— Да что с тобой сегодня? Совсем заучился! — и Алеша назвал телефон из восьми
цифр (здесь, видимо, уже была общегосудаственная телефонная сеть). Мы вошли в
метро.
— Ну, пока, звони.
Алеша прошел через контроль, ловко показав карточку, а я направился к автомату и
после двух долгих гудков услышал в трубке собственный голос:
— Алло!
А у меня и язык отнялся, С чего начать?
— Вальдемар Тарнавский, — я как мог, изменил свой голос, — вам звонят из
университета. Мне поручено передать вам вашу работу.
На том конце провода почувствовалось замешательство:
— Какую работу? Как вы хотите?
— Где вы живете?
— Улица Героев Халхин-Гола, дом 3, квартира 14.
Такой улицы я не знал.
— А где это?
— Это Юго-Запад. Доезжаете на метро до станции "Кораблестроительный Институт", —
объяснял он, — а там направо по проспекту Стачек метров двести.
Мне ничего не оставалось, как ответить:
— Хорошо, спасибо, я скоро буду, — и повесить трубку.
Над автоматом висела металлическая карта Ленинградского имени Ленина ордена
Ленина метрополитена. Я долго, подобно дремучему провинциалу, изучал её.
Ленинград не превышал по размерам знакомый мне город, но восемь линий метро
переплелись такой невообразимой паутиной, что я далеко не сразу нашёл нужную.
Она начиналась в Невском районе, на улице Дыбенко, пересекала
Невско-Василеостровскую линию с переходом на Ломоносовскую, через две станции
("Тегеранская" и "Проспект Славы") пересекала Московско-Петроградскую линию с
переходом на "Московскую", потом пересекала Кировско-Выборгскую линию с
переходом на "Ленинский проспект" и шла вдоль Ленинского проспекта: станции
"Кораблестроительный институт" и "Улица Андропова". Поскольку Великой
Отечественной войны не было, должна отсутствовать вся связанная с нею
топонимика.
Я прошел через метрополитенный контроль, хладнокровно предъявив контролерше свою
студенческую карточку, чья стоимость равнялась стоимости "москвича". Тут мне
вспомнился чешский анекдот о человеке, который всякий раз, входя в метро,
предъявлял контролерше разные бумажки: от свидетельства о рождении до справки по
болезни, а под конец помахал просто рукой. Через пять минут я уже мчался в
переполненном вагоне метро. Приятно удивило меня отсутствие настырной рекламы. А
люди вокруг все те же, что и обычно: веселые, грустные, задумчивые, многие
читают.
Станция "Кораблестроительный институт" была украшена скудным орнаментом на
морскую тему и не имела эскалатора. Разумеется, нигде не сидели попрошайки.
Мороз на улице все крепчал, и мои глаза заслезились. Здания вокруг тоже
смахивали на сталинскую архитектуру: массивные формы, фигурные балконы, арки,
лепные карнизы, шпили. Все это строительство должно было занять много времени и
средств, но если этим людям не пришлось восстанавливать 1400 городов и поселков,
они могли позволить себе такую роскошь. А в просветах между этими дворцами
проглядывали самые убогие "хрущобы" с мусорными баками во дворах. Мой двойник
жил в доме похуже "сталинки", но получше "хрущевки" на тихой улице Героев
Халхин-Гола, почти совпадающей в пространстве с улицей Лени Голикова. Впрочем,
это не зависело от исторических случайностей.
Я поднялся на пятый этаж и позвонил в нужную дверь. Открыл мне сам Вальдемар.
Его удивление длилось гораздо короче, чем я мог ожидать.
— Я сразу узнал тебя, — пояснил он. — Ты звонил мне по телефону. А четыре дня
назад мне приснился дурацкий сон: прихожу я домой, а там я сижу. Откуда ты?
— Из другого мира.
— Понимаю, — он старался вести себя, как ни в чем не бывало: этакий дачник,
принимающий марсианина. — Из какого?
— Судя по тому, что я уже успел узнать, наши миры разветвились в 1941 году.
— Проходи, — пригласил меня он. — Я сейчас один.
Мы вошли в просторную комнату, служившую ему спальней и кабинетом — если
позволительно будет в конце XX века проводить такие градации. На столе стоял
миниатюрный новенький телевизор, по которому шла какая-то юморина: несколько
молодых людей в альпийский шапочках плясали и пели:
Солнечный круг —
Дойчланд вокруг…
Айн, цвай, драй,
Фридрих Энгельс.
