Думать о том, как я выгляжу со стороны, мне просто не хотелось. Нюня застонала и спряталась.
– Если кто забыл, то я напомню, что мы тут не по подиуму гуляем, мы уносим ноги от опасности, суть которой пока что не ясна, но жить от этого хочется ничуть не меньше, чем прежде! – многословно, но убедительно отчеканила командирша Тяпа.
Я ускорила шаг и догнала Мика уже за мысом.
Город сползал с кручи к воде языками узких улиц, превращающихся в пирсы. Мы повернулись к морю задом, к горе передом, и в первом же переулке Мик меня оставил, вскричав:
– Вот! Вот кто мне нужен!
Судя по резвости, с которой он удалился, встреча была долгожданной.
Надувшись (а я ему, стало быть, не нужна?!) я с недобрым интересом уперлась взором в тесный туннель, образованный двумя сплошными линиями домов, переброшенными через улицу бельевыми веревками с разноцветным тряпьем и горбатой мостовой.
По камню звонко процокали копыта. Укоризненно мотая ушастой головой, улочку с ускорением пересек черно-буро-серебристый ослик, а сразу за ним с протянутыми руками пробежал мой голливудский друг.
– Он променял тебя на осла? – недоверчиво вопросила Тяпа.
– Какой хорошенький ослик, – дипломатичная Нюня попыталась смягчить удар.
Ослик действительно был славный, чистенький и трогательный. Он запросто победил бы в диснеевском кастинге на роль четвероногого друга Винни-Пуха, но все-таки плохо соответствовал моему представлению о лучшей паре для голливудского парня.
Потом я услышала протестующий ослиный вопль и сдавленное ругательство. Стало понятно, что отношения у странной парочки складываются отнюдь не простые.
Мик вывернул из-за угла, потирая бедро.
– Травма? – спросила я, постаравшись, чтобы это прозвучало без намека и осуждения.
– Трофей! – ответил мой приятель и сунул мне в руку непонятный мягкий ком. – Подержи, только аккуратно, не рассыпь.
Я посмотрела на трофей, ради которого он гонялся за ослом, и увидела неровную прядь очень грубых и жестких волос неопрятного серо-буро-черного цвета.
Страшное подозрение превратилось в истерический смех:
– Это что – хвост Иа-Иа?! Дружище, да ты фетишист!
– Для тебя же стараюсь! – обиделся Мик. – Дай сюда свой платок!
Завладев моим головным убором, он с треском выдернул из него длинную суровую нить. Потом с таким выражением лица, которое яснее ясного говорило, что отныне я буду считаться косной личностью без чувства прекрасного, Мик забрал у меня ослиный локон и соорудил из него кособокую кисточку. Полюбовался этим странным произведением парикмахерского искусства, встал на цыпочки и сдернул с веревки, висевшей над нашими головами, бельевую прищепку.
Я следила за этим представлением с благожелательным интересом и отшатнулась лишь тогда, когда приятель мазнул трофейным хвостом Иа по моему лицу:
– Но, но! На сегодня мне уже хватит местных сувениров!
– Это вовсе не сувенир, это замечательный элемент маскировки. Стой спокойно.
Скосив глаза, я уже без удовольствия наблюдала, как он прищепочкой закрепляет ослиный хвост на моей стильной косой челке.
– Теперь платок… Вот так…
Мик собственноручно повязал мне платок – по-монашески, туго обтянув лоб, но при этом выпустив наружу клок ослиных волос.
– Отлично! Посмотри сама.
Он развернул меня лицом к двери, обрамленной своеобразной мозаикой из маленьких цветных плиток и осколков зеркального стекла. Я не сразу нашла свое отражение, а когда нашла, не сразу себя признала:
– Это – я?!
Зеркальце отразило коричневое и морщинистое, как иссохшая земля, лицо, черные очки слепого кота Базилио и выбившуюся из-под траурного платка прядь грубых, неровно остриженных волос – когда-то, вероятно, смоляных, а ныне отчасти черных, отчасти тусклого цвета «перец с солью» с большой примесью проволочной седины.
– Вот! В таком виде тебя даже родная мама не узнает! – заключил Мик, гордясь своей работой. – Только руки и ноги выдают. Какие-то они у тебя неправильные…
– Тебе не нравятся мои ноги?! – не поверила я.
Ну, все! Приплыли! Теперь он заклеймил позором мою гордость и во всех смыслах – опору!
– Твои-то ноги мне нравятся, но у столетней бабушки они должны быть не такими. Не ровными и гладкими, а узловатыми и волосатыми!
– И как же мы это устроим? – я напряглась.
Мик оглянулся.
Должно быть, он тоже подумал про осла, у того как раз были идеальные – в этом смысле – ноги. Но организовать пересадку конечностей на скорую руку не представлялось возможным, и мой предприимчивый приятель это тоже понимал.
