Н. Д. Парыгина
Первая неделя
Лида приехала в Мшанки с попутной машиной. Главврач района Анна Николаевна хотела сама поехать с нею, но привезли тяжелого больного, и она не смогла.
Шофер вел машину по заросшей травою улице. Деревянные избы с просторными дворами и огородами тянулись по обе стороны. Сельмаг. Клуб. Честно сказать — неказистый клуб. Чайная. Смотри-ка, даже чайная есть!
Лиде очень хотелось, чтобы эта сибирская деревня Мшанки ей понравилась. Но то, что она видела, не привлекало. Улица неровная, с засохшей гребнями глиной, мусор вокруг, деревьев во дворах мало. А цветов совсем не было и оттого деревня казалась голой и неприбранной. «Надо будет провести беседу, чтобы садили деревья. Школьников организую, поговорю с учителями и организую», — думала Лида.
— Приехали, фельдшерица, — сказал шофер.
Машина стояла возле большого деревянного дома с вывеской «Сельсовет».
— Ну, спасибо, — сказала Лида. — Счастливого вам пути.
— Когда лечить-то начнешь?
— Завтра, наверно. А если что срочное, так и сегодня.
— Давай, давай, действуй, помощник смерти, — подмигнул смуглый озорник-шофер.
— И совсем не остроумно, — сухо проговорила Лида.
— Я на этой неделе заболею, — сказал шофер. — Приеду к тебе лечиться.
— У вас же свой медпункт есть.
— Свой мне не помогает. Меня, между прочим, Ваней звать. Иван Зайцев. А то за всю дорогу так и не познакомились. Сам пока холостой.
— Мне это безразлично, — сказала Лида.
— Ну, не совсем, поди, безразлично, — усмехнулся Зайцев, доставая из кузова ее чемодан.
Он донес его до сельсовета, пожелал успеха и уехал.
Председатель был не один — еще двое мужчин сидели возле стола и курили. Все они бесцеремонно уставились на Лиду.
— Вот, приехала, — сказала Лида. — На медпункт. Фельдшерицей.
— Фельдше-ри-цей? — нараспев переспросил пожилой дядька, сидевший напротив председателя.
Председатель ничего не сказал, только почесал переносицу и вздохнул. Он очень выразительно вздохнул, обидно для Лиды. «Не фельдшерица ты, а одно название». Так примерно можно было истолковать этот вздох.
— Я окончила медицинский техникум, — сказала Лида с некоторым задором.
Председатель никак не реагировал на это важное сообщение. Тогда Лида прошла вперед, поставила чемодан на табурет, открыла его, достала документы и протянула председателю.
Он прочел направление, взял паспорт, долго разглядывал его, словно выучивал наизусть.
— Значит, Смирнова, — сказал он и опять протяжно вздохнул.
Лида не выдержала.
— Ну что вы вздыхаете! — сказала она с раздражением. — Если не нужен фельдшер, так я уеду.
— Фельдшер нужен, как не нужен? — Председатель вздохнул в третий раз.
На этот раз Лида молча стерпела его вздох.
— У тетки Мариши будешь жить, — заявил председатель. — Только у ней детей трое.
— Что же, как ночью за мной прибегут, так всех детей потревожат, — недовольно проговорила Лида.
— У тетки Мариши тебе будет хорошо, — решил председатель, не придав значения ее словам. — Вот как пойдешь по этой улице, считай от сельсовета пятый дом. Скажешь: Кузин, мол, прислал.
Тетка Мариша окучивала в огороде картошку. Двое ребят, мальчик и девочка, сидели неподалеку от матери между картофельными бороздами и по-очереди грызли один огурец.
Лида, со двора увидев хозяйку, вошла в огород, сказала, что ее направил Кузин.
— Ну так что? — отозвалась тетка Мариша. — Живи, дом большой.
И она продолжала окучивать картофель, не обращая больше на Лиду внимания, а та стояла возле чемодана и не знала, что делать.