Айн, цвай, драй.
Доктор Геббельс.
Айн, цвай, драй,
Пчела Майя!
Айн, цвай, драй,
Ну и я!
Вальдемар заметил, как я впился взглядом в экран, но все же отключил его. Тогда
я увидел над стулом крупную цветную фотографию. На ней Вальдемар обнимал ту
самую девушку, которую и я любил (увы, безнадежно) в своем мире.
— Это…
— …моя супруга. — ответил он со свойственной мне рисовкой.
Мы подошли к зеркалу. Действительно, мы были идентичны. Только мои волосы были
короче, ведь я недавно постригся. Одновременно мы машинальным движением
коснулись своих челюстей: и у него, и у меня не хватало одного зуба, удаленного
шесть лет назад.
— У вас нашли способ путешествий в параллельные миры?
— Нет. Это произошло случайно. Я опускался на лифте, возвращаясь от нашего с
тобой "общего друга", и… попал сюда.
— А как же ты меня нашел?
— Мне подсказал это Алеша, твой номер телефона.
Он думал. Потом еще раз внимательно рассмотрел меня, перевел взгляд на мой
пуховик и кожаную сумку с телевизором. Я как мог подробно и кратко рассказал о
нашем варианте истории.
— Это маловероятный вариант истории, — пожал плечами мой двойник. — А у нас все
было иначе. С Германией мы никогда не воевали. Были, конечно, охлаждения
отношений, особенно при Хрущёве, но война… Нет. А вот с Ниппонией,
действительно, война была, в 52-м году, потом умер Сталин, и новые руководители
заключили договор: Хрущев-дурак вторую половину Сахалина отдал. Ниппония же
четыре года всевала с Америкой, и их война закончилась ядерными ударами:
американцы уничтожили Хиросиму, а ниппонцы три дня спустя — Лос-Анджелес… А
потом наступил так называемый "вооруженный мир". Германская победа привела к
развалу колониальной системы, и теперь все четыре империи борются за влияние в
тропических странах. За нас — Куба, Ангола, Эфиопия. Германские сателлиты —
Палестина, Заир и Мадагаскар. Американцы хозяйничают в Западном полушарии, а
Ниппон — в Юго-Восточной Азии, — он протянул мне большой географический атлас.
Я полистал. Действительно, в центре Европы простирался от Вогезов до Немана
Священный Рейх Германской Нации. Италия владела почти половиной Средиземного
моря. На месте Израиля было Арабское Государство Палестина со столицей в городе
Аль-Кудс. Индия дробилась на множество мелких государств.
— Странно, — произнес я наконец, — мы живем в разных мирах, однако, мы похожи до
неотличимости, мы живем в одном и том же районе одного и того же города, у нас
есть как минимум один "общий знакомый". Тебе это не кажется странным?
— Да, странно, — согласился он, пожав характерным для меня жестом плечами. — Из
этого следует, что события последних пятидесяти пяти лет не повлияли или почти
не повлияли на историю нашей семьи… Давай-ка сверим вехи.
Мы назвали с десяток наших знакомых и обнаружили, что процентов на семьдесят эти
реестры совпадают. Потом мы взяли по машинописному листу, и каждый
самостоятельно набросал наше генеалогическое древо. У него оно оказалось богаче.
— Это вполне естественно. В твоем варианте — двое погибших на войне. Младший
брат деда, Аркадий, кстати, до сих пор жив. Ему уже семьдесят. Он работал в
управлении Литовского МГБ. А это его потомки…
У меня оставался последний аргумент:
— Но ведь наши с тобой дедушка и бабушка познакомились только благодаря войне.
— Как именно?
Я рассказал.
— А в нашем варианте, — возразил он, — все было иначе. В 1947 году над
американским штатом Монтана появилась летающая тарелка. Тогда все четыре империи
стали строить систему слежения за подобными объектами: все думали, что это
тайное оружие соседей. И вот представь, по всему Советскому Союзу строится
система наблюдательных станций. Это у Чингиза Айтматова в романе "И дольше века
длится день" описывается. Один из таких объектов устраивается в Гуляй-Поле. А
дед в это время как раз окончил авиационное училище…
— Он поступил туда, невзирая на дворянское происхождение? — удивился я.
— В сорок первом году все классовые ограничения были сняты. Таким образом, мы
нейтрализовали эмиграцию и вернули в страну добрую половину инженеров, писателей
нейтрализовали эмиграцию и вернули в страну добрую половину инженеров, писателей
и военных, бежавших от троцкистов в гражданскую войну. Так вот, его как раз и
командировали в Гуляй-Поле как специалиста. А там он и познакомился с самой
красивой девушкой городка — школьной учительницей.