– Ладно, ноги оставим свои, – разрешил он. – Но ты натри их пылью, пожалуйста. И руки тоже! А я – на причал и обратно, жди тут.
Он убежал, а я обессиленно присела на камушек и от нечего делать принялась рассматривать окружающую действительность. Сквозь очки для слепых она казалась особенно мрачной, но я заставила себя сосредоточиться на позитивных моментах.
Вот опять же мой донорский осел. Он лишился метелки хвоста, но сохранил естественную и непринужденную небритость ног. И, надеюсь, вскоре он оправится от моральной травмы, нанесенной ему человеком.
Или взять, к примеру, кладовку, которую я в своем стремлении к свободе безжалостно разгромила. Провиант испорчен, зато теперь в помещении есть окно. Верхний свет – это так изысканно…
– Хорош трепаться, а? – грубо оборвала мои прекраснодушные мысли прямолинейная Тяпа. – Нам тут что, больше не о чем подумать, кроме как об окне и об осле? Мы тут что, попали под власть гипноза? С какой стати надо проделывать все эти глупости, которые придумывает Мик?
– Он спас Танюшу из узилища, – с пафосом напомнила Нюня.
– И гран-мерси ему за это! – отбрила Тяпа. – Но тип он, напомню, весьма подозрительный. Симпатичный, не спорю, но подозрительный! Может, не стоит надолго задерживаться в его компании?
– Кто бы говорил! – язвительно обронила Нюня.
Я вздохнула. В словах моей внутренней авантюристки на сей раз заключалась большая доля сермяжной правды.
Куда я бегу? От кого и с кем?
– Так, порядок, я обо всем договорился! – вернулся Мик.
– Что у тебя с лицом? – спросила я.
– Поменял его овал с помощью подручных средств.
Он выплюнул в ладонь пару крупных маслин. Секунду подумал, вновь загрузил одну из них в рот и с аппетитом съел.
– Слушай внимательно, у меня всего пара минут на инструктаж. С этой минуты ты – моя любимая и любящая мать.
– Кто-о?!
– Мать. Мама ты моя! Родная мамочка! – Он вкусно скушал вторую маслину. – Старушка дряхлая моя! Вдовица скорбная. А я – твой единственный сын.
– Да, одного такого вполне достаточно, – угрюмо пробурчала я.
– Не перебивай, пожалуйста. Итак, запоминай: ты – безутешная вдова, но нежная мать. После смерти моего папы у тебя стресс, и ты не в силах расстаться с единственным сыном. Ты повсюду следуешь за мной, а я, как на грех, вынужден активно перемещаться по миру.
– Кажется, я понимаю, – кивнула я. – Я тоже отплываю на «Медузе»?
– Боже сохрани! – Мик даже замахал руками, выронив обглоданные косточки маслин. – Это было бы слишком рискованно! Нет, ты ведь очень деликатная старушка и не хочешь, чтобы твой траур омрачал радость путешествия по островам мне и моим друзьям. Поэтому ты поплывешь вслед за нами.
– Своим ходом?
– А ты можешь?!
Я покачала головой:
– У меня, конечно, есть странные родственники – вот ты, например, но я-то не дочь Ихтиандра.
– Нет проблем. Я уже договорился, ты поплывешь на баркасе «Афина» с добрым человеком Николаем. Он очень тронут нашей историей. Он тоже любит маму.
– Надеюсь, ему не захочется узнать подробности нашей семейной идиллии? – спросила я. – Я ведь не говорю по-гречески.
– Ты вообще не говоришь! Я объяснил Николаю, что ты замкнулась в своем горе и практически не общаешься с чужими людьми.
– Прекрасно. Стало быть, у меня немая роль полоумной нелюдимой старушки?
– Привыкай заранее, вдруг ты из породы долгожителей! – Мик посмотрел на часы. – Теперь я возвращаюсь в имение, а ты иди к баркасу. Добрый Николай в ожидании отплытия «Медузы» устроил для тебя на причале прекрасное кресло из канатной бухты.
– Ты идешь в имение?! – я вскочила. – Пожалуйста, забери мою сумку! В ней паспорт, деньги, кредитные карточки – как же я без них?
– Я попытаюсь, но не обещаю, это уж как получится, – Мик полез в карман. – Держи деньги. Держи телефон. Держи паспорт.
Я посмотрела на непривычно тяжелый мобильник и бордовую книжицу с чужим гербом.
– Это не мой телефон и не мой паспорт!
– Конечно, это все мое, – кивнул Мик. – Видишь, я доверяю тебе самое дорогое. Верь мне.
Я растерянно моргнула и открыла чужой паспорт.
Микаэль Хоффер, гражданин Германии.
