Не повезло нам никак. Ни в первом, ни во втором составе Катерины со спутниками не было!
– Ну, что ж, мы сделали, что могли! – развел руками Мик, провожая взглядом хвост уходившего состава номер два.
– Ты что, сдаешься?! – дружно изумились Тяпа и Нюня.
Этого я вынести не могла.
В детстве, играя в шахматы, я сражалась за победу до последнего, а если проигрывала – переходила в рукопашную и дралась по-настоящему, уже не за доской, но зачастую с использованием ее в качестве оружия ближнего боя.
– Мы сделали не все, что могли!
Мик посмотрел на меня с интересом.
– Методом исключения мы уже вычислили поезд, в котором едет Катя, – напомнила я. – Теперь мы вернемся на одну станцию назад и двинемся по тому же маршруту до конечной. Катин поезд – дальнего следования, значит, в пути он делает немногочисленные, но довольно-таки продолжительные остановки. Мы будем выходить из вагона на каждой станции и расспрашивать людей: кто их видел, кто что знает?
– А как мы объясним, кого мы ищем? У нас нет фотографий, а описание на словах займет слишком много времени.
– Умный, умный, а дурак! – с превосходством заметила моя Тяпа.
– Нам не нужны фотографии, у нас есть кое-что получше, – торжествующе улыбнулась я. – Ну? Не догадываешься? Подумай!
Пальцем я начертила в воздухе круг у своей головы.
– Это нимб? Ты – святая ясновидящая, и твой редкий дар поможет нам в поисках? – явно досадуя, съязвил Мик.
– Я имею в виду мое лицо! Вернее, наше сходство с Катериной! Мы будем искать девушку, точь-в-точь похожую на меня! Только купи мне какой-нибудь крем или влажные салфетки, потому что одним лишь мылом и водой из-под крана мой грим старушки-матери не снять.
– Татьяна, ты умница! – воскликнул Мик.
Я горделиво задрала нос, и с него тут же шлепнулся на землю кусочек засохшей штукатурки.
Мы вернулись на предыдущую станцию, и там, пока Мик разбирался с железнодорожным расписанием, я заскочила в магазинчик за мелкими покупками и наконец вернула себе нормальный облик.
Боюсь, раковина умывальника в станционном клозете засорилась – оказывается, профессиональный тон в неумеренных количествах забивает не только поры, но и трубы! Зато я избавилась от маски Бабы-яги, а заодно и от траурного наряда.
На выходе из дамской уборной меня остановил гортанный окрик. Я уже платила за пользование удобствами, но делала это в облике бабушки, а не девушки, поэтому молча достала из нового кошелька еще два евро и вложила монету в требовательно протянутую ладонь. Последовавший за этим радостный возглас меня удивил, и я наконец посмотрела, кто передо мной.
Это была цыганка. Самая настоящая цыганка – из тех, какие нередко встречаются на улицах моего родного города: невысокая пышная тетка в цветастой юбке с оборками и ситцевой кофточке с закатанными рукавами. На шее – бусы в три ряда, на голове – косынка с люрексовой нитью, на губах – улыбка Джоконды. Над губой – усы.
– Ой, нет, не надо мне гадать! – упреждая более чем вероятное предложение, вскричала я по-русски.
– Моска? – обрадовалась цыганка. – Лола разумея моска!
– Видимо, она хочет сказать, что ее зовут Лола и она знает русский, – добросовестно перевела мне Нюня.
– Думает, что знает, – хмыкнула Тяпа.
– Опять ты, девка! – сказала тем временем цыганка Лола.
– Оп-па! – Тяпа заставила мне остановиться. – Что значит «опять»? Она думает, что вы уже встречались?
– Мы уже виделись? – озвучила я вслух.
– Видели, видели! – Цыганка кивнула и растопырила пальцы буквой «V».
То ли показывала, что это наша вторая встреча, то ли изображала знак победы.
Не знаю, над кем. Возможно, над судьбой, которая нас разлучила и снова свела, как счастливую индийскую семью.
– Кстати, цыгане – выходцы с Индийского полуострова, – зачем-то сообщила мне Нюня.
Я оставила эту ценную историко-географическую справку без внимания.
– Когда вы меня видели? Когда я в поезд садилась?
– Поезд, поезд!
– А в какой именно поезд?
– Поезд, поезд!
– Спроси по-другому, попроще, она тебя плохо понимает, – посоветовала Нюня.
– Куда ушел поезд? – спросила я, как мне казалось, проще некуда. – В какой город?
Цыганка сделала красивое плавное движение кистью руки, и «двушка», которую я ей дала, растаяла в воздухе. Передо мной снова была пустая ладонь. Я засмотрелась на нее. Фокусница Лола пощелкала пальцами.