— Все равно странно… После войны у нас на одного жениха приходилось по десять
невест, но у вас… Ей тогда было двадцать два года. Почему она не вышла замуж
до тех пор?
— У нее был жених, но он попал под трактор в сорок третьем году.
— А в моем варианте он в то же самое время воевал под Курском…
— Под Курском?!! Вы что? от немцев до Курска бежали?!
— Хуже. Немцы дошли до Сталинграда.
— Однако! Ну и вояки у вас там!
— Это ваши же вояки. Только у вас, поскольку вы не воевали, их некомпетентность
не вылезла наружу — отсиделись вы. А мы за это очень дорого заплатили.
— Ну, мы тоже полмиллиона положили на Амуре в пятьдесят втором. И все же
личность Сталина, я считаю, положительна и необходима в советской истории. Он
уберег нас (да и вас) от троцкистской нечисти и космополитических вырожденцев.
Видишь ли, в двадцатые годы была единственная валена: между Сталиным и
Троцким…
— Валена? — переспросил я.
— Германоязычное слово. Означает выбор.
— У нас говорят: альтернатива. Англоязычное слово.
— Ах да! у вас же Америка самая главная страна. Удивительно, как могли эти
забитые эмигранты так возвыситься? У вас какой-то нереальный вариант истории.
— В принципе я с тобой согласен. Но неужели все вы — наивные коммунисты?
— Коммунизм бывает разный. Мы ж не троцкисты. Россия — цель, коммунизм —
средство. Да, мы уж и не столь наивны, как десять лет назад.
— По дороге сюда я видел коммерческие ларьки….
— Да, пять лет назад у нас разрешили мелкое предпринимательство. Разумеется, под
партийным контролем.
— А ты в партии?
— Нет, но собираюсь вступить… О, уже восемь! Я побегу в фотоателье, надо
забрать фотографии. Если в мое отсутствие придет Виола, веди себя, как ни в чем
не бывало. Скажи, что идешь за фотографиями, и поджидай меня у подъезда. Завтра
у нас суббота? Да?
— И у нас тоже.
— В понедельник у меня последний экзамен сессии. Диалектический материализм! У
вас, небось, такого не учат.
В коридоре он заглянул в мою кожаную сумку:
— Это оттуда?
— Да.
— Ладно, потом посмотрим. Пошел я.
И он исчез.
Я, оставшись один, обошел обе комнаты. Мебель и прочая обстановка были иных
конструкций, однако телевизор, как и у меня, назывался "Радуга 716". Но меня
больше заинтересовали книги, куда многочисленнее моих. Многие были мне
незнакомы, другие соответствовали моим, многих из имеющихся у меня тоже не было.
Десятитомник Сталина, сочинения Гракха, Бабефа в четырех томах. Международные
ежегодники начиная с 1957 года, "Россия в 1913 году", Л.Н.Гумилев "Этногенез и
биосфера Земли", "Иерусалимский процесс" в трех томах.
Последние я полистал. Оказывается, в августе 41-го года германская армия заняла
Палестину, а год спустя в Иерусалиме открылся под председательством доктора
Фрайслера процесс над сионистами. В числе подсудимых — Менахем Усышкин, Давид
Бен-Гурион, Мартии Бубер, Хаим Вейцман и другие. В материалах процесса — тексты
Ветхого Завета, Талмуда и "Протоколов сионских мудрецов", свидетельские
показания местных жителей-арабов и граждан различных европейских стран.
Семьдесят главных обвиняемых были приговорены к публичной смертной казни, а
Иерусалим отдан арабам и переименован в Аль-Кудс. Советский Союз признал
основные положения Иерусалимского процесса в декабре 49-го года.
Художественная литература несколько беднее. Книги Набокова, Генриха Сенкевича и
Экзюпери отсутствовали. Зато стоял шеститомник Аркадия Гайдара с фотографией
престарелого писателя в первом томе (романы "Целинные годы" 1958 года, "Он
сказал: Поехали!" 1962 года, "Сибирские истории" 1977 года). Помимо
общеизвестной классики было еще несколько неизвестных мне фамилий: Соколов,
Заварзин, Романовский…
Пока я пролистывал книги, в замке захрустел ключ, и я услышал свой голос:
— Да, это действительно так! Я и сам сначала не поверил! Когда видишь самого
себя, это невероятно. Но если невероятное становится очевидным, его принимаешь
как факт.