– Забыл предупредить тебя, мамулечка, – герр Хоффер щелкнул пальцами. – Мы с тобой живем в Берлине, хотя, вообще-то, мы – турки. В Германии много турок, понимаешь?
Я почувствовала головокружение.
Итак, я – глухонемая депрессивная турецкая бабушка-мамушка из Берлина, без малейшего удовольствия и каких бы то ни было документов путешествующая по Средиземноморью – в нагрузку к взрослому сыну, типичному белокурому янычару… чего ж тут непонятного?
– Слушай, иди отсюда, – слабым голосом попросила я его, всерьез опасаясь, что еще одна дополнительная подробность – и я действительно свихнусь. – Я подожду тебя на причале.
Моряк Николай оказался действительно добрым человеком. Он вполне удобно устроил меня на свернутом канате и даже дал попить водички, но ни о чем не спрашивал. Только сочувственно улыбался и периодически сокрушенно цокал языком.
Я старательно изображала из себя восковую фигуру, хотя мне ужасно хотелось чесаться: от соленой воды невыносимо зудела спина. Спрашивается: зачем я помылась в море?
Пассажиры «Медузы» явились в порт небольшой эффектной процессией. Возглавлял ее Ля Бин, облаченный в густо усыпанную стразами борцовскую майку цвета фуксии и белоснежные штаны из парашютного шелка с рюшами. Глубокие проймы майки обнажали его развернутые, как у балерины, плечи. Свои длинные узкие ступни маэстро на ходу выворачивал по принципу «пятки вместе, носки врозь», а руки держал на отлете, изящно выгнув кисти. Горделивая посадка головы и узелок волнистых волос на затылке дополняли выразительный образ. Казалось, еще миг – и маэстро поплывет в классическом танце, увлекая в па-де-де Маленьких Лебедей – следовавших за ним спутников и спутниц.
Хотя нагруженная вещами Мария больше походила на небольшое вьючное животное, нежели на лебедя. Бедняжка волокла на себе все снаряжение маэстро: сумку с ноутбуком, чемоданчик с прибамбасами для визажа и премилый, но явно увесистый кофр цвета расплавленного золота, усеянный значками знаменитой фирмы. Ля Бин явно был не из тех, кто путешествует без багажа.
Третья персона шествовала с одной дамской сумкой. Узнав ее, я искренне обрадовалась: то была Катерина! Вид у нее был вполне довольный, за руку ее никто не тянул, в спину не подталкивал. Катька шла сама, с интересом вертела головой во все стороны и улыбалась.
А я-то, дурочка, напридумывала себе разных страхов и ужасов!
Соображая, не отказаться ли от навязанного мне Миком спонтанного путешествия, я приподнялась было с каната, но тут шедший за Катериной голливудский тип посмотрел прямо на меня и покачал головой.
Я села.
Замыкавший процессию неприятный дядька, похожий на бультерьера, мазнул по мне цепким взгладом, но не признал.
Еще бы, у меня же такой грим! Один ослиный чубчик чего стоит!
– Что делать, что делать?! – заволновалась тем временем Нюня. – Может, лучше остаться?
Я представила, как возвращаюсь с повинной в имение, а меня, не приведи бог, опять встречают с автоматом в руках и запирают в кладовке.
О нет, без посторонней помощи мне вторично оттуда не выбраться!
– Вот и решение вопроса, – заключила Тяпа. – Никаких союзников в имении у тебя не осталось, а на «Медузе» их сразу двое: Ник и Катя. Поплывем!
Тут с соответствующим приглашением подоспел и улыбчивый бородач Николай.
Я позволила препроводить меня на баркас, устроилась на скамеечке у борта и покойно, как подобает чинной бабушке, сложила руки на коленях, преодолев возникший было порыв прощально помахать легендарному острову.
До свидания, Санторини! Как говорят в Греции – херэтэ, что для русского слуха звучит неприлично, но ситуативно подходяще.
– Полное херэтэ! – припечатала Тяпа.
Это было и окончательное прощание с островом, и исчерпывающее определение положения, в котором я оказалась.
Загримированная эдаким чучелом, я плыла на утлом суденышке по волнам чужого моря с незнакомым человеком и в неизвестном направлении, не имея ни вещей, ни денег, ни паспорта, ни даже возможности спросить о тысяче волновавших меня вещей!
Нюня жалостливо всхлипнула.
– Вот только не надо драматизировать! Денег Мик тебе оставил и рот не зашил – если будет очень нужно, задашь свои вопросы по-английски, – разозлилась Тяпа.
Я сразу же приободрилась, потому что злость у нас с Тяпой – эмоция активная. Как говорил Шварценеггер в роли Терминатора (удавшейся ему гораздо лучше, чем роль губернатора): «Ярость полезнее, чем отчаяние!»
– Не хнычь – действуй! – агитировала меня Тяпа.
