- Это очень показательно. Два наваждения спутались: страстная ревность и рассудительная забота о деньгах. Вы паникуете, кидаетесь топиться, но только горькая морская вода заполняет ваши легкие, как вы хватаетесь за соломинку этих наваждений.
Ах, этот голос, чертовски мягкий и шуршащий, словно тающая пена на пляже, гонимая бризом. Эти дряблые губы, как у подводных созданий. Я чувствую, как морская вода заполняет мои легкие, я чувствую, как перехватывается дыхание. Я задыхаюсь, меня душит. И тем не менее я стараюсь твердо произнести спасительные слова:
- Это кошмар, дурной сон, и только.
Губы двигаются медленнее. Голос затихает и становится ниже, как из-под иглы на останавливающейся пластинке.
- Сон? Тогда проснитесь. Вам нужно всего лишь проснуться.
- Я не могу.
Я могу лишь захлебываться в солоноватой и теплой воде Гольфстрима. Крепкие руки поднимают меня над волнами и выносят на пляж.
Мой отец.
- Это только испуг, и все, - кричит он матери, бросившейся к нам.
Тон его голоса заставляет думать, что он находит мою неудачу забавной. Он опускает меня на землю, я выплевываю воду. Горло и нос горят.
- Ах, Бубба!
Мать становится на колени и прижимает меня к себе. Мой подбородок касается её нагретого солнцем плеча, слюна стекает по её белоснежной спине.
- Бубба, Бубба, я так испугалась! Никогда не делай так больше, слышишь!
Очаровательный голос, мягкий, певучий акцент южанки из Джорджии. Все слова округлены, смягчены. Просто музыка. И я понимаю, что её страх реален. Из-за него она оставила свой огромный зонтик от солнца. Она проводит под этим зонтом все время, когда мы приезжаем из Майями на пляж. Она никогда не заходит в море. Никогда не принимает солнечные ванны, никогда её нос не розовеет и не обгорает. А сейчас, и причем из-за меня, она распростерта под солнцем.
- Чудная картина, - замечает мой отец.
Я сломлен, я пытаюсь высвободиться из ароматных и нежных объятий.
- Все нормально, мама, клянусь. Все прошло.
Я отстраняюсь. Отец указательным пальцем приподнимает за подбородок мое лицо и подмигивает.
- Браво, Бубба. Ты больше не боишься, верно? Ты готов вернуться в воду и плыть чуть ли не до Европы, не так ли?
Я щурюсь от солнца и смотрю на него, стоящего в потоке света. Золотистый отблеск зубов позволяет понять, что он улыбается.
- Конечно, - подтверждаю я.
Мать поднимается.
- Том Хаббен! Если ты испытываешь желание научить своего сына тонуть, я буду тебе благодарна, если это произойдет не в моем присутствии. Я не могу это видеть!
- Вспомни, дорогая: когда падают с лошади, все, что нужно сделать тотчас же подняться.
- Может быть, но заметь, я не вижу на этом пляже лошади.
Мать кладет руку мне на плечо, руку легкую, но достаточно весомую, чтобы понять, кто командует.
- С меня довольно солнца и морской живности, спасибо. Мы сейчас же возвращаемся и плотно завтракаем, а затем захватим бабушку и пойдем в кино. На Фледжер Стрит идут "Унесенные ветром".
"Унесенные ветром"... 1939 год. Мне десять лет. Я впервые увижу этот фильм. К черту солнце и морскую живность.
- Великолепно! - восклицает доктор Эрнст. - Превосходная работа. Все детали на местах.
Теперь он уселся на бюро, уперев руки в жирные ляжки.
Разочарование - тяжкий груз. Я должен проснуться в своей кровати, одеяла влажны, а пододеяльник смят после борьбы с моим кошмаром, гноящиеся глаза стараются разглядеть, который час. Мне необходимо встать, пройти в ванную комнату и не найти там никаких следов преступления. Нет ни трупа, ни револьвера, ни крови. Нет и убийства.
