На противоположной стороне башни, за железным баком, кто-то шевельнулся. Я рывком продвинулась вперед: у округлой стены стоял молодой, исхудавший до неприличия парнишка, нервно перебирающий в руках веревку с неумело завязанной петлей.
Я улыбнулась:
— Так… Петя, ты мне не поможешь?
— Я? — удивился несостоявшийся самоубийца.
— Ты ведь — Петя? — вопросом на вопрос ответила я.
— Да-а, — протянул боец.
— Ну, так ты мне поможешь или так и будешь стоять?
— А че надо делать? — испуганно протянул Петя.
— Для начала давай снимем доски с окон — вот здесь, здесь и вот здесь…
Петя подошел и стал неловко отдирать старые, гнилые доски, которыми были заколочены оконные проемы. Я оценила зону просмотра: на самом удобном окне сохранилось старое, грязное стекло.
— Та-ак, — распорядилась я. — Стекло мы аккуратно вы-тащим… осторожно, не порежься!
Петя, так и оставаясь в полном недоумении, сосредоточенно работал: отрывал доски, вытаскивал стекла, составляя все ненужное около стены. А я исподволь наблюдала.
«Совсем ребенок! — решила я. — Все закономерно: единственный сын нервной и от этого до срока постаревшей матери. Такие мамы оберегают своих детей от малейших усилий с самого детства — до тех пор, пока сами не сойдут в могилу».
— Ты почему матери такое письмо написал, Петя? Что это значит: «…я умру, если останусь здесь», а?
Петя замер.
— Я понимаю: здесь тяжело. — Я вытащила из пакета полевой бинокль. — Так в армии всем тяжело. — Я приложила бинокль к глазам. — М-м-м… где здесь караулка? Ага. Вот она… Вон Щукин скоро и вовсе срок получит — как думаешь, сколько ему дадут? Что молчишь? Лет семь, думаешь, дадут?
— Могут, — проглотил слюну Петя.
— Вот и я говорю: могут. Черт! Где здесь пути?! Скачков, где подъездные пути?
— Левее. Вы не туда смотрите. Левее караулки.
— Ага. Нашла… А ты знаешь, что Щукин своей маме написал?
— Что?
— Он написал… Так, вагоны — на месте, машины — на стоянке… Так вот, он написал: «Я, дорогая мама, завербовался в Грецию в охрану посольства, — вдохновенно врала я. — Так что ты не беспокойся, там тепло и денег много платят»… А ему на нарах вместе с бандитами сидеть…
Скачков разрыдался.
Я еще раз внимательно осмотрела склады. Картина получалась интересная: вагоны загружали полным ходом, а вот машины стояли без движения — с самого утра. Испугался прапорщик, крепко испугался… если верить подполковнику Грише.
Скачков постепенно успокаивался. Я поставила бинокль на подоконник и повернулась к нему лицом.
— Они, — всхлипывал Скачков, — они мне сказали: или деньги, или мы тебя трахнем! А если стукнешь, вообще убьем!
— Кто?
— Хрущев и Щукин.
— Ну вот ты их и сдал. И ничего не случилось. Да и Щукин в часть уже не вернется. Кстати, Щукин часто пьет?
— А что? — насторожился боец.
— Я с ним вчера беседовала; говорит, что только после погрузки…
— Брешет, — мстительно вывел врага на чистую воду мальчишка. — Вон брат к нему приезжал, так они так налакались!
— И давно брат приезжал?
Скачков задумался.
— Ну, позавчера.
— Это когда Щукин Быкова избил?
— Да, — кивнул головой Скачков. — Он всегда, как нажрется, к Быкову пристает. А вы кто? — догадался наконец спросить воин.
— Меня зовут Юлия Сергеевна, я — юрисконсульт Тарасовского комитета солдатских матерей.
— А-а… что вы здесь делаете?