— В сарае, — сказала тетка Мариша, кончив рядок, — еще тяпка есть, мы с тобой вдвоем-то вот как скоро управимся.
Лида сходила за тяпкой, сняла туфли и стала помогать тетке Марише.
Они управились часа за полтора.
— Сейчас покормлю маленького и пойдем на озеро, — искупаемся, — сказала тетка Мариша. — А тогда ужинать будем.
Но Лида с этим планом не согласилась.
— Я сначала сбегаю на медпункт, — заявила она.
Умылась во дворе, выпила молока с хлебом и пошла в медпункт.
Большой ржавый замок висел на двери. Ключ с трудом, со скрипом повернулся в этом замке. У Лиды сильно колотилось сердце, словно за дверью с нею должно было произойти что-то необыкновенное.
Но медпункт был самый обыкновенный — очень похожий на тот, в Рязанской области, в котором Лида проходила практику. В передней стояли некрашеная скамейка и стол. В приемной — стол и несколько стульев, накрытая клеенкой кушетка, белый шкафчик. Пахло лекарствами и пылью.
«Совсем заброшенный, нежилой вид, — подумала Лида. — Надо будет сначала хорошенько прибрать…»
У окна на гвоздике висел длинный белый халат. Лида тихо, словно боясь кого-то потревожить, прошла через кабинет и потянулась к халату.
Он был сильно велик ей — с мужского плеча. Анна Николаевна говорила, что тут прежде был фельдшер мужчина.
Все-таки Лида надела халат, завязала пояс. Жаль, что не было зеркала: взглянуть бы, как она выглядит. Лида села за стол вполоборота к пустому стулу, за которым скоро, быть может, уже завтра, будет сидеть ее первый пациент.
— На что жалуетесь? — спросила она воображаемого пациента.
Вопрос прозвучал слишком робко.
— На что жалуетесь? — погромче повторила Лида.
Нет, опять не так. Надо же сначала записать фамилию.
— Садитесь, пожалуйста. Вот на этот стул. Как ваша фамилия?
— Шабалин — моя фамилия.
Лида вздрогнула всем телом и вскочила. Пожилой мужчина стоял в дверях и серьезно, даже строго глядел на Лиду.
— Мочи нет, до чего голова болит, — сказал он и не спеша прошел к тому самому стулу, на который указывала Лида. — Пилюль бы каких, что ли, дала, дочка.
Лида все еще стояла у стола и не могла произнести ни слова. Пациент, видимо, почувствовал ее растерянность и сам смутился.
— Мне баба советовала, чтоб до завтра погодить, — проговорил он, — да уж больно замучился. Услыхал, что ты приехала, и пошел. Да ты садись, не бойся.
— Я не боюсь, — сказала Лида. — Давно у вас болит?
Она долго выспрашивала и выслушивала своего первого пациента, измерила кровяное давление, потом дала ему пирамидон и направление в больницу. Но пациент сказал, что пирамидон ему не помогает, а в больницу он не поедет, так как он бригадир и сейчас самая работа.
Шабалин уходил явно разочарованный, Лида по его ссутулившимся плечам видела, что он недоволен и расстроен, и ей хотелось побежать за ним вслед, догнать его, вернуть и вылечить. Но она не знала, как вылечить.
А он в дверях вдруг обернулся и сказал:
— Ты бабку Лиходееву опасайся. Это она прежнего фельдшера выжила. Как бы и тебя…
— Да ну! — сказала Лида. — Какая-то бабка…
Старуха Лиходеева пришла на следующий день. Лида вместе с теткой Маришей уже навела в медпункте порядок, и в воздухе теперь не пахло пылью, а только лекарствами и немножко сыростью от непросохшего пола. Сама фельдшерица была в белоснежном халате, который ей сшила мама еще там, дома. Лида любила, чтобы одежда сидела аккуратно, по фигуре, и мама умела ей угодить.