Но я не в своей постели. Я лежу на диване лицом к этому кивающему и величественно восседающему венскому Будде из Бруклина.
- Таким образом, исследование началось, - заявил он мне. - Мы сделали первые робкие шаги в лабиринте. Очаровательная матушка показывает зубки. А солидный папа... Впрочем, он мог и не суметь стать таким авторитетным, каким хотел себя видеть. Можно заподозрить, что он выждал, прежде чем прийти на помощь, niht war?
- Вы хотите сказать, он хотел, чтобы я утонул?
- Вы утонули? Ну нет! Может быть, немного пострадали. Поняли свою слабость и его собственную силу. Но он никогда не хотел, чтобы вы утонули. В самом худшем случае вы лишь немного его раздражали. Но чаще он гордился тем, что он отец. Иметь такого красивого и мужественного сына! И так похожего на него...
Мы следуем по Коллинс авеню, мой отец и я, и останавливаемся в тени кокосовой пальмы, чтобы взглянуть на огромный котлован. Фундамент отеля, который строит его компания. На дне ямы вода и жидкое месиво, в котором копошатся рабочие, таскающие арматуру и доски. Помпы откачивают воду из котлована и выплескивают её на улицу. Человек в промокшей робе подходит к отцу.
- Откачать придется весь этот чертов океан, - ворчит он. - Клянусь вам, мне по душе больше Север.
- Ты, значит, обожаешь работать в снегах, не так ли? - спрашивает отец, кладя руку мне на голову. - Вот мой сын, Динк.
Динк улыбается мне.
- Рад познакомиться, малыш. Ты ужасно похож на своего отца. И так же упрям, как он?
- Почти, - за меня отвечает отец.
- Ну что же? - бросает мне Динк. - Может быть, ты продемонстрируешь кое-что из того, что умеешь?
Он опускается на колено, чтобы быть на моем уровне, как боксер, поднимает кулаки. Я взглянул на отца.
- Ну давай, Бубба, - говорит он. - И вспомни, чему я учил тебя.
Я вспоминаю его уроки. Не уходить, не отступать и не бить наобум. Продвигаться быстро, прикрываясь, делать выпад для нейтрализации удара и одновременно бить левой в корпус. Не вилять рукой, посылать прямой удар. Поэтому я продвигаюсь, бью и мой кулак разбивает рот Динку. Он отходит назад, внезапно садится на тротуар, у него удивленный вид. Затем он разражается смехом, проводя тыльной стороной ладони по окровавленным губам.
- Ну и дерьмо! Достойный сын своего отца!
- Если ты хочешь отыграться, - замечает мой отец, - я тотчас начну продавать билеты.
- Итак, исследование продолжается, - шепчет доктор Эрнст. - И если все пойдет как надо, мы доберемся до правды.
- До какой правды, доктор?
- Ах! До истинной! Идентифицируем вашу жертву. Причину, по которой вы направили на неё револьвер. Почему вы нажали на курок.
- Ради всего святого! Если вы будете продолжать в том же духе, то в конечном счете убедите меня, что я это совершил!
- Разумеется.
- Я понимаю. Давить на меня до тех пор, пока я не признаюсь. Исчезну с глаз и моя бывшая жена сможет окончательно перевернуть страницу жизни. Не будет больше угрызений совести из-за меня. Не придется больше беспокоиться каждые выходные, когда Ник со мной. Он будет только её. Тогда как сейчас она прекрасно знает, что он мой. Она прекрасно знает, что он живет с ней и тем пройдохой , за которого она вышла замуж, ради её спокойствия!
- Вы обвиняете меня в сговоре с вышей очаровательной бывшей женой в том ... как вы говорите? Чтобы убрать вас с глаз долой?
Я попытался подражать его разгневанному голосу.
- Вы обвиняете меня в убийстве?