— Тебя ищу, — нагло глядя ему в глаза, заявила я. — Как и вся ваша краснознаменная дивизия. «Ищут пожарные, ищет милиция»… — громко продекламировала я. — Знаешь такой стишок?
— Не-ет…
— Где вас воспитывали?
Я не ошиблась: Щукин мне приврал. Получалось, что он, признавшись комбату, что пропивал в этот раз гранаты, побоялся рассказать о банальном «самоходе» с братишкой. Скорее всего он просто не хотел втягивать в это дело родню. Я еще раз внимательно оглядела склады и заметила шевеление. Два человека в форме тащили длинный зеленый ящик. Я осмотрела округу и заметила целый штабель таких ящиков у одного из складов.
— Кто это, Петя? — спросила я и сунула воину бинокль.
Скачков взял бинокль и присмотрелся.
— Ящики перетаскивают. Из пятого склада в шестой.
— Я вижу, что ящики. Кажется, автоматные… а кто?
— Один — старшина Хрущев, — шмыгнул носом боец. — Он кладовщик.
— А чего это он после ужина работает? И как караул пропустил?
— Его не пропустишь! — разволновался Скачков. — Потом затромбит!
— Кто там с ним, Петя, постарайся разглядеть.
— А че там разглядывать! Ясно кто — Киса. Ну, Киселев. Вот поставили еще один ящик, восьмой. Теперь дверь закрывают…
Это было интересно. Насколько я поняла из сегодняшних излияний подполковника Гриши, без ведома комиссии никто не имел права подходить к складам! До самого конца ревизии.
Я дождалась, пока солдаты не затащили все ящики внутрь, и хлопнула Петра по плечу.
— Ладно, на сегодня хватит. Пошли.
— Куда? — сразу ощетинился солдат.
— Ко мне, Петя, ко мне, — вздохнула я. — Как тебя в таком виде возвращать?
— В каком? — не понял солдат.
— До зеркала доберемся, сам увидишь.
Мы спустились по ржавым ступенькам вниз и в пять минут добрались до моей резервной «резиденции». Я сразу зашла к хозяйке и спросила разрешения истопить баньку. Возражений не последовало.
Бабуля объяснила, где что лежит, но выходить на улицу не стала. «Ты уж сама, дочка, управляйся…» Петя наколол дров и растопил печь. Я попросила у хозяйки мыла и пару полотенец и прибрала в баньке. Температура медленно, но верно поднималась.
— Ну что, боец, раздевайся, — распорядилась я. — И побыстрее, у меня сегодня еще дела.
Петр неуверенно снял гимнастерку, ветхую от нещадной стирки майку и замер.
— Сам управишься? — спросила я и вдруг заметила на груди бойца расчесы. — Так-так, а это что — вши?
Парень покраснел.
— Ну-ка, дай посмотрю. — Я подтащила его поближе к свету. Так и есть: расчесы шли точно там, где это обычно бывает: на груди и под руками.
— В штаны можно не заглядывать, — констатировала я. — Там та же история, верно?
Скачков потупился.
— И станок ты, конечно, с собой в башню не взял?
Он покраснел еще гуще.
Напоминать ему о попытке свести счеты с жизнью было жестоко, но щадить бойца я не собиралась: будет впредь о матери думать, а не только о своей трусливой заднице. Я приподнялась на цыпочки и пошарила на полке — так и есть: в самом углу валялся старый станок со ржавым лезвием.
— Лезвие помыть, — приказала я. — Лобок и подмышки обрить.
Уши бойца достигли цвета молодой свеклы.
— А ты как думал — я тебя в свою кровать вместе со вшами положу? — окончательно добила его я, не став объяснять, что у меня есть и вторая кровать — в гостинице. «Как же так, Портос? — мысленно укорила я командира полка. — Чем у тебя в прачечной занимаются? Водку жрут?»
— Помоешься, белье не надевай, я его прокипячу.