Лида начала прием ровно в девять. Первой вошла женщина с девочкой, у которой была ангина. Потом — дядя с фурункулом на шее. А третьей оказалась бабка Лиходеева.
Что это и есть Лиходеева, Лида узнала, когда бабка назвала свою фамилию. А сначала она увидела обыкновенную старуху с сухим бледным лицом, одетую в черную просторную юбку и коричневую кофту и повязанную белым в крапинку платком. Старуха двигалась медленно и важно, словно в церкви. Лида пригласила:
— Садитесь, бабушка.
Бабка плавно, неторопливо опустилась на стул и прямо уставилась в лицо фельдшерицы острым неприветливым взглядом.
— Лечишь? — спросила она хрипловато.
Лида не стала отвечать на этот праздный вопрос.
— Как ваша фамилия? — спросила она.
— Лиходеева моя фамилия, — сказала бабка. — Фекла Никифоровна. Ай слыхала уж про меня? — добавила она, заметив промелькнувшее в глазах фельдшерицы беспокойство.
— Нет, — соврала Лида, — не слыхала. На что жалуетесь? Ну, чем заболели?
Бабка приоткрыла беззубый рот в неприязненной усмешке.
— Болезнь моя известная, — сказала она, — только тебе ее не вылечить. Ни ты, ни я — никто не вылечит. Старость называется моя болезнь.
Лида смутилась.
— Но если у вас что-то болит…
— Ты сколько прожила? — спросила бабка. — Двадцать лет прожила?
— Двадцать один.
— А я — семьдесят четыре. Вот сколько! Семьдесят четыре.
— Знаете, — перебила Лида, — меня там ждут. Если вы не болеете, так зачем вы пришли?
— Поглядеть на тебя пришла, — откровенно призналась старуха, — какая ты есть. И другие поглядеть пришли. Деревня наша отдаленная, новых людей мало — вот и любопытствуем. А лечиться к тебе не пойдут. До тебя парень был — к нему не ходили. Год прожил да уехал. Сбежал. Ты тоже сбежишь.
— Уходите, — дрожащим голосом потребовала Лида, — уходите сейчас же, я не хочу вас слушать. И не сбегу я, слышите? Ни за что не сбегу!
— Гонишь? — зловеще проговорила бабка и, поднявшись со стула, выпрямилась во весь рост. — Вот как ты со старым человеком обходишься — взашей гонишь? Ладно, я уйду. Все уйдем. Сиди тут одна. Никто к тебе ходить не будет. Сиди да пей казенный спирт. В Глухове фельдшер от казенного спирту пьяницей стал. Так он хоть понимает чего-то, порошки может выписать, а ты ничего не понимаешь.
— За что вы так? Что я вам сделала? — спросила Лида и заплакала, закрыв лицо руками.
Она не слышала шагов — старуха Лиходеева ступала совершенно бесшумно, только скрипнула дверь и потом донесся ее хрипловатый голос.
— Слыхали, люди? — вопрошала бабка. — Слыхали, как она со мной? Уходи, говорит. Ты, говорит, старая, тебе, говорит, помирать пора, а не лечиться. Выгнала. Не стала лечить. И вас не станет. Ей лишь бы деньги получать.
Лида вскочила, вытерла лицо рукавом халата и кинулась к двери.
— Зачем вы так бессовестно лжете? — крикнула она бабке Лиходеевой.
Та только кольнула ее злым взглядом и сказала не Лиде, а ожидавшим приема больным:
— Вот она какие слова говорит старому человеку! Дети мне таких слов не говорили. Ни внуки, ни чужие — никто. Лечитесь у ней… Она вас налечит… Покалечит…
И старуха Лиходеева, глядя прямо перед собою, направилась к двери.
— Следующий, входите, — сказала Лида.
Очереди ожидали человек шесть. Но на приглашение Лиды никто не встал. Люди молчали и не смотрели на фельдшерицу.
— Это неправда, — сказала Лида, — я совсем не говорила ей, что не буду лечить. Она сама меня обидела.
