Уравнения легко выскакивали, двигались взад и вперед под комментарий Гендибала. Он мог вызывать определения, устанавливать аксиомы и строить графики — двумерные, трехмерные, не говоря уж о проекциях многомерных зависимостей.
Комментарий Гендибала был четок и ясен, и Первый Спикер покорялся. Наконец он произнес:
— Я не помню, чтобы мне попадался такой анализ. Чья это работа?
— Моя, Первый Спикер. Использованный здесь математический аппарат я опубликовал.
— Весьма остроумно, Спикер Гендибал. Если я умру или подам в отставку, такая работа выдвинет вашу кандидатуру в Первые Спикеры.
— Я не думал об этом, Первый Спикер. Но поскольку нет шансов, что вы этому поверите, беру свои слова назад. Я думал об этом, и надеюсь, что стану Первым Спикером, поскольку кто бы ни пришел на этот пост, он должен будет следовать политике, которую ясно вижу только я.
— Да, — сказал Первый Спикер, — лишняя скромность ни к чему. А в чем заключается эта политика? Может быть, и Первый Спикер способен ей следовать? Если я слишком стар для творческого скачка, подобного вашему, то все же не настолько, чтобы не суметь двигаться в вашем направлении.
Капитуляция была благородной, и Гендибал, хотя и понимал, что Первый Спикер того и добивается, смягчился неожиданно для себя.
— Благодарю вас, Первый Спикер, я крайне нуждаюсь в вашей поддержке. Ваше вдохновенное лидерство поможет убедить Стол (любезность за любезность). Я думаю, вы уже сделали вывод из моих доказательств, что наша политика не могла исправить Век Девиаций, и не могли все Девиации прекратиться.
— Это мне ясно. Если ваша математика верна, то для того чтобы План Селдона работал так точно и совершенно, мы должны уметь предсказывать поведение малых групп людей и даже отдельных индивидуумов с определенной степенью уверенности.
— Вот именно. А раз математика психоистории этого не допускает, Девиации не должны были исчезнуть, и, более того, они и теперь должны присутствовать. Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда сказал, что главный порок Плана — его безупречность.
— Либо в Плане Селдона все же есть Девиации, — ответил Первый Спикер, — либо что-то не так в вашей математике. Поскольку План уже больше века не показывает Девиаций, значит, в вашей математике что-то не так, хотя я не нахожу в ней противоречии или ошибок.
— Есть еще третья альтернатива, — сказал Гендибал. — При ней План Селдона может не иметь Девиаций, и моя математика, показывая что это невозможно, безошибочна.
— Я не вижу третьей альтернативы.
— Предположим, что Планом Селдона управляют при помощи психоистории настолько усовершенствованной, что можно предвидеть реакции небольших групп людей — даже отдельных индивидуумов — при помощи методов, которыми Второе Сообщество не владеет. Моя математика показывает, что в этом, и только в этом случае, План Селдона действительно не будет показывать Девиаций.
Довольно долго (по меркам Второго Сообщества) Первый Спикер никак не реагировал. Наконец он произнес:
— На свете нет ничего подобного столь совершенному психоисторическому методу. Вероятность того, что какой-нибудь Спикер или группа Спикеров разработала микропсихоисторию — если я могу ее так назвать — и скрыла это от Стола, бесконечно мала. Вы согласны?
— Согласен.
— Значит, либо ваш анализ неверен, либо микропсихоистория находится в руках некоей группы вне Второго Сообщества.
— Именно эта альтернатива, Первый Спикер, должна соответствовать истине.
— Как вы можете это доказать?
— Формально — никак. Но вспомните, разве уже не появлялся человек, способный управлять отдельными людьми и влиять на План Селдона?
— Вы говорите о Муле?
— Да, конечно.
— Мул только разрушал. А наша проблема в том, что План работает слишком хорошо. Для этого нужен анти-Мул, некто, способный подчинить себе человечество, но действующий с противоположной целью — подчинить не для разрушения, а для совершенствования.
— Вы хорошо сформулировали, Первый Спикер, я хотел бы, чтобы это сказал я. Что мы знаем о Муле? Он был мутант. Откуда он взялся? Это никому неизвестно. Нет ли других таких же?
— Вероятно, нет. Хорошо известно, что Мул был стерилен, отсюда его прозвище. Может быть, вы думаете, что это легенда?
— Дало не в потомках Мула. Может быть, существует группа людей, от которой откололся Мул. И что, если эта группа по каким-то соображениям не разрушает, а поддерживает План?
— Зачем, ради Галактики, им его поддерживать?
— А нам зачем?
