ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
в ней Суржа стала селением весьма привлекательным, а Иван с Каспийской невестой отправляются в великое странствие по всему белому свету
Затаил Иван думу глубоко: убегу на широкую землю в великие города.
А в Сурже достраивался уже один большой дом на всех людей. Строился он круглый, кольцом. А в середине сажался сад. И снаружи также кольцом обсаживался дом садом. Так что окна каждой отдельной обители-комнаты выходили в сады. Посмотреть если сверху, то весь дом был вот такой:
Внутри по всему дому шла длинная галерея и соединяла все комнаты.
Много хорошего было внутри дома. Над каждой комнатой на крыше был малый духогончик, который, не переставая, тянул вверх испорченный людьми воздух. И снизу из садов подгонялся благовонный богатый дух, тоже духогонами.
Когда в комнате никого не было, духогоны стояли. Как только входил туда человек и чуть грел воздух, духогоны начинали кружиться, и дурной воздух утекал вверх, а хороший подтекал из садов.
Отопление всего дома шло от одной печи. Горячий дух от печи шел в щели между стенами. Стены были устроены везде двойные — и вот в эти пустые места шел теплый дух, грел сначала стены, а потом и весь дом.
Дом так топился, что никто не замечал, где, как и что топится, откуда идет тепло. Ничего не было видно. А теплота шла равномерно и грела стенами чистый садовый воздух.
Иван, еще перед стройкой дома, велел смачивать все доски, бревна, оболонки и тес особой жидкостью, которую он добыл из особой травы, перегоняя ее в котле.
Доски, промоченные этой жидкостью, делались несгораемыми. Пожар, выходит, был не страшен большевицкому дому.
И дом, и отопление его, и эту жидкость придумал Иван.
— Головешка у парня, — говорили остепенившиеся теперь бродяги, — Каспийскую невесту отдашь — и не додашь.
Суржи не было — был один чудодейственный дом. Для скота был построен такой же дом в стороне, только поменьше. Там тоже были и духогоны, и сады, отопление. Скот держался в такой же великой чистоте и здоровье, как и люди. Потому и скот был ласков, умен и работящ, как люди.
Иван уже подумывал, как бы и лошадей и коров приравнять во всем к людям, поселить в одном доме — и делать всем вместе одну жизнь — ласковую, простую, счастливую и глубокую.
Но до поры отложили это. Бродяги не пожелали.
— Лошадь, — говорили они, — существо с рассудком и телом благонравное, коровы и волы еще ничего себе, вот козлы — чертячьи бельма, вонючи звери…
— Ну, обождем пока. Я дом еще лучше сделаю, тогда всем вместе можно селиться. Более зверей и людей не будет — будут и близко друг к дружке телесами и душою. Зверь,
брат, тоже большевик, но молчит, потому что человек не велит.
Придет время вскоре, заговорят и звери, остепенятся и образумятся… Это дело человека. Он должен сделать людьми все, что дышит и движется. Ибо в кои-то веки он наложил на зверя гнет, а сам перестал быть зверем. Это потому, что еды мало было. Теперча еды хватит на всех, и зверя можно ослобонить и присоединить к человеку… Не дышали бродяги и слушали.
— Да, дело сурьезное…
Иван с раздутыми жилами на большой рубленой голове говорил, не помня себя. Глаза его пропали под черепом, обвелись черной каймой и сияли.
— Знатная голова человечья, настоящая душа, — говорили большевики. Каспийская невеста тоже слушала и грудь ее качалась, и глаза светились, как незнакомые
редкие цветы. Волосы разлились до пояса. И было хорошо всем и тревожно, — непохоже, что это земля, а будто приехали все на иную звезду и позабыли, откуда сами и что к чему. Ночью Иван лежал на сене и не спал.
В доме, где жил скот, жутко мычала и стонала всей своей двоящейся душой корова — она рожала ребенка.
Иван слушал и думал.
К утру смолкла корова — опорожнилась.
И Иван, успокоенный от дум, заснул.
Днем, когда проснулся Иван, никого в доме не было. Уехали картошку рыть.
Поглядел Иван на дом. Назовем наше поселение Невестой. Суржа — это хмурое семя. Осень, поздний дождь, голод.
И Иван написал мелом на стене: Невеста, устроен новой земной нацией большевиков. Поглядел Иван на все:
— Если бы ожили все думы, которые я вложил сюда, получился бы вихрь и водопад. Пришли к вечеру товарищи. Поели и заснули мертвыми. Обошел Иван все обители.
— Живите, братья, сами по себе. Теперь не сгинете… Пошел к Каспийской невесте. Она не спала.
