумажного корсажа, – который дальновидные предприниматели начали выпускать во взрослых размерах, представляя его как более легкую форму белья.
Ненамного лучше дела обстояли у гольфисток. Несоответствие женской одежды этому новому увлечению стало столь очевидным, что были созданы специальные поля с коротким расстоянием между лунками – ведь для хорошего замаха у дам были слишком длинные юбки и слишком тугие жакеты. Тогда «Берберри», прославившиеся погодоустойчивой одеждой для вождения, пришли на выручку, выпустив дамские жакеты «для свободного удара» с запатентованным вращающимся рукавом и юбкой с регулируемой длиной.
Судя по всему, девочки Селфридж не слишком любили загородные прогулки – неудивительно, учитывая, что у их отца даже не было твидовых костюмов, и однажды он шокировал хозяйку одной усадьбы, явившись на загородный уик-энд в строгом пиджаке и брюках в полоску.
Самым важным в этой семье было говорить друг с другом. Мадам Селфридж ежедневно отмечала интересные заметки в утренних и вечерних газетах для обсуждения за обедом. Селфридж был любящим отцом, баловал детей и с радостью принимал заботу от своих преданных жены и матери. Эдвард Прайс Белл, который общался с Селфриджами и в Чикаго, и в Лондоне, заметил, что дом и семья «дарили Селфриджу невероятное эмоциональное богатство». И все же этого ему было мало. У Гарри была навязчивая потребность покорять новые вершины – и в работе, и в общении с женщинами.
Финансовая стабильность пришла через три месяца после открытия магазина, когда, несмотря на скептицизм дельцов из Сити, Селфридж смог привлечь инвестиции, разместив на рынке акции компании. Капитал в девятьсот тысяч фунтов принесли шестипроцентные кумулятивные привилегированные акции по одному фунту на общую сумму четыреста тысяч фунтов и простые акции стоимостью в один фунт на общую сумму пятьсот тысяч фунтов. Самому Селфриджу принадлежало более двухсот тысяч привилегированных и трехсот тысяч простых акций. Далее последовало предложение пятипроцентных облигаций, обеспеченных недвижимостью, стоимостью по сто фунтов на общую сумму четыреста тысяч фунтов. Селфридж, предупредив инвесторов, что не стоит ожидать дивидендов в первую пару лет, сразу же приобрел шестнадцать соседних зданий, увеличил рекламный бюджет и нанял двести новых сотрудников.
Хотя магазин был еще слишком новым, чтобы занять место в лондонской модной иерархии, посетителей заманивал богатый выбор аксессуаров, выставленных в каждом отделе, – солнечные зонты, боа из перьев, узкополые шляпки, платки, перчатки и кружево. В «Селфриджес» предлагали туфли, соблазнительнейшие чайные платья[15], а также самый широкий в городе ассортимент детской одежды и дамского белья. Ливреи для слуг, форма для медсестер, даже сутаны и воротнички для священников – в «Селфриджес» продавалось все.
Начало было положено, но этого оказалось недостаточно. У существующих универмагов уже была устоявшаяся клиентская база. В «Харродс» наведывались члены высшего общества и высший эшелон мира искусства – Оскар Уайльд, Лилли Лэнгтри и Эллен Терри были в числе первых, кто открыл помесячный кредитный счет, когда «Харродс» начал предлагать такую услугу в начале 1884 года. Актрисы, танцовщицы и дамы полусвета предпочитали «Суон и Эдгар», где они заказывали восхитительные наряды, сшитые в мастерских магазина под руководством талантливой Энн Черитон. Настоящая слава пришла к этому универмагу, когда Уильям Сомерсет Моэм использовал его как прототип вымышленного магазина «Линн и Седли» в романе «Бремя страстей человеческих» – и даже заплатил дежурному администратору Гилберту Кларку тридцать гиней, чтобы тот дал ему детальное описание суровых условий мира розничной торговли, вплоть до мрачных и грязных общежитий для сотрудников.
Эти старые и респектабельные универмаги неизменно были отделаны черным деревом и обслуживались надменными продавцами. Очень мало театральщины было в «Дебенхэм и Фрибоди», чьи отделанные каррарским мрамором промозглые залы на Уигмор-стрит были оазисом благонравия и респектабельности для дам верхушки среднего класса, которые записывались в очередь в отдел мадам Пакард, чтобы сшить себе уникальные платья.