— Мы планируем Вторую Империю, которой мы, вернее наши духовные потомки, будут управлять.
— Если некая группа поддерживает План эффективнее, чем мы, значит, управляют ОНИ — но до каких пор? Не должны ли мы попытаться выяснить, в какую именно Империю они нас затащат?
— И как вы собираетесь это выяснить?
— Что ж… Почему Мэр Терминуса выслала Голана Тревица? Этим она позволила потенциально опасной личности свободно путешествовать по Галактике. Я не верю в ее человеческие побуждения. Правители Первого Сообщества всегда были реалистами, что значит — не оглядывались на «мораль». Один из их героев — Салвор Хардин — фактически высказался против морали. Я думаю, что Мэр действовала под принуждением анти-Мулов, если воспользоваться вашим выражением. Я думаю, что они завербовали Тревица и он — острие угрожающего нам копья. Смертоносного копья. И Первый Спикер сказал:
— 0, Селдон! Возможно, вы правы. Но как мы убедим в этом Стол?
— Первый Спикер, вы недооцениваете ваше высокое положение.
6. Земля
21Тревиц был возбужден и раздражен. Они с Пелоратом сидели после второго завтрака в обеденном уголке.
— Мы всего два дня в космосе, — сказал Пелорат, — и оказалось, что здесь удобно, хотя и не хватает свежего воздуха, природы и всякого такого. Странно! Я никогда не замечал их, когда они были вокруг. И все же, благодаря вашему замечательному компьютеру и моей пластинке, моя библиотека полностью при мне — по крайней мере все существенное — и мне ни капли не страшно, что я в космосе. Поразительно!
Тревиц неопределенно хмыкнул, Он был занят своими мыслями.
— Я не хочу навязываться, Голан, но я вижу, что вы меня не слушаете. Не то чтобы со мной было очень интересно, наоборот, я всегда, знаете ли, был занудой. Но, кажется, вас что-то тревожит. Не бойтесь сказать мне. Может быть я и не смогу помочь, дорогой друг, но в панику я не впаду. Мы в беде?
— В беде? — Тревиц, похоже, очнулся и слегка нахмурился.
— Я имею в виду корабль. Это новая модель, и что-нибудь могло сломаться. — Пелорат позволил себе слегка улыбнуться.
Тревиц энергично покачал головой.
— Я виноват, что ничего не сказал вам, Янов. Корабль в порядке. Просто я искал гипер-реле.
— А-а, понятно. То есть, непонятно. Что такое гипер-реле?
— Сейчас объясню, Янов. Я могу связаться с Терминусом в любое время, если захочу, как и Терминус со мной. Они знают, где корабль, из наблюдений за нашей траекторией. Без наблюдений они тоже могут отыскать нас по массе, прочесав ближний космос. Масс-детектор обнаружит корабль или метеоритное тело, причем зарегистрирует энергетическую характеристику обнаруженной массы. Это позволит не только отличить корабль от метеорита, но и опознать конкретный корабль.
Каждый корабль имеет характерные особенности в расходовании энергии независимо от того, какие устройства он включает или выключает. Конечно, может попасться неизвестный корабль. Но наша энергетическая характеристика наверняка есть на Терминусе, и нас опознают, как только обнаружат.
— Мне кажется, Голан, что прогресс цивилизации есть не что иное, как прогресс в ограничении частной жизни и тайны личности.
— Возможно. Но рано или поздно нам придется переместиться через гиперпространство, так как без этого мы не способны на межзвездные путешествия и обречены болтаться в одном двух парсеках от Терминуса всю оставшуюся жизнь. При выходе из гиперпространства происходит разрыв обычного пространства. Мы переместимся на сотни парсеков за одно мгновение ощущаемого времени. И нас практически уже невозможно будет обнаружить.
— Понял.
— Если только они не установили у нас на борту гипер-реле, которое посылает сигнал, характерный для данного корабля, через гиперпространство. В этом случае власти на Терминусе всегда будут знать, где мы находимся. Это ответ на ваш вопрос. Есели у нас на борту есть гипер-реле, то нигде в Галактике мы не сможем скрыться и никакие комбинации гиперпрыжков не помогут нам ускользнуть от их приборов.
— Но, Голан, — вкрадчиво сказал Пелорат, — разве нам не нужна защита Сообщества?
— Да, Янов, но только если мы сами о ней попросим. Вы сказали, что прогресс цивилизации есть прогресс ограничения частной жизни. Мне такой прогресс не нравится, я хочу передвигаться свободно, как пожелаю, во всяком случае до тех пор, пока мне не понадобится защита. Поэтому я бы почувствовал себя гораздо лучше, если бы у нас на борту не оказалось гипер-реле.
