Даже самый умный, тонкий и умеющий чувствовать мужчина не может понять, что ощущает женщина, когда мужчина, от которого она ждет ребенка, сказал ей: «Ты мне больше не нужна, и то, что у тебя внутри — тоже». И это вовсе не значит, что она продолжает его любить. А разве ненависть не может мучить больше, чем любовь? А обида? А желание отомстить?
Я знаю и могу сама объяснить: пока в душе ненависть и обида — тяжело. Как только избавишься от них, простишь — становится легко. Гениальный наказ создателя: прости должникам своим. Но какое колоссальное усилие воли для этого требуется! Какая постоянная, напряженная работа души… Если встать на колени и простоять четверо суток на полу, лишь отпивая маленькими глотками воду и молиться, молиться — может, мне и полегчало бы. И ушли бы обида, ненависть и страх перед будущим. Не исключено, что я лично свихнулась бы. А дочка Варя улеглась бы с температурой сорок, голодная и несчастная, никому на всем свете больше не нужная.
— Вы не слушаете меня? — Толя Виноградов чуть обиженно улыбнулся.
— Я… Да, простите, задумалась. Я постараюсь…
— А вы не хотите рассказать мне, что у вас произошло? Почему вы так отчаянно плакали вчера вечером?
Я покачала головой.
— Нет, наверно, это лишнее.
Зачем бы я стала рассказывать ему, какая я жалкая и брошенная, и вся несчастная, и денег у меня осталось — только-только, и работы нет… И Сашу Виноградова я достала, и маму его Ирину Петровну. И Нинуся бы меня с удовольствием лампой бронзовой убила, чтобы я Сашу не доставала… Любовью своей неземной…
Толя Виноградов как будто услышал мои грустные мысли и сказал:
— У вас просто замечательная прическа. Вам очень идет.
«Прической» он назвал мою растрепанную косу, которую, конечно, давно пора остричь. И сделать нормальную, модную стрижку, которую надо укладывать каждый день…
— Вы сказали — вы разошлись с отцом Вари?
— Да.
— Почему?
— Потому что мужчина не может жить долго с одной женщиной.
— Да? — Толя посмотрел на меня. — Вы имеете в виду отца вашей дочери?
— Я имею в виду вообще мужчин. Вы так созданы.
— Ясно.
Наверно, я сказала это так категорично, что он не стал никак комментировать. А что, собственно, он мне мог сказать в ответ, этот лазутчик из чужого стана, с большими теплыми руками?
Мы шли с ним мимо высоких заборов, возле каждого участка были посажены деревья или кусты, в соответствии со вкусом хозяина. Кто-то нетерпеливый насадил, видимо, сразу взрослые деревья, и часть деревьев не прижилась, кто-то сажал маленькие сосенки, кто-то кусты, и сейчас под снегом трудно было понять — какие именно.
Я вспомнила совсем некстати, как прошлым летом мы обсаживали с Виноградовым барбарисовыми кустами наш забор с внешней стороны и как потом все трое ухаживали за малышами, которые тут же заболели — заразились от соседних дубков мучнистой росой.
Вспоминая, я замолчала. Толя тоже молчал. Так мы и шли по пустому поселку, мимо чужих чугунных ворот, слыша только скрип наших сапог и думая каждый о своем.
Через несколько минут Толя улыбнулся и показал мне высокую башню на какой-то даче, построенной в стиле боярских палат — с луковичными башенками, многоступенчатыми переходами на этажи. На самом верху на фоне светлого зимнего неба, как будто освещаемого ночью снегом, был хорошо виден флюгер в виде то ли домового, то ли лешего — доброго, толстенького, хитроватого. А я вспомнила своего дядьку, маминого старшего брата Алешу, которого я очень любила в детстве, особенно после того, как умер папа. Я хотела рассказать про него Толе, но, подумав, не стала.
Дядьку все звали Лешик, он внешне действительно походил на лешего, только был не хитрый, а простоватый. Его так легко можно было обмануть, спрятаться в шкафу, а потом выпрыгнуть со страшным криком, и он пугался, смеялся. Как-то раз мы с его детьми набрали на даче лесных орехов, еще зеленых, и сказали ему, что тетя Ксения, жена его, просила сварить из них компот… Он поверил, вооружился черпаком, большой кастрюлей, долго мыл орехи…
Дядька прожил с женой Ксеней тридцать лет, они родили и вырастили четверых детей, одного похоронили. Лет семь назад он разбогател — успел ухватить хороший кусок на своем комбинате, где работал заместителем директора, когда комбинат закрывался.
И дядьку словно подменили. Он вдруг резко захотел под старость лет упругого тела и чужой юности рядом с собой. Юное тело нашлось сразу, стояло наготове в боевой раскраске в соседнем магазине, раскладывало кефир по полкам. Забыв надеть под рабочий халатик трусы, ненароком наклонилось и объяснило дядьке, стекшему по стенке в полуобморочном состоянии:
— Я еще маленькая. Просто так — не дам.