Что, собственно, делать, как именно действовать, ей тоже было непонятно, но я нашла, чем себя занять. Деловито вытащила из карманов изрядно оттянувшие их мокрые тряпки и разложила их сушиться на лавочке.
Николай при виде моей постирушки удивленно заморгал, но ничего не сказал. Может, потерял дар речи? Тугая маечка на тоненьких бретельках и ультракороткие шортики с бахромой очень неожиданно сочетались с образом скорбящей столетней вдовы.
Потом я проверила мобильники. В открытом море связи не было, но я и не стала бы никуда звонить, потому что мой аппарат уже был на грани смерти, а Мик, коварный тип, снабдил свой телефон паролем.
С особенным сожалением я вспомнила оставленную на острове сумку – в ней было и зарядное устройство для телефона… Спросить, что ли, у Николая зарядку для «Самсунга»? Или не травмировать доброго человека таким стремительным подъемом бабули из бездн отчаяния?
Солнце поднималось все выше. Я перебралась в тень. После полудня добрый человек накормил меня нехитрым обедом, потом принес удобный шезлонг, и я продремала в нем до ужина.
Сам Николай не спал и время от времени, проходя мимо меня, с вопросительной интонацией ронял названия островов и городов. Очевидно, прикидывал, куда направляется «Медуза».
Уже в сумерках Николай обрел уверенность в том, что пункт назначения яхты – Салоники. Он повторил называние крупнейшего греческого порта несколько раз, при этом то убежденно кивая, то пожимая плечами. Я расшифровала эту пантомиму примерно так: «Медуза» идет в Салоники, но какого черта?» Я плохо помнила карту, но мне тоже было ясно, что это долгий путь, который затянется на весь день и добрую половину ночи.
Недоумение Николая можно было понять. Если те, за кем мы следуем, хотят попасть на материк, они могли это сделать быстрее и проще: совершив полуторачасовой переход морем на Крит, а оттуда продолжив путешествие на самолете. Я бы, признаться, поступила именно так. Романтика романтикой, но комфорт и скорость для меня в приоритете!
Вечером Николай предложил мне спуститься в каюту, но я решительно покачала головой: нет, мол, мы – добросовестно скорбящие старушки – люди не мягкотелые, чуждые сибаритства и стремящиеся к гордому одиночеству. Тогда мне дали теплый плед и оставили в покое.
– А почему я? Почему, чуть что, сразу я?! – заволновался Бак. – Пусть его Зак убивает!
– Опять Зак, все Зак! – заворчал коренастый кривоногий парень, похожий на рыжую гориллу.
У него были небольшие, глубоко посаженные глазки, приплюснутый нос с вывернутыми ноздрями и толстые губы. На низкий лоб в ступеньках ранних морщин изящным мысом спускались короткие густые волосы. Ближе к затылку они превращались в курчавую шерсть, которая густыми потоками стекала на плечи, грудь и спину и далее широко и свободно разливалась по всему телу.
– Нам платят одинаково! – напомнил Бак.
Он выглядел как брат-близнец гориллообразного Зака, только был не рыжим, а черным. Капитана «Медузы» это страшно забавляло. Он даже иногда называл свое судно плавучим цирком.
– А я не нанимался кого-то убивать! – заявил Зак.
– Ах, вот в чем дело!
Человек с физиономией и характером бультерьера, с неоправданной претензией названный любящими родителями красивым именем Лайонел, брезгливо поморщился и вытащил из кармана бумажник.
Бак и Зак застыли в одинаковых позах у двери кают-компании, как два декоративных чучела.
– Теперь вы наняты. – Лайонел припечатал к столешнице несколько крупных купюр и встал. – Мне безразлично, кто из вас это сделает, но предупреждаю: если ночью милый юноша не упадет случайно за борт, на рассвете к рыбам отправитесь вы оба. Дискуссия закрыта, и я прощаюсь с вами до утра.
Он холодно улыбнулся и вышел из каюты.
Бак и Зак переглянулись.
С порога не видно было, сколько денег лежит на столе, и они одновременно отклеились от стены.
– Бросим жребий? – спросил рыжий Зак, поглазев на купюры.
– Или в картишки? – предложил черный Бак.
Идея поделить и работу, и деньги по-братски, на двоих, ни одного из них не посетила.
В примыкавшем к кают-компании санузле молодой человек голливудской внешности отклеил от переборки пустой стакан для виски, слез с толчка, спустил воду в незадействованном по прямому назначению унитазе, вымыл руки под краном, до половины наполнил стакан водой и вывалился из клозета, талантливо изображая вдребезги пьяного типа.
Пассажиры вразнобой гуляли на палубе.
– Что ты пьешь, Мик, милый? – кокетливо надул подкрашенные губы маэстро Ля Бин.