— Пойдем со мною, — сказал Иван, — я не обижу, я покажу тебя всем. Вся земля очнулась, все люди готовятся к чему-то, чего и я не знаю.
Невеста встала и пошла с ним.
Они оставили дом и пошли полем — в темь, в ночь, в далекие, неслышные отсюда города.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
где встречается странник по прозванию Мурликийский Чудотворец, а также чуется жженая вонь и видятся шина, намазанная липистричеством
Отощали Иван с Каспийской невестой. Оно и не хитро — пять дней прошло, полных скорого шествия, далеко уже лежит поселение во имя невесты — Суржа.
Уже всякая живность стала по дороге попадаться: лошади, мужики, велосипедисты — стало быть, город близок.
Вон завиднелись трубы некие и слышится чей-то ревущий и страшный голос, неумолкающий и невидимый.
И попадися навстречу Ивану и Невесте как бы странник. Вид — божий, но скулья жуют и ходят беспокойно, а глаз единый (другой вышелученный) мудр и печален.
И в руках нет у него бадика, а за спиной — сумки. Будто в гости идет человек. Там поест, помоется и отдохнет.
— Куда, дети, поспешаете? — вопросил он.
— В города, — ответил Иван. — А ты куда?
— Я-то? Особо никуда не поспешаю… Сказано было — не ведаешь, где сыщешь, а где утеряешь. Чего же поспешать? Я сыщу, может, там вон, а может здесь. Ходи свободно, а хочешь — сиди. Все едино.
— Чем-то эт завоняло? — спросил Иван. Странник уставился в небо.
— Ет-то? Ет радий несется. Беспременно он.
Ноздри его потемнели и потянули дух в две раздвинутые дыры, полные козявок и невысморканных ночных соплей.
— Жжет дух и несется.
— Какой радий? — спросил Иван, замерев от непонятного.
— Машина такая. Слова горелые, горькие по воздуху пущает.
— Давай послухаем!
— Ей орудует неслышимо — я опухал уж несколько разов. Одна гарь чуется. Аж в глаза лезет вонь жженая… Чуешь?
— Да, — ответил Иван, — будто бы она.
— А это штой-то? Штой-то такое? — Иван крикнул от испуга и показал на человека, похожего на хряка, не спеша ползшего на велосипеде, еле влача вперед свои обвисшие потные, телеса.
— Эт лисапетка, сынок. Штука немаловажная, в городе их много, — так ответил Ивану Мурликийский Чудотворец (так, оказывается, именовали странника).
— А отчего она едет сама?
— Хто? Лисапетка-то? Шины у ней липистричеством намазаны.
Чем ближе к городу, тем громче чей-то каменный глухой голос все пел и напевал одну и ту же густую ровную песнь.
Вошли в город. Дома на краю стоят не особо велики. Мурликийский Чудотворец на время отстал от Ивана и Невесты.
— Вы валите напрямик, а я вправо заберу. Все одно никто не знает, где сыщешь что, а где утеряешь.
Попался один дом. На нем железо висит, а на железе буквы нарисованы. Иван разобрал их каждую в отдельности.
Иван ошалевал. Чудно все и страшно, потому что непонятно. В открытое окно, под вывеской через подоконник сплевывал сапожник, говоря сам себе разные слова по порядку:
— Сучество, скотоложество, супремат, смологонь, иллюминация, квась квасцы, не мусоль пальцы, сусаль золото. Сучество, супремат. Васька, будь умен!
Иван с Невестой послушали и пошли дальше.
ГЛАВА ОСЬМНАДЦАТАЯ
не особо существенная, но и она пригодится
— Мне пить охота, — сказала Невеста, что с Каспия. — Итти больше мочи нету…
— А меня бекасырики грызуть. Надобно в хату зайти какую. Ты попьешь, а я бекасыриков в рубахе полушшу.
Постучали в первую дверь. Вышла старенькая бабушка.
— Вы што ж стучите так? Потихоньку надо…
— Мы нечайно, — сказал Иван.
— Ну, идите, штоль. Не к стоянью[4] пришли.
Иван с Невестой прошли сенцы, чулан какой-то и вошли в большую комнату. На полу кругом спали люди сладко и вдосталь, будто они реки рыли и уморились.
— Чего они? — спросил бабушку Иван.
— А устамши позаснули.
— А отчего они уморились?
— Отчего-отчего? Тебе-то што? Наладил!..
Иван с Невестой взяли со стола корчажку с водой и попили водицы. Спящие похрапывали и во сне жевали мух. Ивана сразу усталь великая взяла.