Я очнулась:
– Позолотить Лоле ручку, и Лола мне всю правду скажет? Ладно!
Я дала цыганке вторую монету.
– Поезд! – многозначительным тоном изрекла она, войдя в роль. – Город! С… С… С…
– Это она заикается или борется с провалом в памяти? – осведомилась Тяпа.
– Город так называется? – догадалась я. – На «С», да?
– На эс, на эс!
Вторая монета исчезла так же, как и первая.
Я с неудовольствием посмотрела на требовательно защелкавшие перед моим носом коричневые пальцы.
– Совсем совести нет у Лолы! – возмутилась во мне Тяпа. – Мы так и будем название города по два евро за каждую букву разгадывать? Это дороговато выйдет!
– Если окажется, что это Сан-Сальвадор-да-Баия-ди-Тодус-дус-Сантус, мы разоримся, – нисколько не ропща, лишь констатируя огорчительный факт, сказала Нюня.
– Сан – что?! – восторженно ахнула Тяпа.
– Город в Бразилии, столица штата Баия, – скромно пояснила Нюня.
– Я думаю, это просто София, – сказала я, напоминая им обеим, что тоже не лыком шита.
И спросила цыганку:
– Город на «С» – София?
– Ай, София, ай, София!
Улыбка Джоконды дополнилась тихим грудным смехом.
– За обыкновенную Софию, я думаю, четырех евро вполне достаточно, – сказала мне Тяпа.
– Спасибо, всего вам доброго!
Я вежливо поклонилась жадной Лоле и обошла ее по широкой дуге.
– Мик, наши тут точно были, цыганка приняла меня за нее! – поспешила сообщить я товарищу.
Чистая, помолодевшая на сто лет, я вернулась на перрон в модных шортах и майке, но со старорежимным узелком в руках: выбросить платье-балахон я не рискнула. Хоть какая-то сменная одежда!
Вообще-то мне нравится путешествовать налегке, но не с пустыми же руками. Теперь у меня вновь было кой-какое имущество: помимо балахона, происхождением которого я даже не поинтересовалась, я располагала зубной щеткой, дородным набором косметики, расческой, влажными салфетками, темными очками и новым кошельком.
– Для начала неплохо, – приободрила меня Нюня. – Минимальная материальная база есть, можно строить жизнь дальше.
– Тем более что инвестиции в строительство получены, – с удовлетворением добавила Тяпа.
Мик дал мне денег, так что я чувствовала себя не только молодой и привлекательной, но и достаточно состоятельной особой.
Однако улыбка, которой встретил меня, красивую, Мик, была отчетливо кривоватой.
Сначала я решила, что его смутила моя вновь обретенная красота, но оказалось, что причина не в этом.
– Боюсь, мне придется тебя оставить, – признался мой голливудский приятель.
– Уже? Так рано? У нас же еще ничего не было! – неприятно удивилась моя Тяпа.
– Но почему, почему?! – заломила руки Нюня.
Она всегда очень переживает, когда нас бросают.
– Потому что поезд, в котором едут Катя и все прочие, следует в Софию. София – столица Болгарии, которая не входит в Шенгенскую зону. А Греция – в Евросоюзе. Ты понимаешь, что это значит?
Я понимала:
– Что на границе будет паспортный контроль, а у меня нет документов. И что теперь?
– Теперь так: до границы мы едем вместе и действуем по твоему гениальному плану. Если выяснится, что Катерина и остальные не сошли с поезда на этой стороне, то я оставлю тебя на последней греческой станции и поеду в Софию один.
Я нахмурилась.
– Я не брошу тебя, – пообещал Мик и неожиданно ласково приобнял меня. – Между Салониками и Софией всего триста пятьдесят километров, и поезда курсируют два раза в сутки. Если все будет хорошо, я смогу вернуться уже к вечеру.
– А если что-то будет плохо, то можешь и не вернуться, – заметила я. – Все-таки небезопасно преследовать компанию, в которой кто-то хотел тебя убить.
– Небезопасно оставлять такие дела нерешенными, – возразил он.
И далее Мик высказался в том духе, что человек он не злопамятный, но любопытный, и потому непременно должен узнать, кто и за что его хочет пристукнуть.
Не согласиться с этим утверждением было трудно.
Чтобы иметь при себе наглядное изображение искомого лица, и в том случае, если ему придется ехать в Болгарию без меня, Мик сфотографировал меня камерой своего мобильника.
Фотки, на наш с Нюней вкус, получились просто отвратительные!
На одной у меня было два подбородка, на другой из-под волос вылезло ухо, на третьей я моргнула, а на четвертой на лицо неудачно легла тень, образовав буратинистый нос. Но Мик сказал, что снимки замечательные, я на них как живая.