— Да, Янов, но только если мы сами о ней попросим. Вы сказали, что прогресс цивилизации есть прогресс ограничения частной жизни. Мне такой прогресс не нравится, я хочу передвигаться свободно, как пожелаю, во всяком случае до тех пор, пока мне не понадобится защита. Поэтому я бы почувствовал себя гораздо лучше, если бы у нас на борту не оказалось гипер-реле.
— Вы его нашли, Голан?
— Нет. Если б нашел, может быть, сумел как-нибудь вывести из строя.
— А как оно выглядит?
— В том-то и дело. Может быть, я не смогу его распознать. Раньше я знал, на что оно обычно похоже и как его проверить, но у нас корабль последней модели, разработанный для специальных задач. Может быть, гипер-реле встроено в какое-нибудь устройство так, что его нельзя заметить.
— С другой стороны, может быть, вы его не нашли, потому что его здесь нет.
— Я боюсь принимать это на веру и не хочу совершать Прыжок, пока не узнаю точно.
Пелорат воскликнул, будто совершил открытие:
— Так вот почему мы дрейфуем через космос! А я удивлялся, почему мы до сих пор не прыгнули. Я, знаете ли, слышал о Прыжках и немного нервничал. Все ждал, не прикажете ли вы мне пристегнуться, или проглотить таблетку, или что-нибудь в этом роде…
Тревицу удалось улыбнуться.
— Ну что вы, Янов. Теперь не древние времена. На нашем корабле обо всем заботится компьютер. Я даю команду, а он делает все остальное. Вы вообще ничего не заметите, увидите только, что звездное поле на экране изменилось. Как будто сменили слайд, если вы видели демонстрацию слайдов.
— Дорогой мой! Я совсем ничего не почувствую? Странно. Я даже несколько разочарован.
— Я никогда ничего не чувствовал, хотя служил не на таких совершенных кораблях, как этот малыш. Но мы пока не прыгаем не из-за гипер-реле. Нам надо улететь подальше от Терминуса и от солнца. Чем дальше мы находимся от массивного тела, тем точнее получится наш Прыжок. При аварии есть риск выйти из гиперпространства в каких-нибудь двухстах километрах от планеты, и нам повезет, если мы уцелеем. В Галактике гораздо больше безопасного пространства, чем опасного, поэтому на безопасность можно рассчитывать. Но вероятность выйти из гиперпространства в нескольких миллионах километров от большой звезды или в центре Галактики остается. Тогда мы можем, не успев глазом моргнуть, изжариться. И чем дальше от массы мы перед Прыжком, тем меньше риск, что случится что-нибудь подобное.
— В таком случае, будем осторожны.
— Вот именно. И прежде я хочу найти гипер-реле. Или убедиться, что его нет.
Тревиц вновь погрузился в размышления, и Пелорат, обращаясь к нему, слегка повысил голос, чтобы пробиться сквозь барьер сосредоточенности:
— Сколько нам осталось?
— Что?
— Я хочу сказать, когда нам совершать Прыжок, если бы вы не искали гипер-реле, мой дорогой мальчик?
— При нашей скорости и траектории, примерно на четвертый день после вылета. Я вычислю на компьютере точное время.
— Значит, для поисков у вас еще два дня. Могу ли я внести предложение?
— Да?
— Я убедился по своей работе, совершенно не похожей на вашу, но здесь можно допустить обобщение, что нацелить себя на конкретную проблему слишком упорно — означает обречь себя на поражение. Я советую вам расслабиться, отвлечься, поговорить о чем-нибудь другом, и тогда ваше подсознание освободится от гнета навязчивых идей и решит задачу само.
Минуту Тревиц смотрел хмуро, затем улыбнулся.
— А почему бы и нет? Расскажите, профессор, почему вы увлеклись Землей? Откуда взялась странная мысль о планете, с которой мы все произошли?
— А! — Пелорат кивнул, вспоминая. — Это было давно, больше тридцати лет назад. Я собирался, поступив в колледж, стать биологом. Я особенно интересовался разнообразием видов на разных планетах. Это разнообразие — если вы и знаете, то не обидитесь, что я вам расскажу — очень мало, формы жизни во всей Галактике, по крайней мере те, что зарегистрированы, имеют одинаковую белково-нуклеиновую химию.
— Я учился в военном колледже, — сказал Тревиц, — и нас учили в основном ядерной и гравитической технике, но не такой уж я узкий специалист и кое-что о химической основе жизни знаю. Нас учили, что вода, белок и нуклеиновые кислоты — единственно возможная основа жизни.