На следующий день дядька принес духи, часы и билет на «Спартак» в Большой театр. И услышал в ответ:
— Ты не понял. Я маленькая и очень честная. Я за деньги не могу. И за подарки тоже. Понимаешь?
Дядька, увидел под халатиком розовые, сочные, твердые сосочки. Собеседница сняла пальчиком с дядькиных губ прилипший волосок. Пальчик пахнул мокрой, маленькой, нежной дырочкой, о которой он думал всю ночь и весь день. Дядька облизал пальчик. А юная фасовщица, метнув осторожный взгляд на пожилую товарку, протирающую лотки из-под творога, облизала свой же пальчик, обслюнявленный дядькой.
Дядька, не задумываясь, развелся. Но в награду за свое предательство подарил безутешной жене кусок заповедной земли на северном побережье Болгарии, с прекрасным пресным озером.
«Пресное» по-болгарски — «сладкое»… По берегам его растут, как трава, низкорослые ярко-красные маки, стелется дикая карликовая мальва с маленькими лиловыми соцветиями, а в расщелинах острых, словно губчатых скал живут огромные жуки с черными, переливающимися жемчугом панцирями и быстрые, нежно-серебристые гадюки…
На следующий день все было хорошо и просто. Гостей осталось человек десять, включая нас. Мы гуляли, ели очень вкусные блюда, которые волшебным образом появлялись и исчезали, играли в фанты на подарки, заботливо приготовленные Жениной мамой. Варя выиграла, думаю, не случайно, большую красочную книгу сказок. Никто ни с кем — по крайней мере, со мной — не целовался. Я не плакала по углам и почти не думала о своей глупой жизни. Толя то и дело сосредоточенно говорил с кем-то по телефону, Женька несколько раз приобнял меня, проходя мимо, но в кусты больше не тащил. Ольга ходила красивая, с переливчатыми тенями, которые казались то фиолетовыми, то зелеными, а сама она от этого еще больше смахивала на ведьму, и все пересмеивалась с Жениной мамой.
Часов в двенадцать, наконец, приехал Женин сын Сева. Он оказался тоненьким молодым человеком достаточно невразумительной наружности. Интересно, подумала я, какая же была у Жени та самая жена — из юности… Мне Севу представили как будущего коллегу — он учился на театроведении в ГИТИСе и уже писал для журналов о театре. Юношу вовсю стала опекать Ольга, и он вовсе не был против. А я радовалась, что наконец-то перестала натыкаться на ее требовательный и насмешливый взгляд.
Варя была счастлива — огромные пространства и снаружи, и внутри, а также новый друг Петя, второклассник.
Вечером у Жени был спектакль, поэтому вся компания после раннего обеда стала собираться в Москву. Женька, правда, предлагал всем остаться, особенно мне, но я решила ехать.
— Мам, а можно мы к Пете на дачу приедем? — Варя по-детски первым делом натянула шапку и теперь сосредоточенно застегивала липучки на ботинках.
— Когда-нибудь… обязательно.
— А он к нам… в Клопово? — Варя договорила тише, посмотрела на меня и снова наклонилась к уже застегнутым ботинкам.
— В Клопово нечего делать, там клещи и… и…
Варька подняла на меня глаза, полные слез. Я такими же глазами посмотрела на нее.
— Варя, три-четыре!..
Мы одновременно запрокинули головы и так их подержали. Потом опустили. У Варьки не скатилось ни одной слезинки, у меня — одна маленькая, которая не удержалась в глазу.
— А я вот с платками стою, готовлюсь…
— К миссии милосердия?
Толя Виноградов стоял в накинутой куртке и улыбался, глядя на нас.
— А зачем вы головы поднимали наверх?
— Слезы обратно загоняли…
Он засмеялся.
— Прекрасный женский мир. И детский… — он посмотрел на Варьку. — Поедешь в моей машине?
Умная Варя не спросила: «А дядя Женя?» Она посмотрела на меня, я пожала плечами.
— А как вы узнали, что мы без машины?
Толя Виноградов весело посмотрел на меня.
— Разведка боем. Еще секунду назад не был уверен.
Я беспокоилась, что обидится Женя, но он только дружелюбно махнул рукой:
— Прекрасно! А то я слова бубнить буду, повторить надо перед спектаклем — диск ставлю с репликами партнеров. Это премьера, кстати, ты пришла бы… Сляпали, правда, за три недели, но по-моему очень симпатично получилось.
— Прекрасно! А то я слова бубнить буду, повторить надо перед спектаклем — диск ставлю с репликами партнеров. Это премьера, кстати, ты пришла бы… Сляпали, правда, за три недели, но по-моему очень симпатично получилось.