— А как я… буду? — растерялся солдат.
— Простыней обернешься. Господи! Тебя ж еще и покормить надо!
Когда Петр поел, я уложила его в железную старухину кровать и села рядом. Расспросив его о службе, я подтвердила себе все, что и так уже поняла. Вагоны с оружием приходили и уходили регулярно: в Находку, Мурманск и Новороссийск — определенно на экспорт. Здесь обычное воровство было вообще исключено: конвой внутренних войск следил за грузом очень жестко, а списать зенитную установку — не то же самое, что пару ящиков гранат. Кроме того, с резервных складов пополнялись запасы пяти-шести близлежащих воинских частей — в основном после учений. В этом случае за боеприпасами приезжали на «Уралах», иногда — на «шестьдесят шестых». Списывали то, что время от времени воровали солдаты, скорее всего на учениях. Зачем Гром привлек меня к этой операции, я не понимала: здесь был бы полезен человек типа Юрия Ивановича из облфинотдела. Хотя кто сказал, что и он тоже не принимает участия в операции и не занимается сейчас как раз этим? А пока мне предстояло «разрабатывать» прапорщика своими средствами — приказ есть приказ.
Петр задергался в постели, застонал, забормотал что-то жалобно и просяще, и я подсела рядом.
— Тише, тише, Петя, — прошептала я и положила на него руку.
— А-а, — сквозь сон радостно заговорил солдат. — Испугались, суки!
Я засмеялась, накинула кофту и пошла к выходу: мне нужно было сообщить, что рядовой Скачков нашелся, и сделать так, чтобы озабоченный побегом Портос не отменил намеченную на завтра охоту. Только водка и неформальная обстановка могли помочь мне подобраться к прапору вплотную.
На улице уже стемнело, и, пока я шла к штабу полка, меня обогнали пять или шесть рот солдат, во всю глотку орущих свои строевые песни.
«Са-агреваешь ла-асково, се-ера-я шинель!» — пели одни.
«Не плачь, дев-чо-он-ка, прой-дут дож-ди!» — пытались перекричать их другие.
Вся моя жизнь была связана с армией еще с тех времен, когда живы были погибшие потом в Карабахе папа и мама, а мы кочевали из гарнизона в гарнизон, и я вдруг поняла, чего мне так остро не хватало в пропахшем пивом, сдобой и семечками, насквозь штатском Тарасове — мне не хватало армии…
Портос все еще был на работе: из кабинета командира полка один за другим вылетали красные, испуганные или разъяренные офицеры — поиски Скачкова были в полном разгаре.
— Товарищ подполковник, подождите! — крикнула я еще из коридора. — Не отправляйте никуда офицеров! Скачков нашелся!
Офицеры замерли. Я вдруг подумала, что, если бы меня не было в части, Портос просто подал бы в розыск и спокойно лег спать.
— Я нашла Скачкова!
— Где?
— В поселке. Я там его у одной бабульки спать уложила, так что вы не волнуйтесь, завтра будет как штык.
— Петров! — заорал Портос. — Кроме патруля, всем отбой! Ну, заходите, Юлия Сергеевна, рассказывайте. — В приемную уже подтягивались взволнованные, довольные офицеры: всех искренне радовало, что эту ночь они проведут в постелях с женами, а не нарезая по окрестностям круги в составе поисковых групп. Но уйти не торопились.
Я прошла в кабинет, а Портос плотно закрыл дверь и напряженно уставился мне в лицо.
— Значит, так, товарищ подполковник, — начала я, — парнишка «на взводе». Напрягли его Щукин и Хрущев — на деньги.
— Вот мерзавцы! — вспыхнул Портос.
— Сказали: не принесет — «отпетушат», заложит — вообще убьют.
— Я им покажу, что такое «отпетушить»! — снова не выдержал командир полка. — А он-то сам почему терпел?
— Трусоват.