Он оглядел комнату. Над дверью, которая вела, должно быть, в другую комнату, висела досточка, и на ней Иван насилу прочел:
Опытно-Исследовательский институт по индивидуальной Антропотехнике.
Тут Иван зевнул, взял за руку Невесту, прилег на лавку и сразу заснул без памяти и без дыхания.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Мастерская прочной плоти
Минула некоторая длительность времени — очнулся Иван. Комната — и он один в ней. Свежий вечерний сумрак в двух больших окнах. Кротость и немость, как в Сурже.
Вошел человек. Сухой, напряженный и злой. Весь — беспокойный, внимательный и трудный, как будто он тяжесть невидимую нес и неслышно хрипел от натуги.
— Ты кто? — спросил Иван. — А Невеста где?
— Я — Прочный Человек, — просто и достойно ответил вошедший. — Пришел тебе объяснить существо некоторых обстоятельств.
Он сел на лавку против кровати и начал высекать слова, необходимые, как сложение, вычитание, помножение, деление.
— Я сидел наверху в комнате из кирпича. Ты шел с девкой: длинные волоса, прочное целомудренное тело. Я думал, а ты и девка перебили мне струю мысли. Я решил вас взять для испытания. А вы сами постучали. И я сказал вниз, чтобы дали порцию малого ремонта, то есть сорокачасовой сон.
Прочный Человек остановился и нахмурился. Видно, много горести и грехов несла его усталая плешивая голова. Иван молчал и ужасался городу, где такие страшные и удивительные люди. И было ему жутко и радостно, как на высоком дереве.
Прочный Человек вытер гноившиеся глаза и заговорил опять.
— Ты мне показался человеком прочным и способным к сопротивлению и бою с миром. Но ты свободен. Можешь вскочить и улететь к чертям. Хочешь — поживи, попробуй. Не хочешь — пропадай, мне падаль не нужна. Сейчас все человечество — падаль.
Прочный Человек в гневе и неистовстве двинул кулаком по лавке, встал и ушел. Потом сейчас же вернулся, бросил книжку Ивану и скрылся окончательно. Иван полистал книжку и начал читать.
О постройке нового человекаВсякая цивилизация, то есть материальное устройство жизни человеческого общества, иначе говоря — организация материи[5] в виде машин, прирученного скота, разведение полезных растений, разумное распределение между людьми хлеба, одежды, жилищ, предоставление возможности каждому расти и развивать свои таланты и все прочее — всякая цивилизация есть последствие целомудрия, хотя бы и неполного. Целомудрие же есть сохранение человеком той внутренней могучей телесной силы, которая идет на производство потомства, обращение этой силы на труд, на изобретение, на создание в человеке способности улучшать то, что есть, или строить то, чего не было.
Цивилизация есть целомудрие. Она есть нищета по отношению к женщине, но тяжкий груз мысли и звездоносная жажда работать и изобретать то, чего не было и не может в природе быть.
Свирепости природы, ее крушения, засухи, потопы, нашествия микробов, невидимые влияния электросферы[6] — приучили человека к работе, бою, передвижениям по поверхности земли и войнам между собою.
Когда кончались войны и слабела борьба с землею за пищу, то человек возвращался в дом к женщине, но уже он был не тем, каким ушел. Он делается более целомудренным и хотьи живет с женой, но меньше спит с ней, и глубже пашет. Прочнее и выше строит дома, чаще задумывается, острее видит, искуснее изобретает и приспосабливает свои орудия и свой скот к работе.
Но все цивилизации земного шара сделаны людьми только немножко целомудренными.
Теперь наступило время совершенно целомудренного человека, и он создаст великую цивилизацию, он обретает землю и все остальные звезды, он соединит с собой и сделает человеком все видимое и невидимое, он, наконец, время, вечность превратит в силу и переживет и землю, и само время.
Для этого — для прививки человеку целомудрия и развития, отмычки в нем таланта изобретения — я основал науку Антропотехнику.[7]
Основатели новой цивилизации, работники Коммунизма, борцы с капитализмом и со стихиями Вселенной, объединяйтесь вместе и перед борьбой, перед зноем великой страды — испейте из живого родника вечной силы и юности — целомудрия. Иначе вы не победите.
Силою целомудрия перестройте и усильте сначала себя, чтобы перестроить затем мир.
Иван читал и читал. Сердце его шевелилось, и сам он шел странником по городам, по странам, по заросшим садами звездам, по томительным смертным пустыням.