— Не сомневаюсь. Обязательно придем, Женя. Спасибо, все было прекрасно.
— Ну не всё… — Он улыбнулся и поцеловал меня в щеку, но возле губ. Со стороны могло показаться, что мы целуемся. Наверно, так он целуется на сцене.
— Сценический поцелуй, да, Женька?
— Ага, а вот… — Он все-таки чуть оглянулся, Толя как раз отошел с кем-то попрощаться. — Вот киношный… — Теперь уже он поцеловал меня по-настоящему. — Приезжайте еще. Ладно?
— Конечно. — Я порадовалась, что не накрасила губы липкой светлой помадой, а только чуть мазнула из Вариной баночки клубничным блеском.
— М-м… — Женька почмокал губами. — Клубничный десерт…
В машине Толи Виноградова мы сели с Варей, как привыкли, на заднее сиденье.
— А нельзя ли маме сесть вперед? Варя пристегнута ведь? И не боится сидеть одна, правда? — Он обернулся и смотрел на нас.
Я быстро взглянула на Варьку. Она, похоже, растерялась. Мы обе молчали.
— Понятно.
— Мы так привыкли…
— Хорошо, просто я хотел… — Толя нажал на кнопку, и из перегородки между двумя передними креслами выехал небольшой экран, рядом с ним был вставлен пульт. — Посмотри…
— Мультики? — Варькины глаза загорелись, но не так чтобы очень.
— Можно и мультики, можно и поиграть… У меня есть одна забавная игра… вполне детская…
— Спасибо, я не люблю игры. А книжки у вас нет?
— Варя…
Варя посмотрела на меня и отвернулась. Она, оказывается, умеет говорить «нет».
Толя Виноградов улыбнулся:
— Хорошо, поехали.
Я осталась сзади, с Варей, прошептав ей на ухо:
— Ты напрасно ревнуешь.
Варя помотала головой, посмотрела мне в глаза и крепко прижалась ко мне.
— Мы всегда вместе, так сложилась жизнь, — я вздохнула. — У нас две бабушки. Но у обеих своя жизнь. И у… других родственников — тоже.
— А дедушка есть? — спросил Толя.
Варька вздрогнула.
— Есть, двое, — быстро ответила я. — Одному сорок с небольшим, другой из комнаты не выходит.
— Болеет?
— Нет, — вздохнула я, крепко держа Варю. — Нас не любит.
— Гм… — Толя постарался поймать мой взгляд в зеркальце заднего вида. — Варюша, а… ты с мальчиками дружишь?
— Иногда, но у них другие игры. Мальчишки — совсем другие люди.
— Это тебе мама сказала? — Толя Виноградов улыбнулся.
— Да, — Варя чуть нахмурилась.
— Она совершенно правильно сказала. А… книги ты какие читаешь?
— Всякие.
Он даже на секунду обернулся, чтобы посмотреть на суровую Варьку Я сама редко видела свою Варю в таком настороженном состоянии. Надо сказать, что нашу внезапно вспыхнувшую дружбу с Женей она восприняла как нечто само собой разумеющееся. Здесь же…
— А какие любишь?
Похоже, Толя оказался готов к такой реакции. Не в первый раз, что ли? — пронеслась у меня в голове ревнивая мысль…
— Мэри Поппинс люблю, еще про Тутту Карлссон и Людвига Четырнадцатого, Пеппи Длинный чулок… у меня много книг. Еще мамины сказки люблю… про Гнома.
— А мама пишет сказки? — Толя как будто не очень удивился.
— Нет, просто рассказываю их Варе перед сном.
— А мне, Варюша, никто не рассказывает сказки перед сном, представляешь? Уже очень-очень много лет.
— А вы своим детям рассказывайте, — ответила Варька-ревнивица.
— Между вами не пролезть, но это так прекрасно, что… — он улыбнулся и посмотрел на нас в зеркальце.
— Варя, не о чем страдать, — тихо сказала я.
Она взяла мою руку в обе ручонки и еще положила на нее голову.
Я все думала, не сказать ли Толе: «Если вы позвоните мне вечером, я и вам расскажу сказку…» Думала-думала и не сказала.
Глава 11
Адвокат Игорь Савельев оделся слишком импозантно для процесса в районном суде, так мне показалось. Ни прессы, ни телевидения не было. Кстати, а почему? Подумала я и улыбнулась про себя. Как потом оказалось, улыбалась я совершенно напрасно.
В «зале» суда, который оказался всего лишь небольшой комнатой с двумя рядами откидных стульев, уже сидели двое — Гарри Савкин и его мать. Мы с Игорем сели как можно дальше от них.
