Варя как раз поела и сидела, засыпая за кухонным столом. Мама зорко оглядела нас. Молча подлила чаю Павлику и села за стол.
— У тебя, надеюсь, ничего не случилось? — спросила мама.
— Нет, — ответила я.
— Хорошо, — кивнула мама. И продолжала молчать.
Я увидела, что Варя совсем закрыла глаза и опустила голову на руки.
— Варюша… — я тихонько подняла ее и повела в комнату.
— А что это за вещи-то, Лена? — спросила мама меня вслед.
— Я завтра заберу их, — ответила я.
Мама закрыла за нами дверь на кухню. Я отвела Варю, положила на диванчик. Жалко, что не успела попросить у мамы белье… Я сняла свой свитер, подоткнула дочке под голову и огляделась в поисках пледа, которым можно было бы прикрыть ей ноги. Конечно, в библиотеке пледа не было. Я решила пойти поискать что-нибудь и для себя, чтобы укрыться на ночь. Проходя мимо своей бывшей комнаты, где теперь живет Игорек, я увидела, что дверь к нему неплотно закрыта. Я оглянулась на кухню. Оттуда слышался ровный мамин голос. Я поднялась по ступенькам и заглянула в комнату. Игорек сидел перед компьютером и что-то быстро писал, не глядя на клавиатуру.
— Игорь? — я негромко позвала его.
Его руки замерли на клавиатуре, но он не обернулся. Я зашла в комнату.
— Игорь, можно к тебе на минутку?
Он повернулся ко мне на крутящемся стуле.
— Да, Лена, можно.
Я увидела, что он тоже переоделся в домашние брюки, аккуратно разрезав новые вельветовые джинсы до середины бедра, чтобы пролез гипс. Впрочем, возможно, это сделала наша мама…
Мой вопрос, кажется, не имел больше смысла. Тем не менее я спросила:
— Ты — остаешься?
— Да, — ответил Игорек и повернулся к монитору.
— Игорек…
Не оборачиваясь ко мне, он проговорил:
— Да, Лена, — и снова стал писать, легко и быстро перебирая пальцами клавиши.
— Ты правда Павлика не трогал?
— Правда, — ответил Игорек.
Что-то еще спрашивать у творца новой реальности было бессмысленно. Он создавал — мир, иной мир — прекрасный, страшный, странный и сложный — по своим собственным законам. А я спрашиваю про Павлика…
Я поаккуратнее составила наши сумки и пошла в библиотеку, где спала Варька, так и не найдя ничего подходящего, чтобы укрыться.
Раньше эта комната называлась кабинет, здесь много лет работал папа. Я села в папино кресло. Вряд ли кто-то за эти годы сидел за папиным столом. Я посмотрела в окно. Вот, значит, что он видел из окна, когда писал… Тихий мирный скверик внутри дворов и угол соседнего серого дома. Лишь из моего окна, расположенного в срезанном торце дома, были видны Садовое кольцо и прекрасная панорама Москвы. То окно смотрело на юго-запад, поэтому в моей комнате всегда было светло — с утра до вечера. И самым моим любимым делом было наблюдать, как меняется небо, когда начинает садиться солнце. Мой письменный стол стоял у окна. Теперь Игорек сидит в углу, и окно всегда завешено жалюзи.
Я достала мобильный телефон и поискала номер Толи Виноградова. Несколько секунд я колебалась, удобно ли звонить так поздно. Я ведь даже не знала, с кем он теперь живет, когда красивая даже после развода жена Татьяна уехала в Канаду. Я не очень понимала, зачем звоню, и разволновалась, услышав его голос.
— Да? — ответил Толя сразу.
— Здравствуйте, Толя. Это Лена Воскобойникова. Вы помните меня?
— Лена! Конечно, странный вопрос. Почему же вы не звоните?
— Похвастаться нечем, а жаловаться не хочу.
— Так вы не хвастайтесь, а на работу приходите. Или вы устроились куда-то уже?
Его голос был спокойный, приятный и совершенно чужой. Зачем я позвонила?
— Спасибо, — ответила я. — Я… Спасибо, — и нажала кнопку отбоя.
Через пару минут раздался звонок.
— Лена, у вас что-то случилось?
— Нет. Спасибо, Толя. До свиданья, — я опять нажала отбой. Какая же глупость была ему позвонить!
Он больше не звонил. Я представила себе, как он пожал огромными плечами и сделал погромче телевизор. Хотя я даже не знала, где он был в ту минуту, когда разговаривал со мной — в машине, дома, в гостях… Чудеса сотовой связи, невероятно объединившей по-прежнему очень одиноких и разобщенных людей. Объединившей по формальному признаку, как объединяет мегаполис, электронная почта, социальные сети. Я доступна для всех, только никому не нужна. Но мне любой может послать фото своего пекинеса или поделиться новостями — а именно: скольким людям еще он разослал фотографии своего пекинеса, и что они об этом думают.
Я вышла из комнаты, прислушалась. Из кухни не раздавался больше мамин голос, и вообще в квартире была тишина. Я прошла на кухню. Там сидела мама, обняв Павлика. Он положил голову ей на плечо. Она его укачивала. Я почти беззвучно спросила:
— Можно?