— Вот то-то и оно, — возмутился Портос. — «Стучать» им вроде бы не по-мужски, а терпеть издевательства — значит, по-мужски. Ладно, поедем забирать?
— На губу? — настороженно поинтересовалась я.
— Ну почему — на губу? — видя мою недружелюбную реакцию, сдал назад Портос и все-таки не выдержал: — А куда его?! К мамке под юбку?!
— На завтрашнюю охоту возьмите, — предложила я.
Командир полка поперхнулся, вытаращил глаза и замер — с такой наглостью он еще не сталкивался.
— Как — на охоту?
— Вам ведь можно. А почему ему нельзя?
Портос совсем выпал в осадок от такого сравнения и только мотал головой в смысле «ни за что».
— Упустили вы с ним политико-воспитательный момент? Упустили. Не смогли…
— Постой-постой, — от неожиданности перешел на «ты» Портос. — Но не на охоту же его теперь! Ладно бы еще попросили взысканий не накладывать…
— По рукам! — я расторопно сунула свою ладошку Портосу и затрясла его огромную красную кисть. — Кстати, когда выезжаем?
Портос спохватился, глянул на часы и загорелся:
— Ух! Через четыре часа уже надо в машину садиться! Так, сейчас я Петрову скажу…
— Да… — ненароком поинтересовалась я, — этот ваш прапорщик — Зимин, кажется… он у вас неженатый?
Портос непонимающе уставился на меня. Мои глаза были чисты и невинны.
— Ну, так это… — ушел от ответа Портос. — Возьмем мы с собой Зимина.
Я уже собралась было уходить, но Портос был не из тех, кто откладывает дела на потом…
— Юлия Сергеевна, давайте Скачкова заберем.
— Прямо сейчас?
— А когда еще? Я и комбата сразу предупрежу, чтобы полегче с салагой…
«Обмен» состоялся, и через пять минут мы на скорости восемьдесят километров в час подъехали к домику на окраине.
Командир полка подошел к старухиной кровати с шишечками. Петя спал, уютно свернувшись калачиком под лоскутным бабкиным одеялом. Портос растерянно замер: проорать «рота, подъем!» среди всех этих ковриков, горшочков и салфеток было так же нелепо, как пропеть «Петюнчик, вставай» в казарме.
— Петр! — громко сказал командир. — Вставай.
Петя перевернулся на спину, сладко потянулся и открыл глаза: перед ним стояли командир полка и начальник штаба собственными персонами. Он зажмурился, открыл глаза снова, но «видения» не исчезали.
— Пора, Петр, — напомнил командир полка. — Служить.
Скачков сел в кровати, и некоторое время все молчали, а я особенно остро поняла, какая пропасть их разделяет. Они не просто имели разные звания; казалось, они принадлежат разным кастам. Им даже нечего было друг другу сказать.
Петр опомнился первым:
— Теть Юль, можно я оденусь?
— Конечно, Петя, — кивнула я и вышла.
Через пятнадцать минут Скачкова передали в руки счастливого комбата, а меня проводили до гостиницы; в четыре утра в дверь номера постучали.
— Юлия Сергеевна! Пора!
Я вскочила, начала было натягивать футболку, когда из коридора снова раздался голос начальника штаба:
— Юлия Сергеевна, вы сразу по-походному одевайтесь, я тут принес.
Я приоткрыла дверь и выглянула: майор держал целую охапку обмундирования маскировочных цветов:
— Надевайте это, Юлия Сергеевна, будет холодно.
Вскоре я, разодетая, как боец из спецназа, уже сидела между мужчинами на заднем сиденье «УАЗа». Мне было по-настоящему хорошо. В казарме спал переданный в надежные комбатовские руки Петр Скачков, а в машине, едущей сзади, трясся и второй мой подопечный — по линии борьбы с хищениями и торговлей оружием — прапорщик Зимин. Машина бодро скакала по кочкам разбитой проселочной дороги, и я, положив голову на богатырское плечо Портоса, сладко уснула.