Молодая девушка с болезненно разрумянившимися щеками тяжело поднялась со скамейки. Лида подхватила ее под руку, провела в кабинет.
Пока она ее принимала, остальные пациенты исчезли. Лида сидела до вечера — никто не пришел.
Конечно, о столкновении фельдшерицы с бабкой Лиходеевой узнала вся деревня. И не от Лиды, а от бабки. Дошло до председателя сельсовета. Он вызвал Лиду и потребовал объяснений, но когда она стала рассказывать, как было дело, не стал слушать — глядел в стену отсутствующим взглядом и вздыхал.
Через два дня Лиду вызвали к телефону — наверно, председатель сельсовета или еще кто-нибудь нажаловался главврачу района. Анна Николаевна очень строгим голосом говорила Лиде, что она должна быть тактичной, что ей следует извиниться перед старым человеком и впредь вести себя умнее.
— Я не буду извиняться! Ни за что! — крикнула Лида в трубку. — Это она должна извиняться.
Одна тетка Мариша сочувствовала своей квартирантке. Но сочувствие это не переходило в активную помощь. Похоже было, что тетка Мариша сама побаивается старухи. «Зловредная бабка, — сказала она как-то Лиде, — язык у ней поганый: ославит ни за что ни про что. Недаром и фамилия такая: Лиходеева».
Лида сидела в положенные часы в медпункте, как в тюрьме, совсем одна. Редко-редко заходил к ней кто-нибудь. Молодежь не болела, а пожилые обращались к бабке Лиходеевой, либо ездили в соседний медпункт, в Глухово, к тому самому фельдшеру, который, по словам бабки, не по назначению использовал казенный спирт.
Началась уборочная, все были заняты на полях, и Лидой никто не интересовался: сидишь на своем фельдшерском пункте, ну и сиди. Она бы, может, долго так сидела, если бы однажды вдруг не заехал на минутку тот шофер, Ваня Зайцев.
Он громко постучал в дверь, вошел, взглянул на Лиду и, наверно, по ее лицу сразу догадался, что у нее неприятности.
— Похоже, что не я заболел, а ты, — сказал он. — Давай объясняй, что за диагноз.
И Лида, обрадовавшись, что хоть один человек вспомнил о ней, рассказала о своих неприятностях.
— Зря ты перед этой старухой крылышки распустила, вот что, — сказал Зайцев. — Она нахально действует, а ты сидишь в своем медпункте, как наказанная. Хочешь добиться победы — переходи в наступление. К тебе люди не идут — сама к ним иди. И здоровье проверь, и о жизни поговори. Ты же культурная сила в деревне!
— Я никак не ожидала, что так получится, — пожаловалась Лида.
— Твоя вся работа на неожиданностях строится. Ты комсомолка?
— Комсомолка.
— Ну и все, — сказал Зайцев. — Воюй! Вот уборочная кончится — я к тебе на мотоцикле приеду, на танцы пойдем. А пока до свиданья, тороплюсь.
Он крепко пожал Лиде руку и уехал.
Лида еще посидела, подумала, потом решительно встала, замкнула медпункт и, взяв у тетки Мариши велосипед, поехала в поле.
На полевом стане Лиду встретили приветливо. Трактористы как раз обедали, повариха принесла из вагончика чашку, наложила фельдшерице каши.
Лида спросила, не болеет ли кто-нибудь. Никто не болел.
— Меня вот комар в щеку укусил, — сказал один чумазый парень, — не дашь бюллетень?
— Можно, — засмеялась Лида.
Но потом дело все-таки нашлось. Трактористы пили сырую воду, прямо из речки, и Лида прочла им целую лекцию о микробах, которые живут в такой воде.
— Сколько раз говорила председателю колхоза, чтоб бачок купил, — сказала повариха, — да у него разве допросишься.
— Я добьюсь, — пообещала Лида.
Часа через два она разыскала председателя колхоза. Он выслушал ее и махнул рукой.