- Ах, разве пастырь обвиняет прихожанина в его грехах? Или хирург винит своих больных за рак? Это терминология параноика. Что делать нам с обвинениями? Поверьте мне, я лишь пытаюсь отделить реальное от воображаемого.
- Тогда получше взгляните на реальность, доктор. Я не знаю этой женщины, никогда в жизни её не видел. И если когда-либо я буду способен кого-то убить, им не станет незнакомец.
- Вы не хотите объяснить мне, что эта незнакомка делала у вас? Полуголая?
- У меня нет ни малейшего понятия.
- Подброшу вам идею. Она оказалась там, потому что вы её пригласили.
- Никогда. Вы говорите, что видели её, доктор. А хорошо ли вы её рассмотрели? Хотите, чтобы я описал её одним словом? Шлюха. Профессиональная потаскуха. Случается, что я готов заплатить за удовольствия, доктор, но тем не менее не сплю с кем попало! А эта женщина, которую вы видели в ванной комнате, совсем не в моем вкусе.
Я в маленькой квартирке на Керзон Стрит. Время от времени из наглухо зашторенного окна доносится визг шин автомобиля, скользящих по мокрому асфальту. Со времени моего приезда в Лондон стояла промозглая погода, но в тот вечер разразился просто потоп.
Кристел склонилась перед газовым радиатором, размещенным в камине. Я слышу легкий хлопок, когда она зажигает его. Промокшее платье обтягивает округлости её ляжек и приоткрывает между ними темную лощину. Я чувствую, как меня охватила теплая волна ещё прежде, чем радиатор зажегся. Она распрямляется и поворачивается ко мне.
- Виски? Чай?
От широко раскрытых удивленных глаз и румяных щек она становится похожей на школьницу. Лишь прическа портит картину - сложное неустойчивое сооружение из светлых волос вздымается над фигурой девочки - подростка.
- Чай, - отвечаю я, - но прежде убери свой шиньон!
- Рапунзель, Рапунзель, распусти свои волосы!
- Чай, - отвечаю я, - но прежде убери свой шиньон!
- Рапунзель, Рапунзель, распусти свои волосы!
Я потрясен. Никогда бы не подумал, что девица, занимающая древнейшим в мире ремеслом, может цитировать братьев Гримм. Деликатным жестом она убирает на место непослушную прядь.
- Еще есть время, дорогой. Впереди целая ночь, не так ли?
Повернувшись ко мне спиной, она принимается искать чайник на полке, но мой голос, будто опустившаяся на плечо рука, её останавливает.
- Вначале волосы.
Она пожимает плечами, затем повинуется и осторожно вытягивает заколки из своего обожаемого шиньона. Почти вся масса волос - не её. Она приподнимает накладку рукой, расчесывает её. Собственные волосы очень коротки, как у мальчика.
- Огорчен? - спрашивает она.
- Нет.
Но в руках - злобная дрожь. Я беру её шиньон. Волосы сухие, ломкие, неприятные на ощупь.
- Что это такое? Синтетика?
- Что?
- Это нейлон? Что-то в этом роде?
- Смеешься, золотце! Это стоило мне немалых денег. Просто лак их пересушил, понимаешь? Но это настоящие волосы. И естественный светлый цвет, как у твоих.
- А твои?
Она расстегивает юбку. У неё узенькие трусики, с набивными наивными цветочками. Трусики маленькой девочки. Она опускает их настолько, чтоб я смог увидеть светловатые волосики и маленькую расщелинку настоящей школьницы.
- Вот мои, - заявляет она.
- Изысканно, - комментирует доктор Эрнст. - Представиться столь очаровательным образом! Но совершенно отсутствует связь с нашей темой.
- Как же! Эта девушка доказывает, что я не довольствуюсь невесть чем, если плачу!
- Вкус меняется, Питер. Он так изменчив!
В Копенгагене садится солнце. В сумерки я захожу в сад Тиволи и медленно иду к концертному залу. Внезапно все окружающие меня здания в этом парке аттракционов расцвечиваются иллюминацией. Разноцветные огни заискрились на крышах, в кронах стоящих вдоль аллей деревьев, маленькие голубоватые лампочки спрятаны в ветвях.