Гарик был одет в яркий твидовый пиджак, явно с чужого плеча. Мне он показался очень знакомым, этот пиджак. Когда Гарик полуобернулся к нам, я увидела кокарду со знаком лондонского клуба «D.D.R.» — маленький выстроченный тускло-золотыми нитками селезень в коричневой шапочке с козырьком. Это был пиджак моего отчима, который он как-то получил в подарок, когда сто лет назад выступал на концерте в этом клубе. Отчим до всех своих удачных и неудачных афер был неплохим пианистом. Пиджак он подарил Гарику вместе со множеством других своих вещей — хороших, добротных и совершенно не подходящих Савкину. Отчим любил дарить не очень нужные уже ему вещи хорошим, верным людям.
Интересно, мне не казалось, что мама ревнует меня к отчиму. Скорей всего, я просто не понимала. Ведь мама так стремилась, чтобы я жила отдельно.
Зря Гарик надел сегодня пиджак отчима. Вся ненависть к прохиндею Савкину, какую только могла вместить моя душа, сейчас поднялась, и мне даже стало нехорошо. Я достала потихоньку пузырек с нашатырем, которым пользовалась сейчас чаще, чем сотовым телефоном, намочила кончик носового платка и протерла им виски.
В зал-комнату суда вошла молодая секретарь с объемной папкой, в которой, очевидно, лежали документы по нашему «делу». Савкин приободрился, провел слегка дрожащей рукой по курчавым седеющим проплешинам и громко сказал, чуть привстав:
— Здравствуйте!
Секретарша улыбнулась ему и объявила, глядя, как открывается дверь сбоку:
— Встать, суд идет!
В зал впрыгнула и посеменила, отчаянно стуча каблучками-рюмочками, маленькая тетенька с огромным кремовым бантом в мелкий горошек под самым подбородком. Длинная клетчатая оборка на ее юбке лихо развевалась во время ходьбы. Сама юбка в зеленый цветочек плотно обтягивала мясистые бедра бодрой тетеньки. Она встала за стол и зорко обвела всех, кто был в зале заседания.
— Нет! — тихо простонала я. С тетенькой я еще лично не была знакома — заявление подавал от моего лица Игорь.
— Увы, — вздохнул Игорь и едва заметно сжал мне руку.
— Прошу садиться, — крякнула судья Морозова, стрельнув в меня глазами.
Есть женщины, которые остаются в образе себя семнадцатилетней. Они носят прически, с которыми когда-то нравились мужчинам просто потому, что были молоды, красятся так же, как были накрашены на выпускной вечер в школе. Одежду и обувь выбирают в том же стиле, какой был моден в годы их далекой юности. Так же себя и ведут — как будто на всю жизнь остались под пряным хмельком последнего школьного дня.
— Прошу садиться! — произнесла судья Морозова, повернувшись к Савкину, и улыбнулась.
— Благодарю, ваша честь, — неожиданно ответил Савкин басом, приложив руку к сердцу. И остался стоять.
— Садитесь, Гарри Трофимович, не волнуйтесь так, — еще нежнее улыбнулась Морозова и обратилась к его матери: — Как вы себя чувствуете, Галина Ивановна?
— Хорошо, — ответила та слабым голосом, попыталась встать, покачнулась и отвалилась обратно на стул. Савкин поддержал мать. Мать громко охала, а Савкин поглядывал на судью с извиняющейся улыбкой.
— Слушай, мне это все не снится? Этот бредовый маскарад? — спросила я Игоря.
Он только покачал головой, а Морозова вдруг заколотила молоточком по большому деревянному столу, за которым сидела, и прокричала пронзительным голосом:
— Тишина в зале суда!
— Господи… — я обернулась к Игорю. — Давайте уйдем, это бесполезно.
Игорь что-то быстро написал на листочке и передал мне. «Я ожидал, что это будет непросто, но не до такой степени. Уходить рано. Попробуем. В любом случае мы ничего не теряем».
— Суд слушает иск гражданки Воскобойниковой к гражданину Савкину о лишении его регистрации в принадлежащей гражданке Воскобойниковой однокомнатной квартире. Вопросы к суду есть? Отводы? Замечания по ходу ведения дела? Нет? Тогда приступим.
— Может, попробовать ей дать «отвод»? — шепотом спросила я Игоря.
— Не получится. Она сама решает, отвести ее или нет. Да, да! Вот такой идиотизм. Если решит, что оснований недостаточно — не отведет сама себя. А какие у нас основания?
— Она же явная кретинка, и с Савкиным кокетничает… Достаточно этого?
Мы посмотрели друг на друга и вздохнули.
— Вот и я о том же, — сказал Игорь. — Подождите, рано бить тревогу.
— Странно — я только что это заметила — смотрите, а Эльвиры, его девушки беременной, почему-то нет.
— Как, кстати, ее фамилия? Надо бы проверить, не сидела ли она. На всякий случай…