— Где он сейчас? — этот голос, без всякого сомнения, принадлежал моей
возлюбленной Виоле. Вернее, ее двойнику из этого мира.
— Да здесь. Вальдемар!
Я вышел. Блондинка Виола была восхитительна в своей мягкой белой шубке из
заячьего меха. А мой двойник помогал ей разуться, наклонившись к ее коленям, как
не раз наклонялся я. При моём появлении Виола вскрикнула.
— Извините, — забормотал я, пытаясь как бы оправдаться, — я сам не знаю, как это
произошло… Это, конечное невероятно, но…
Через полчаса мы ужинали. На столе — копченая мойва, бутерброды, чай с
клубничным вареньем.
— А где мама? — поинтересовался я.
— Она вышла замуж… за немецкого барона… полтора года назад, — отвечал мне
мой двойник в перерывах между пережёвыванием пищи.
— И живет в Германии?
— Разумеется. Берлин. Геббельс-штрассе, 14.
— А я там, — кивнула Виола в мою сторону, — есть?
— Да, — только и смог ответить я.
Я чувствовал себя в самом что ни на есть дурацком положении и старался не
смотреть на нее.
— Вот что я придумал, — сказал после некоторого молчания мой двойник. — Ты
можешь через три дня съездить в Германию. Дело в том, что туда должен ехать я, у
меня уж все готово: все документы, справки, виза и все такое, но мне не хотелось
бы сейчас никуда ехать: я тут диплом пишу, и работы в училище много (я преподаю
в Высшем Военном-Политическом Училище МГБ). Съездишь?
— Хорошо, — ничего другого мне и не оставалось сказать. — Но ты введи меня в
курс дела, чтобы я там глазами не хлопал.
— Ты немецкий знаешь?
— Более-менее.
— Ну, это не беда, полистаешь разговорник. Барон, Иоганн фон Кампенгаузен,
милейший человек пятидесяти лет, полковник люфтваффе, истинный ариец, воевал в
Африке, интересуется русской классической литературой, на досуге музицирует. Он
вдовец, и у него пятилетняя дочь Кунигунда, в которую мама влюблена без памяти.
Его младший брат Отто — профессор генетики и евгеники Кенигсбергского
университета, немецкий вариант Жака Паганеля. У него двое детей: наш с тобой
ровесник курсант танковой академии войск СС Харальд (мировой парень) и Ингрид —
студентка-энтомолог (она же — активистка университетского комитета Союза
немецких девушек, а также член молодежной секции Союза арийских писателей, ибо
она поэт в стиле Ахматовой — мне, во всяком случае, так показалось). Ее опасайся
больше всего: эта валькирия видит людей насквозь. Жена дяди Отто — тетя Свава,
полунорвежка, выглядит лет на пятнадцать младше своего возраста (я подозреваю,
что муж делает на ней какие-то генетические опыты, потому что не может
сорокалетняя женщина так юно выглядеть!) Все они, естественно, аристократы до
мозга костей и ужинают за столом из шестнадцати кувертов (так что, будучи на
свадьбе, я чувствовал себя хамом). Прислуга у них вся из итальянок и болгарок,
так что можешь при случае завязать интрижку, — продолжал он, но осекся под
пристальным взглядом Виолы. — Уже девять: пора "Время" смотреть.
Когда я чистил зубы в ванной, я услышал, как Виола спросила своего мужа:
— Ну и что потом?
— Побудет недельку в Рейхе, — довольно беспечно ответил тот, — вернется — дальше
видно будет. Но в МГБ пока о нем заявлять не будем. Не забывай, что точно так
же, как он здесь появился, он и исчезнуть может в любую минуту.
Это лишило меня последних крох оптимизма, которого и раньше у меня было немного.
— Если Алеша Данилчук тебя спросит о нашей с ним встрече сегодня, — сказал я
ему, выйдя из ванной, — скажи…
— Понял, все понял, — закивал он.
Виола тем временем уже включила большой телевизор в зале и забралась в большое
мягкое кресло. Я сел поодаль на диван.
— А как у вас с экологией? — неожиданно спросила она.
— Скверно, — констатировал я. — Но нет худа без добра: закрывшиеся заводы
перестали загрязнять атмосферу.
Экран засветился на полуфразе диктора:
— …дружественный визит президента Арабского Государства Палестина господина
Ясира Арафата в Москву. У трапа самолета в Шереметьеве высокого гостя встречали