Стоящая на аллее девушка высока и крепкого телосложения. Меж пальцев у неё потухшая сигарета. Я останавливаюсь рядом и раскуриваю сигарету, чтобы потянуть время.
- Undskyld, - говорит она мне, - Ma jeg benytte Derres Taen der?
- Извините, не понимаю. Я - американец.
- Ах! Американец!
Она улыбается, подносит мою зажигалку к своей сигарете.
- Я прошу, пожалуйста, не откажите в огоньке.
Ее голос мягкий, шелестящий, как листва. Она говорит почти без акцента. Я даю прикурить. Она столь высока, что её глаза почти на уровне моих. Я смотрю на её ноги и вижу, что у неё простые сандалии, а не туфли на каблуке. Ее мини-мини юбка создает впечатление, что она целиком состоит из отменных ног. Бедра несомненно несколько тяжеловаты, но крепки. Она не сказала ни слова. Лишь сквозь приоткрытые губы выпускала дым сигареты.
- Mangt tak. Это означает спасибо.
- Не за что.
Настала её очередь бросить оценивающий взгляд. Затем она спросила:
- Вы один?
- Да.
- Не хотите, чтобы вам составили компанию?
- В зависимости от условий.
- Я очень способный компаньон. Виртуоз, понимаете? И к тому же тактичная.
- Я вижу. И сколько же возьмет с меня тактичная виртуозка за ночь?
- За всю ночь?
- Да.
- Для кого-то это было бы восемьсот крон. Но вы мне нравитесь, потому будет всего пятьсот. Семьдесят пять долларов в американской валюте.
Я с сожалением мотнул головой.
- За подобную цену вы никогда не найдете такую, как я. С моими данными. И не забудьте, что у меня квартира...
- Мы пойдем в мой номер, в "Регал". И я оплачиваю обед и выпивку.
- Вы торгуетесь, как немец, - запротестовала она.
- Сожалею, - я хотел уйти, но она остановила меня.
- Подождите. Только для вас. Четыреста крон. Шестьдесят долларов.
- Вы столь же быстро рассчитываете обменный курс немецкой марки?
- Прошу вас... Мне бы не хотелось с вами торговаться, - прошептала она, нежно положив ладонь мне на щеку. - Yeg synes voelding godt om Dem. Что означает, что вы мне очень нравитесь. Я люблю рослых и сильных мужчин. Мы проведем восхитительный вечер.
- Может быть.
- Четыреста? Плюс ужин?
- Согласен на ужин. Вы хотите начать с него? Кажется, вы голодны.
Она весело рассмеялась.
- Я всегда голодна! Вы знаете рестораны Тиволи?
- Нет, я здесь впервые.
- "Фаерчекроен" - довольно забавен. Много молодежи, понимаете? Поют, пьют пиво и очень шумят. Но по кухне ничто не превзойдет "Диван 2". Очень роскошно. И очень дорого.
- Выбирайте.
- "Диван 2". Но это может прибавить те же сто крон. Даже больше.
- Но раз вам он нравится...
Ее звали Карен, и у неё оказался прекрасный аппетит. После ужина мы прошли сквозь сады по укромным уголкам к решетке Вестерброгард. Внезапно она отказалась от сигареты и как гурман закурила тонкую датскую сигару.
- Это вас не раздражает? - спросила она.
- Нет, а что?
- Большая часть мужчин такого не любит, исключая датчан. А я ненавижу сигареты. Итак, вы мне нравитесь все больше и больше.
Мой номер в "Регале" её восхитил.
- Вы сказали мне - номер, и я тогда подумала... Но спальня, салон, две комнаты? Это роскошно!
- Оплачивает моя компания. Это чтобы производить впечатление на людей, с которыми приходится вести дела.
- Понимаю. Я тоже потрясена.