— Крайне неосторожное заявление. Безопаснее сказать, что другие формы жизни пока не найдены, во всяком случае не опознаны. Но самое удивительное, что видов местных, встречающихся только на одной планете, очень мало. А распространены на всех планетах Галактики виды, родственные между собой, включая Homo Sарiens. Они родственны биохимически, физиологически и морфологически. Местные же виды по этим характеристикам отличаются и от распространенных форм, и друг от друга.
— И что же из этого следует?
— А следует то, что в Галактике есть только одна планета, сильно отличающаяся от остальных. Жизнь появилась на десятках миллионов планет, но это была жизнь примитивная, рассеянная, слабая, не особо разнообразная, не особо стойкая и трудно распространявшаяся. На одной единственной планете жизнь развилась в миллионах видов, иногда узкоспециализированных, высокоразвитых, весьма способных к размножению и распространению. Мы оказались настолько разумными, что создали цивилизацию, разработали гиперпространственные полеты и колонизировали Галактику. И разнесли с собой другие виды, родственные друг другу и нам самим.
Тревиц заговорил, впрочем, довольно равнодушно:
— Подождите, дайте подумать. Вероятно всему этому есть причина. Мы живем в Галактике, населенной людьми. Если предположить, что эта жизнь началась на одной планете, то эта единственная планета должна сильно отличаться от остальных, и вероятность, что жизнь разовьется так бурно, очень мала, может быть, один к ста миллионам. Да, действительно, выходит, такая планета одна-единственная.
— Но чем же эта планета отличается от всех? — возбужденно сказал Пелорат. — Каковы условия, сделавшие ее уникальной?
— Может быть, простая случайность. В конце концов люди и формы жизни, которые они разнесли с собой, прижились на десятках миллионов планет. Значит все эти планеты годятся для развития такой жизни.
— Нет! Человек приспосабливается к жизни на негостеприимных планетах благодаря тому, что создал технологию, помогающую выжить в тяжелой борьбе. Рассмотрим, например, Терминус. Первые люди, энциклопедисты, высадившиеся на Терминусе, нашли там только похожие на мох растения в скалах, что-то вроде мелких кораллов в океане и летающие организмы, напоминающие насекомых. Мы их чуть не уничтожили, заполнив сушу и моря травой, деревьями, рыбами, кроликами и прочим. От местной жизни ничего не осталось, если не считать того, что сохранено в зоопарках и аквариумах.
Тревиц хмыкнул, а Пелорат пристально посмотрел на него, вздохнул и сказал:
— Вам это неинтересно, не правда ли? Поразительно! Я не нахожу никого, кто бы этим хоть немножко заинтересовался. Наверно, я сам виноват. Не могу никого увлечь, хотя сам увлечен.
— Да нет, — возразил Тревиц, — Это интересно. Правда. Но что из того?
— Вы не думаете, что интересно изучить планету, на которой самые уникальные во всей Галактике условия для возникновения жизни?
— Для биолога. А я не биолог, так что простите меня.
— Конечно, дорогой друг. Просто я и среди биологов не встречал тех, кто заинтересовался бы. Я вам говорил, что стажировался по биологии. Я рассказал все профессору, но он не заинтересовался, а велел мне заняться какой-нибудь практической проблемой. Меня это так разочаровало, что вместо этого я бросил биологию и взялся за историю, которая была моим хобби с подростковых лет. Особенно я увлекался Проблемой Прародины.
— Из-за тупости этого профессора вы обрели дело всей жизни, так что все получилось к лучшему.
— Да, можно посмотреть и с этой точки зрения. Причем дело интересное, оно мне никогда не надоедало… Но я бы очень хотел, чтобы и вы заинтересовались. Я ненавижу вечное ощущение будто я говорю сам с собой.
Тревиц вдруг откинул голову назад и весело рассмеялся. Спокойное лицо Пелората выразило обиду.
— Почему вы надо мной смеетесь?
— Не над вами, Янов, — сказал Тревиц. — Я понял, какой я болван. Что касается вас, то вас я высоко ценю, оказывается, вы были правы.
— Что понял всю важность Прародины?
— Нет, нет. А, ну да, это тоже. Я имею в виду ваш совет отвлечься, чтобы решить свою проблему. Это помогло. Когда вы говорили о способах возникновения жизни, до меня наконец дошло, что я знаю, как обнаружить гипер-реле, если оно установлено на корабле.
— Ах, это!
— Да, это! Сейчас это для меня важнее всего. Я искал это гипер-реле, как будто находился на старом учебном корабле, лазил везде и высматривал что-нибудь похожее, а ведь этот корабль — результат тысяч лет технологической эволюции. Понимаете?