— Отстань ты с пустяками.
— Это не пустяки…
— Отстань, говорю! — повысил голос председатель. — Не видишь, туча заходит? Поезжай-ка домой, пока тебя дождь не намочил.
— Буду жаловаться! — пригрозила Лида.
— Хоть самому господу богу, — равнодушно сказал председатель.
Так Лида и уехала ни с чем. Однако, несмотря на неудачу, настроение у нее было гораздо лучше, чем в прежние дни. «Надо будет с трактористами поговорить, чтобы они сами нажали на председателя», — думала она.
Вечером разразилась гроза. Лида была уже дома, они с теткой Маришей и с ребятами сидели за столом, ели картошку с солеными груздями, а за окном грохотал гром, и сильные дождевые струи били в стекла. Тетка Мариша беспокоилась о муже — он работал комбайнером и уже несколько суток не был дома.
— Да где же это мой-то? Неуж опять остался в вагончике ночевать? Обещался ведь прийти. Разве что дождь помешал…
Вдруг ступеньки крыльца заскрипели под чьими-то тяжелыми шагами.
— Идет все-таки, — обрадовалась тетка Мариша, вскакивая из-за стола.
— Папка идет, папка идет! — закричали ребятишки.
Но вошел не тот, кого ждали, а высокий худой плотник Григорьев.
Он стоял у порога, и с одежды у него текло, так что вмиг образовалась целая лужа.
— Фельдшерица, — сказал Григорьев глухим голосом, — баба моя помирает.
— Уж сразу и помирает, — недоверчиво проговорила тетка Мариша, — я ее позавчера видела.
— Совсем помирает, — повторил Григорьев.
— Идем, — сказала Лида, на ходу надевая жакетик.
— Погоди ты, — ухватила ее за руку тетка Мариша. — Плащ дам.
Она подала Лиде свой плащ, сама подняла капюшон. Плащ оказался Лиде до полу. Григорьев первым вышел, Лида шагнула следом под секущие потоки ливня.
— Давно заболела? — прокричала она, стараясь перекрыть шум дождя.
— Вчера. Живот схватило.
— Что ж сразу не пришли за мной?
Григорьев молчал — может, не расслышал.
— Сразу болезнь всегда легче перехватить, — громче сказала Лида.
— Хотел я, — склонившись к самому лицу Лиды, сказал Григорьев, — да бабка Лиходеева отсоветовала. «Разве, говорит, она больше меня понимает? Кабы доктор, а то фельдшерица». Травами поила Тоню, теперь горшок на живот поставила, а той все хуже. Тетка она ей, жене-то.
— Вот умрет из-за вашей бабки жена — будете знать.
— Ты не дай помереть, — попросил Григорьев. — Ты же все-таки училась, понимаешь в медицине.
В избе, куда вошли Григорьев с Лидой, царила тишина. Двое мальчиков-дошкольников смирно сидели в кухне на лавке.
— Что мать? — спросил Григорьев.
— Стонет, — сказал старший.
Лида сбросила на лавку плащ, прошла в горницу. У кровати больной сидела не одна бабка Лиходеева, а целый консилиум из трех старух.
Больная лежала высоко на подушках, бледная, с растрепанными волосами и закрытыми глазами. Стиснув зубы, она тихо стонала. На животе у нее громоздился опрокинутый глиняный горшок.
— Полегчает, — сказала бабка Лиходеева, глядя мимо Лиды на остановившегося в дверях Григорьева. — Я ей маленько живот поправила, кишки у ней с места сдвинулись, видать, тяжелое подняла.
— А ну, выйдите отсюда, — потребовала Лида.
— Она мне не чужая — племянница, — обиженно возразила бабка Лиходеева, — я ее на руках вынянчила.
— Уйдите, мамаша, — сказал Григорьев тихо, но непреклонно.
Бабка что-то пробормотала под нос, но вышла. Другие старухи без сопротивления последовали за нею.