Над городом, над полями, над Суржей, над всею преющей землею шла немая бездыханная ночь, как было спокон веков.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
где Иван с Каспийской невестой оглядывают мастерскую Бессмертной Плоти и видят как электричество победило смерть
Утром Иван узнал от старушки, которая его сонной водой опоила, что Прочный Человек есть ученый, умом тронутый, а кормит ее хорошо и обращением ласков. Дом этот стоит на краю города. Заманывает сюда ученый разных больных и здоровых и лечит их всех одинаково. И хоть рассудком он сам человек негодящий, больных делает людьми гожими. Это уж что и говорить.
— Так что не пужайся, — сказала бабушка под конец, — дурного он тебе не сделает. Уж што-што, а человек он сердцем милостивый. Уж пожаловаться не могу. Доброхотный человек, что и говорить, батюшка ты мой… Так-то!
Каспийская невеста соскучилась и сама нашла Ивана.
— Уйдем отсюдова, — сказала невеста, — страховито тут. Пойдем домой — в Суржу. Скушно мне…
— Обожди маленько… Ученый ихний на нашего Кондрата похож. Доглядим — и пойдем. Беда не велика…
Они вышли в сад. Чаща, глушь, смрадовые цветы, голубые травы росли в нем. Только сели на землю, глядь: Прочный Человек идет и бормочет сам с собой. Подошел.
— Ага, вы тут обитаете. Пойдемте, я вам мастерскую свою покажу. Потом будем кушать…
Пошли неспеша втроем.
— Вот чего, — сказал Прочный Человек, — у меня тут две мастерские — одна Прочной Плоти, а другая Бессмертной. Прочная Плоть в человеке делается целомудрием, освобожденная же половая сила превращается в таком человеке в талант изобретений.
Только и всего. Это — мастерская маленькая, только подготовительная… А бессмертная плоть уже делается из прочной целомудренной плоти посредством электричества. Вот я вам сейчас покажу, а потом расскажу…
Они вошли в дом. Пошли по длинному коридору. Всюду росли деревья и цветы в бочонках, всюду было тихо, двери во все комнаты были заперты, и только слышался некий зуд и упорный ровный звон.
— Это штой-та ноет? — спросил Иван у ученого.
— Это электромагнитные волны фильтруют, обеззараживают воздух, — ответил ученый, — бессмертные сейчас едят вон в той крайней комнате.
— А отчего они бессмертные? — спросил Иван. — Как же ты сделал? Как же они не умирают?
— А вот увидишь.
Вошли они в помещение, где ели бессмертные. Сидели пять человек — три мужика и две бабы — и ели ложками черную кашу с коровьим маслом. Одеты были в синие балахоны, сидели и чавкали.
— У! — сказал Иван.
— Дурак ты, — отвел Прочный Человек, — суть не в обличий. Они бессмертны и здоровы и терпеливы, как верблюды… Пища, которой они насыщаются сейчас, и воздух, которым они дышат, не содержит ни одного болезнетворного микроба.[8] Все это обезврежено электромагнитными полями разной частоты волн во времени и разной длины их в пространстве. Понял?
Поевши, бессмертные встали, порычали, погалдели и пошли в большую комнату, что была по-соседству, со стеклянным потолком, резиновым нешуршащим полом и низкими медными красными стенами. Это была механическая мастерская, где бессмертные работали над починкой и сборкой машин ученого. Вся мастерская была уставлена большими станками и точными, тонкими, волосяными неизвестными приборами.
Бессмертные принялись за работу, как звери за жратву. Станки загудели, освирепели, шкивы и маховики готовы были подлететь от скорости, а один маленький станок визжал, блевал пламенем, плясал на фундаменте, корчился от натужения — только что не говорил, но грыз и грыз металл нового прочнейшего сплава и формовал его, как нужно было человеку. А приводной ремень гнал и гнал станок, и нахлестывал, неумолимо и уверенно: вытерпишь, сделаешь, не взбесишься.
Прочно, навечно, втугачку пригоняли и заковывали части механизма одна к другой бессмертные дюжие люди. Сами по себе судили.
И вдруг Иван почуял, как на кожу его сели как бы четыре тысячи мух.
— Я дал комплекс[9] электромагнитных полей сюда, — сказал доктор, — это у тебя с непривычки. Ничего, ты обтерпишься…
— А лихо берут, мать честная, — сказал Иван, — не начешешься… Невесту тоже корежило. Тело у нее нежное, знамо дело.
— И так все время, всю жизнь в сплошной электросфере живут эти люди, и оттого их смерть не берет, — говорил Ивану ученый.
— Как так — смерть не берет? Отчего? — спросил Иван.