Абсолютно вся одежда шилась вручную, машины применялись только для подкладок и нижних юбок. В «Селфриджес», как и во всех «достойных универмагах», были свои мастерские, где работали швеи, которые специализировались на определенных частях выкроек – рукавах, корсажах или юбках. Ярлык «сделано в нашей мастерской» был знаком качества, хотя все возрастающий спрос увеличивал нагрузку на производственные помещения и расходы на персонал и привел к резкому скачку низкооплачиваемого тяжелого труда.
Готового платья элитного уровня было очень мало – исключение составляли плащи и накидки, которые не требовалось подгонять по фигуре. Еще одним исключением был основной элемент эдвардианского гардероба – прекрасная блузка, которая продавалась в среднем за две-три гинеи за штуку. Маленькие специализированные мастерские были основным производителем кружевных блузок на булавках и нижнего белья – сорочек, отделанных кружевом нижних юбок и лифов. В таких мастерских работали от десяти до пятидесяти девушек – обычно молодых, почти всегда иммигранток, зарабатывающих от пяти до пятнадцати шиллингов в неделю. Девушки зачастую работали в чудовищных условиях, их зрение портилось от плохого освещения и работы с мелкими деталями. В манифесте «Кто шьет нам одежду», опубликованном после Конференции против рабского труда, которую организовала газета «Дейли ньюс» семейства Кэдбери, описан изнурительный многочасовой труд и низкая оплата работниц мастерских или надомных швей, которым лишь мастерство позволяло сохранить крышу над головой. И только немногие покупатели задумывались о том, чего стоил пошив их обновок.
Многие женщины покупали в магазинах заготовки одежды неподрубленные юбки и платья с открытым швом на спине, еще не подогнанные под определенный размер. Дамы, которые неплохо шили или знали хорошего местного портного, покупали отрезы на платья и блузки и, конечно, всю отделку в отделе галантереи, а более обеспеченные модницы заказывали по своей мерке «парижские модели», точную копию которых шили в мастерской магазина. Была выкройка куплена в Париже или просто украдена со страниц журнала, зависело от конкретного магазина. В любом случае, чтобы следовать моде, женщины должны были пройти через многочисленные примерки, тратя на них по несколько часов в неделю.
Магазин «Селфриджес» никогда не выделял в качестве целевой аудитории знатных дам эпохи короля Эдуарда, которые по-прежнему заказывали наряды в более изысканных, роскошных придворных швейных мастерских – таких как «Редферн», «Ревиль и Росситер» и «Маскотт» на Парк-стрит. Последня мастерская принадлежала светской львице миссис Сирил Драммонд. Не меньшим социальным капиталом обладала женщина, которую некоторые считают первым известным лондонским дизайнером, – хозяйка модного дома леди Люси Дафф Гордон, больше известная как Люсиль. Она создала собственный характерный образ и обладала врожденным талантом привлекать общественное внимание – не в последнюю очередь потому, что ее сестрой была скандально известная писательница Элинор Глин.
Люсиль с радостью взялась одевать знаменитостей – в частности, придумала костюмы для Лили Элси, исполнительницы главной роли в постановке «Веселая вдова». Она первая из лондонских кутюрье стала работать с живыми моделями, первая начала сочетать по цветам аксессуары и одежду, первая доставляла заказы в ярких полосатых коробках с замысловатыми ярлыками – почти таких же вычурных, как наряды внутри. Приблизиться к этому идеалу стиля и цвета удалось только универмагу «Селфриджес», который, как было сказано, использовал «фирменный зеленый» во всем – от фургонов доставки до ковров в магазине.
Универмаги быстро переняли идеи Люсиль. «Харродс» организовал «показы платьев на живых моделях» в отделе платья как часть юбилейных представлений 1909 года. Но хотя «Харродс» провозгласил себя «Святилищем моды», настоящие модницы поклонялись своим идолам у Люсиль. В архивах не сохранилось полного списка гостей, приглашенных на сенсационное представление «Семь женских эпох», которое Люсиль устроила ранее в том же году. В число работавших на нее моделей входили статные красавицы Геба, Филлис и Флоренс, а также невероятная Долорес, впоследствии ставшая звез-дой шоу Зигфелда в Нью-Йорке. Среди зрителей были королева Румынии Мария, Лилли Лэнгтри, королева Испании Ина, Берта Поттер Палмер, Этель Филд Битти, Марго Асквит и, по словам журналистов, «все светские львицы Лондона».