Я невольно задумалась: значит, в образе уродины я выгляжу как живая? А в виде красавицы – как мертвая? То есть при жизни красота мне не свойственна, я могу обрести ее лишь посмертно?!
Я невольно задумалась: значит, в образе уродины я выгляжу как живая? А в виде красавицы – как мертвая? То есть при жизни красота мне не свойственна, я могу обрести ее лишь посмертно?!
Сразу мне захотелось сделать мертвым кого-то еще, но он увернулся.
На пригородной электричке мы доехали до станции Стримон, где у поезда Салоники – София по расписанию была получасовая остановка.
Этого времени нам хватило, чтобы опросить официанта в буфете, продавщицу в магазинчике и трех одетых в разную форму мужиков, из которых один оказался кондуктором, другой – пожарным, а третий и вовсе офицером бундесвера, не имеющим никакого, даже самого опосредованного отношения к железнодорожному сообщению между Грецией и Болгарией.
Он тростинкой покачивался на перроне в тщетной надежде дождаться трамвая номер одиннадцать, идущего из Ольсдорфа в Поппенбюттель, и категорически не желал принимать к сведению шокирующую информацию о том, что находится не в Гамбурге, как нужный ему трамвай, а в глубокой греческой провинции. Само название «Стримон» вызывало у него брезгливую гримасу.
Тем не менее именно этот невменяемый герр подтвердил, что уже видел меня на сей трамвайной остановке. Он даже предлагал мне прокатиться вместе с ним до Поппенбюттеля, каковое любезное предложение я, гадкий мальчик, со смехом отвергла.
Выяснить, почему я – мальчик, мне не удалось. Почему гадкий – я даже не спрашивала («Просто потому, что хорошая девочка!» – щадя мои чувства, рассудила Нюня).
Сделать окончательный вывод на основании показаний столь же шатких, как сам свидетель, мы не рискнули, но все же обнадежились.
– Подумаешь, перепутал человек трамвай с поездом, а девочку – с мальчиком! – сказала Тяпа. – Нет дыма без огня!
Мы поехали дальше и нашли второго свидетеля на последней греческой станции с обманчивым названием Промахон.
– А вот мы не промахнулись! – обрадовалась я.
Мое лицо показалось знакомым бородатому дядьке с собакой и пластиковым стаканом для мелочи.
Удивительно жизнерадостный для безработного и бездомного человека, этот бородач единолично оккупировал лавочку на перроне и наблюдал с нее за течением жизни с добродушным интересом ребенка, созерцающего разворошенный муравейник. Говорил он только по-гречески, поэтому общался с ним Мик, а я выступала как живая картинка и добросовестно демонстрировала лицо в хаотичной последовательности всех возможных ракурсов и гримас до тех пор, пока сердобольные пассажиры не начали бросать свои монетки к моим ногам.
После этого бородач предложил мне остаться с ним и работать в паре. Мик имел наглость вступить в обсуждение данного возмутительного предложения и по результатам переговоров сообщил мне:
– Все в порядке, Адриан поможет тебе с ночлегом.
– То есть?!
Я страшно возмутилась, вообразив, будто меня пустили по протянутым рукам побирушек.
– Мы здесь расстаемся, ты помнишь? Следующая станция – Кулата – уже на болгарской стороне, тебе туда нельзя, – перестав смеяться, напомнил мне Мик. – И в гостиницу без документов тебе не устроиться, а Адриан в хороших отношениях с одной местной домовладелицей. Он говорит, она охотно сдаст тебе мансардную комнату. Или ты можешь придумать что-то получше?
Я поразмыслила и неохотно признала, что других вариантов не вижу.
– Мансарда так мансарда!
Проводив Мика, отправившегося догонять Катерину и всех-всех-всех в Болгарии, я пошла с Адрианом и его собакой Буси, которая немного подняла мне настроение тем, что сама вызвалась понести мой узелок.
Городок Промахон отнюдь не производил впечатления процветающего.
Сразу за станцией вдоль путей тянулся покосившийся пограничный забор, нелепо торчали пустые, еще во время холодной войны покинутые сторожевые вышки.
Я уже начала опасаться, что в качестве обещанной мансарды получу в свое распоряжение площадку на таком вот насесте и вместо серенад и колыбельных буду всю ночь слушать мужественные окрики: «Стой, стрелять буду!» и лай верных Джульбарсов. Но Буси, бежавшая впереди, свернула в сторону от пограничной территории.
Минут двадцать мы странствовали по оврагам и перелескам, и местность вокруг становилась все более дикой, пока я не пожалела о том, что мне не постелили в пентхаусе на сторожевой вышке.