Время от времени машина останавливалась: то у егерской избушки, то у развилки дорог. Мужики выходили, хлопали дверями, шепотом матерясь, когда не могли договориться, по какой грунтовке ехать. Но я не хотела открывать глаз: так тепло, легко и надежно мне не было с тех самых пор, как папа приводил меня пяти-семилетнюю в свою часть. Солдаты — русские и узбеки, чеченцы и таджики — все хотели прикоснуться ко мне, погладить по голове, исполнить любое желание, потому что, как я теперь понимаю, маленькая девочка напоминала им о самом дорогом, самом теплом, что у них было, — о доме.
— Приехали! — весело заглянул в машину начальник штаба. — Выходите, а то самое интересное пропустите!
Я вылезла и потянулась, чувствуя, как поет и радуется отдохнувшее тело. Солнце еще только коснулось самых вершин огромных, в два обхвата, деревьев, и свежий воздух источал совершенно роскошные запахи… Командир полка украдкой растирал занемевшее плечо.
Офицеры, с удовольствием пощелкав затворами, занялись костром, и я улыбнулась: охота на глазах превращалась в чудный отдых на природе — с шашлычком, балычком и водочкой.
Честно говоря, я не любила стрелять. Может быть, потому, что мне, в отличие от большинства этих сильных, уверенных в себе мужчин, доводилось убивать людей, я не получала удовольствия от того, что живое существо падает, тыкаясь головой в землю, и дергает конечностями, истекая кровью.
Время шло. Солнце поднялось. Зверь, понятное дело, учуяв запах дыма, перебрался в менее опасные места, и охотники, съев почти все взятое с собой мясо, выпив с ящик водки и поменяв третью или четвертую стоянку, устроили пальбу по пивным банкам. Я подсела к прапорщику Зимину. Он опустил голову и печально улыбнулся.
— Слушай, прапорщик, а ведь у меня к тебе дело.
— Говорите.
— «Сделай» мне оружие.
— Да? И сколько вам нужно? — Взгляд Зимина похолодел и остановился.
— Два десятка автоматов, пару гранатометов, ну и боеприпас…
— А ракетную установку «Ураган» вам не «сделать»? — издевательски хмыкнул прапорщик.
— Только не говори, что ты не можешь. Я в Калининграде тыщу раз видела, как это делается.
— Вот и брали бы в Калининграде.
— Те времена прошли. Что могла, то взяла.
— А если я вас сдам? Прямо сейчас?
— Не свисти, прапор. Лучше подумай, а то ведь время и здесь может кончиться…
Зимин промолчал.
— Покупатель у меня есть. Деньги предлагает хорошие — восемь штук баксов. Ты подумай.
Лицо Зимина напряглось, а глаза забегали по сторонам. Цена получалась процентов на тридцать выше рыночной.
— Мои проценты — отдельно, — продолжала я. — Сюда не входят. Все деньги твои будут.
Прапорщик напряженно думал, и это было хорошо — «разработка» худо-бедно, но пошла.
— А не сделаешь ты, другой сделает. Из Калининграда ведь тоже не все нормально выехали: в свою квартиру и на свои бабки, — я усмехнулась. — Как я. Кто-то ведь до сих пор локти кусает, что вовремя свое не взял.
— Я такими делами не занимаюсь, — твердо сказал Зимин. — Разговор окончен.
Да, разговор был окончен. В принципе, этого и следовало ожидать.
Солнце пошло вниз, и офицеры начали сборы — пора было возвращаться.
В часть мы вернулись уже в сумерках. Второй «уазик» с моим завскладом свернул куда-то вбок на самом въезде в поселок: офицеров сразу же развозили по домам. Я попросила остановиться у КПП — хотелось прогуляться. Машина отъехала, и я пошла по прямой, обсаженной гигантскими тополями аллее.