Мир моды давно созрел для перемен. Вот уже более десяти лет эдвардианские леди затягивали себя в свои излюбленные корсеты, которые создавали эффект роскошной полноты и пышного «тыла». Прекрасная миссис Кеппел, главная любовница короля, и сама раздалась до величественных пропорций, а вот королева в свои шестьдесят четыре все еще могла похвастаться талией, которую можно было охватить одной ладонью, и фарфоровой кожей, пусть и скрытой слоем макияжа. Королева накладывала на себя куда больше косметики, чем было принято в те времена. Губная помада, тени для век и тушь для ресниц по-прежнему оставались под запретом – ими пользовались лишь танцовщицы кабаре и девушки для развлечений. В магазинах продавались туалетные принадлежности – духи, сеточки для волос, пудра для лица, крошечные пачки papier poudre – напудренных бумажных салфеток, а порой и баночка румян, – но эти товары обычно убирали в какую-нибудь неприметную часть здания. В «Селфриджес» их можно было найти в задней части первого этажа, рядом с санитарно-гигиеническими товарами, в «Харродс» – на втором этаже. Этому предстояло измениться.
Модные тенденции распространялись все быстрее, выплескиваясь со страниц журналов и газет, число которых неуклонно возрастало. В Париже Поль Пуаре запустил новую «стройную линию», вытеснив пышные нижние юбки с оборками узкими юбками с перехватом у колен. Начало нового стиля было положено. Исчезли корсеты с изгибами – на их место пришли лифы, скроенные таким образом, чтобы подчеркнуть стройное удлиненное тело. Пуаре любил говорить, что он «освободил женщин», заменив корсеты на косточках бюстгальтерами. Однако последовательницы Пуаре носили длинные облегающие нижние юбки, настолько тугие, что едва позволяли ходить.
Британская модная элита охотно приняла постулаты Пуаре. Жена премьер-министра Марго Асквит обратилась к нему с просьбой провести специальный показ его коллекции для ее подруг в доме номер 10 по Даунинг-стрит. За гримированием моделей перед показом наблюдала сама Элена Рубинштейн – и даже нарумянила миссис Асквит, питавшую слабость к косметике. К сожалению, репортеры яростно ополчились против этого французского вторжения и подняли такую шумиху, что у палаты общин появились вопросы. Журналисты были единодушны в своем осуждении: «Мистер Асквит не только лишает защиты отечественного производителя, но и упрощает проникновение на рынок иностранных товаров, позволяя проводить демонстрации в резиденции, оплаченной на деньги налогоплательщиков». Жена премьер-министра, в кои-то веки притихшая, впоследствии совершала покупки в модном доме Люсиль, в то время как мсье Пуаре наслаждался бесплатной рекламой, а универмаги отчаянно копировали его модели.
Единственная тенденция, остававшаяся неизменной, – широкополые шляпы. Они стали еще больше, их украшали гигантские перья и цветы. А вот высокие прически, напротив, пошли на убыль. В «Селфриджес» предлагали богатый ассортимент шиньонов, но новой тенденцией благодаря «машинке для перманентной завивки» стали кудри. «Девчонки предпочитают кудряшки», – гласили рекламные объявления, а потому в парикмахерской универмага, оснащенной самым современным в Лондоне оборудованием, десять стилистов не покладая рук завивали клиенток. Занимались они и окрашиванием – спасибо новым красителям француза Эжена Шуэллера.
Перемены в цветовой гамме коснулись и одежды – теперь палитра не ограничивалась пастельными тонами и «королевским» лиловым. Под влиянием движения фовистов в Париже в моду быстро вошли насыщенные, смелые оттенки.