Потом деревья расступились, и я увидела старый фермерский дом, большой амбар с глухими стенами и окнами в крыше, цистерну на четырех ногах трехметровых столбов, проржавевший трактор без колес и деревянную беседку, ребра которой прогнулись под тяжестью бронзовых, в голубой патине, кистей винограда.
Собака Буси ускорилась, а Адриан указал мне на подходящий для «приземления» стожок и скрылся в доме. Потом он вышел из дома и направился в амбар. Потом вышел из амбара и двинулся в беседку. Потом вышел из беседки, постоял, озираясь, под брюхом четвероногой цистерны, зачем-то заглянул под днище стоявшего на пеньках трактора и потрусил в поля.
– Он не идиот? – задумалась моя грубая Тяпа.
– Ну, почему же сразу идиот? Есть ведь и другие диагнозы: дебил, кретин, олигофрен, имбецил, – своеобразно вступилась за бородача моя добрая Нюня.
Собака Буси произвела на нас впечатление гораздо более интеллектуальной личности, потому что не примкнула к метаниям хозяина, а направилась прямиком к своей будке и миске.
Некоторое время я наслаждалась пасторальными видами под размеренное собачье чавканье, вскоре сменившееся ровным посапыванием.
Потом явился бородач, а с ним – старушка с секатором и охапкой какой-то ботвы. Я ей понравилась – она даже показала Адриану большой палец. Обмениваясь взглядами, кивками и улыбками по взаимовыгодному курсу, мы прошли в амбар, и там я наконец получила обещанное: крышу над головой и подушку под голову.
Уснула я, кажется, еще до того, как хозяйка меня оставила.
Вчерашний день был насыщенным и нервным – один побег из кладовки чего стоил! – а ночевка на палубе не позволила мне как следует отдохнуть. Поэтому теперь, добравшись до удобной постели, я просто отключилась.
Мобильник мой, бедолага, совсем разрядился, а других средств связи с внешним миром у меня не имелось, хотя где-то совсем рядом курлыкали птички, и сквозь сон я подумала: если задержусь на этой верхотуре надолго, можно будет попробовать натаскать голубей как почтовых.
Снизу меня пару раз окликали по имени – возможно, звали к обеду и ужину, но я не смогла встать с постели.
Греческий бог сновидений Морфей выпустил меня из своих могучих объятий лишь затемно.
По крутой лесенке я спустилась на первый этаж. Нежилой, он не был освещен, только над дверью тускло светилась одна лампочка. В глубине просторного помещения до самого потолка громоздились какие-то округлые горы.
– Опять мешки! – припугнула меня Тяпа.
Я вышла наружу, в лиловую теплую ночь. Невидимая Буси приветственно тявкнула. Брякнула миска. Я поняла, что голодна, и с надеждой посмотрела на светящиеся окна дома.
Не будет ли с моей стороны слишком большой наглостью попросить немножечко еды? Деньги у меня есть, но вряд ли поблизости имеется общепит. Если хозяйка меня не накормит, придется нелегально питаться от щедрот виноградной беседки и морковных полей.
Обходя островки каких-то ароматных цветов, я подошла к окну и заглянула в комнату, оказавшуюся просторной кухней. Взгляд моментально выхватил из общей идиллической картины толстостенную кастрюлю с запотевшей стеклянной крышкой и керамическое блюдо с горой зеленых яблок и сиреневых слив. Я сглотнула слюнки.
Бабуля-домовладелица и бородач-постоялец сидели за столом спиной к окну, лицом к телевизору. Старушка покойно сложила руки на столе, Адриан застелил колени куском брезента и, энергично вращая кистью, ввинчивал сапожную иглу в подошву расклеившегося башмака. Мягко светил торшер под кружевным с бахромой абажуром – любимого цвета маэстро Ля Бина, бодро рокотал телевизионный диктор.
Сцена была такая уютная, словно ее выстроили в Голливуде специально для съемок внезапного нападения на мирных землян «чужих», вампиров, зомби и прочей нечисти.
Я поежилась и оглянулась: по железной логике классического ужастика, чудовища должны были вломиться в окно – в водопаде битого стекла, в мантиях оборванных занавесок, с плетями вьюнков на когтях… Мне не хотелось случайно оказаться на пути вражеского нашествия.
Опасных монстров во мраке за своей спиной я не увидела, но интуитивное ожидание внезапной катастрофы оправдалось.
Внезапно на телеэкране произошла пугающая перемена. Вальяжного диктора смыло заставкой экстренных новостей, и в студии появилась напряженная девушка со строгой прической.
Глаза у строгой девушки были суженные, а губы кривились, словно она только что проглотила живую жабу и теперь нечеловеческим напряжением всех лицевых мускулов не позволяет ей выбраться обратно. Тревожно блямкнула музыкальная отбивка, и дикторшу прорвало.