Ее кислый голос заставляет подумать о том, что она сожалеет о совершенной уступке. Я поспешил расставить все по местам.
- Но моя компания не оплачивает непредвиденные расходы.
- К примеру, меня?
- Вас.
Мы вместе приняли душ, мылись и ласкали друг друга. Ее тело было роскошно, твердые груди торчали, бедра пружинили мускулами. Она пыталась льнуть ко мне, но эта белоснежная, почти девственная комната не была местом для подобных изысков. Я в свою очередь ласкал её, и она приходила в экстаз. В её дыхании чувствовался запах сигары, но это не было неприятным.
В кровати она взяла все в свои руки, если позволительно так выразиться, терпеливо и артистично управляла мной пальцами и ртом, и вдруг приподнялась и с беспокойством взглянула на меня.
- Мне так жаль... Это свет раздражает тебя? Хочешь, я его погашу?
- Нет. Мне нравится любоваться тобой.
- Так... Ну, если это все, что ты желаешь...
- Нет.
- Что-нибудь еще? Я буду счастлива исполнить все, что ты пожелаешь.
- Да, может быть ещё кое-что. Я подумаю.
Она нахмурила брови.
- Мне будет больно? Я не люблю подобных вещей.
- А ты можешь позволить себе выбирать?
Она присела на корточки, распущенные волосы скрыли часть фигуры.
- Да. Но у меня есть подружка...
- Провались ты со своей подружкой! Нет у меня желания причинять тебе боль. Мои сигареты в салоне. Пойди принеси.
Мое сердце забилось, когда я смотрел на её походку: прямая, гибкая фигура, округлые бедра, казалось, ласкали друг друга.
Она вернулась с пачкой сигарет в руках и сигаретой в зубах. Дала мне прикурить, затем поднесла зажигалку к своей сигарете и заколебалась.
- Мне можно?
- Да. И принеси мне виски. Вода в сифоне. Без льда.
Она тотчас вернулась, все также с сигаретой в зубах, протянула мне стакан, уселась у ножки кровати и поставила между нами пепельницу.
- Почему тебе пришло в голову, что я хочу причинить тебе боль?
- Временами меня просят об этом.
- Но ты никогда не соглашаешься?
- Нет. Никогда. Это, ты знаешь... fare.
Она прикрыла глаза, постучала указательным пальцем по лбу, пытаясь найти перевод и наконец воскликнула:
- Опасность.
- Опасно.
- Да, опасно. Все остальное я позволяю.
- В таком случае, я полагаю, мужчине должно быть трудно удивить тебя?
- Очень. Ты хочешь попробовать?
Я пью виски, потягиваю сигарету и изучаю свою компаньонку по игре. Какое-то напряжение сдавливает мне живот и все остальное.
- Возможно. Я способен на это, - ответил я.
Доктор Эрнст кивнул.
- Итак, вы могли мне и солгать.
- В каком плане?
- Вы сказали, что невозможно, чтобы жертва была приглашена к вам в квартиру, ибо она относилась к категории, которая вас не прельщает. И чтобы лучше обрисовать свой вкус, вы рассказываете мне об очаровательной проституточке из Лондона. Кристел. Почти ребенок. Маленькая, стройненькая, едва достигшая половой зрелости.
- Я не вижу...
- Но это первое приключение. А немного погодя, когда у вас был выбор между подобными Кристел малышками в Копенгагене, вы их оттолкнули, целиком и полностью увлекшись амазонкой Карен. Величественным толстомясым созданием, дыхание которой извергает сигаретный дух и которая охотно соглашается совокупляться на полу, лишь бы заполучить четыреста крон.
- Боже! Не думаете ли вы, что я развращен до такой степени?
- Это лишь пример того типа удовольствий, которые не колеблясь предложила бы вам Карен. Я хочу только подчеркнуть, что она - всего лишь более молодой вариант женщины, найденной у вас мертвой. Шлюха, - я цитирую вас, Питер, - профессиональная потаскуха.