В июле 1910 года Берта Поттер Палмер устроила для лондонских грандов русский дивертисмент в своем царственном доме Карлтон-Хаус-террас. Гарри и Роуз Селфридж были в числе гостей, любовавшихся выступлением Анны Павловой и ее партнера Михаила Мордкина. На Анне Павловой было платье из алого атласа с аппликациями из золотых листьев – работа Ивана Билибина. Танец в самых разных формах давал толчок мощным модным тенденциям, а танцовщицы, такие как Анна Павлова, Айседора Дункан и скандально известная Мод Аллан, выпустившая иллюстрированное пособие по сексу для женщин, стали иконами стиля. Когда Мод Аллан дебютировала в Дворцовом театре в «Видении Саломеи», поставленном по мотивам не менее скандальной «Саломеи» Оскара Уайльда, она была одета, по словам леди Дианы Мэннерс, в «лоскут шифона». На Мод было множество ниток фальшивого жемчуга, что повлекло за собой безумную моду на бижутерию. Селфридж поспешно открыл огромный отдел бижутерии – к большому возмущению мистера Дикса и мистера Таннера, которые торговали в универмаге подлинными драгоценностями. Но делать было нечего – моду на подделки не остановить.
Однако самое сильное влияние танца на моду, несомненно, произошло благодаря «Русским сезонам» Сергея Дягилева (открыты в Париже в 1909 году). Потрясающие декорации Александра Бенуа и Льва Бакста спровоцировали волну перемен в дизайне интерьеров – яркость господствовала во всем, от краски для стен до занавесок и диванных подушек. Когда в 1911 году Дягилев привез «Русские сезоны» в Лондон, Селфридж посвятил им целую линию витрин.
«Селфриджес» оказался в нужное время в нужном месте. Кажется, в прессе каждый день появлялись сообщения о новом изобретении или смелом решении, но ничто не завораживало публику так, как авиация. За шесть лет, последовавших после того, как Уилбур и Орвилл Райт впервые поднялись в воздух в Китти-Хок в штате Северная Каролина, магия полета прочно завладела публикой. Газеты – в особенности «Дейли мейл» Нортклиффа и «Дейли график» Джорджа Холта Томаса – видели в авиации путь к увеличению тиража: для тех, кто установит или побьет рекорды по полетам, были организованы призовые фонды в несколько тысяч фунтов. Надо сказать, большинство участников конкурса были оппортунистами, занимающимися саморекламой, и их шансы хотя бы оторвать свои аппараты от земли были минимальными. Но это было не важно. Главное – что конкурс увеличивал тираж.
Французы, которые изобрели в XVIII веке воздушный шар, разумеется, тоже мечтали побить авиационные рекорды. К 1907 году в воздух поднялся биплан Вуазена и Делагранжа, а в 1910 году яркая и самобытная баронесса Раймон Деларош стала первой женщиной, получившей лицензию пилота. Но главную сенсацию сотворил француз Луи Блерио, который попал на страницы учебников по истории как первый человек, совершивший полет над водой. Пасмурным днем в конце июля 1909 года он пронесся над Кале на моноплане с трехцилиндровым двигателем и двухлопастным пропеллером и устремился в Англию.
Эпический полет Блерио, который продлился всего сорок три волнующие минуты, был проспонсирован газетой «Дейли мейл», предложившей соблазнительный приз в тысячу фунтов. На побережье Кента смельчака ждали восторженный французский репортер, размахивающий триколором, фотограф и журналист из «Дейли мейл» и Гарри Гордон Селфридж. Ударили по рукам. Луи – он, очевидно, был рад получить немного наличных – позволил Селфриджу выставлять его аэроплан в универмаге в течение четырех дней. Согласно официальной версии, Селфридж по счастливому случаю оказался поблизости во время автопрогулки по графству Кент. Его сын, однако, рассказывал, что Гарри планировал эту поездку как военное наступление, и в Кент он ехал, подготовив транспорт для перевозки самолета в Лондон. Впрочем, юный Гордон пропустил все самое интересное, свалившись с простудой. Маловероятно, что лорд Нортклифф позволил бы так легко умыкнуть своего пилота-победителя, не говоря уж о самолете, если бы не согласился на это заранее. Учитывая его знакомство с Селфриджем и рекламу для «Дейли мейл», которую ему принесла четырехдневная выставка, он ничего на этом не терял.