Мама махнула рукой и тоже одними губами ответила:
— Потом!..
Я вышла из кухни, закрыла за собой дверь — как было. Постояла, глядя на наши вещи. Но ведь завтра, действительно, надо бы увезти остальное из моей квартиры. Угрозы — угрозами, но Гарик долго не выдержит. Когда вокруг пропадает столько прекрасных вещей, которые можно продать за бутылку… А если не продадутся — выбросить. По-хорошему все это нужно было бы забрать сегодня. Но это вообще нереально.
Телевизор, старый-старый видеомагнитофон, на котором можно смотреть старые-старые кассеты, всякую кухонную утварь, и вообще все мало-мальски ценные или просто дорогие мне вещи я унесла к Токмачеву, включая компьютер, новый плоский монитор и принтер. Но остались еще просто наши вещи — одежда, обувь… Пять огромных полок в шкафу и два выдвижных ящика, где лежало непонятно что, но все очень нужное — лекарства, фотографии, старые записные книжки, всякие отломанные дужки от летних очков, запасные части от миксера, которого уже нет… Потом — книги, книги… Одна надежда — что продать их сейчас не так просто — никому они не нужны, старые томики Волошина и Ахматовой, да и новые роскошные Варькины книжки тоже — умаешься продавать. А игрушки Варькины уж тем более — их они просто выбросят…
Я посмотрела на часы — пол-одиннадцатого вечера. Да, поздновато. Но я все же открыла дверь и спустилась на четвертый этаж. Номера квартиры тети Паши я не помнила, а вот дверь помнила отлично — тетя Паша первая во всем подъезде поставила металлическую дверь, обила ее красивой коричневой кожей с золотыми наклепками по краям.
Тетя Паша жила всю жизнь со своей сестрой, легендой советского кино, у которой было несколько мужей, но не было детей. Пока та была жива, никому и в голову не приходило, что компаньонка, прислуга, бессловесная, глуповатая тетя Паша — ее старшая сестра. Актриса скоропостижно скончалась в начале девяностых, будучи к тому времени в очередном трагическом разводе, и тетя Паша проявила невероятную энергию, отвоевав квартиру у городских властей. В квартире было шесть комнат, а может, и больше. И теперь она уже много лет сдавала комнаты по две, по три. У нее была очень своеобразная клиентура. Ее квартиру скорей можно было назвать частным отелем на двух-трех постояльцев. Тетя Паша сама готовила, а со временем наняла приходящего повара. Она сделала великолепный ремонт. Кто-то к ней приезжал годами. Кого-то посадили, кто-то уехал насовсем, но оставил ее адрес надежным людям. Я не знала, есть ли у нее свободные комнаты и какие теперь расценки… Но решила попробовать поговорить с ней.
Тетя Паша открыла дверь и узнала меня сразу.
— Леночка!
— Тетя Паша, извините, что без звонка…
— Да проходи, проходи! Я не сплю до двух — до трех. Сейчас все фильмы, самые такие, знаешь, по ночам… Вот бабка и грешит, — она рассмеялась. — Ты что, просто так или поселить кого хочешь?
— Теть Паш… А есть комнаты, да?
— А надолго надо? И кому смотря.
— Теть Паш, я даже не знаю, как сказать… Это надо моей очень хорошей подруге, я ее знаю, как себя, у нее тоже дочка семи лет.
Тетя Паша внимательно посмотрела на меня.
— Садись, присаживайся. Это не ты сама, случаем?
Понятно, годы такой работы делают прекрасным психологом. Но как тогда о цене спрашивать? Драть деньги она с меня не будет, а задаром — я не пойду, да и она не пустит.
— Нет. Не я.
— А! — она успокоилась. — Да, есть, три самые лучшие комнаты свободны.
— А… сколько они стоят?
— А человек, подруга твоя, действительно надежная? А то у меня сейчас одна живет, к ней депутат ходит, мордатый такой, ты знаешь… Так охрана стоит под дверью, пока они… — Тетя Паша лицом и руками показала, что они делают.
— Надежная, тетя Паша.
— Ага. Ну в месяц… — она вздохнула. — Вообще-то полторы…
— Долларов? — уточнила я.
— Не-е, в этих, в новых, в евро.
— Они покрасивее будут, да, теть Паш? — засмеялась я. Уже было понятно, что это не для нас, совсем не для нас.
— Ну да, — она улыбнулась хорошими зубами. — А для тебя… для твоей подруги… Давай за тысячу триста. Там ремонт шикарный, сама посмотришь, плазма на всю стену, кондишен, как положено, все пультом включается, все на батареечках…
— Долларов? — уточнила я.
— Не-е, в этих, в новых, в евро.
— Они покрасивее будут, да, теть Паш? — засмеялась я. Уже было понятно, что это не для нас, совсем не для нас.
— Ну да, — она улыбнулась хорошими зубами. — А для тебя… для твоей подруги… Давай за тысячу триста. Там ремонт шикарный, сама посмотришь, плазма на всю стену, кондишен, как положено, все пультом включается, все на батареечках…
— А нет одной комнаты?
— Не-ет! Это у меня уже третий год один снимает, угловую, большую. Приезжает всего раза два в год, по месяцу живет, а то и меньше, но держит для себя, за весь год платит — вперед. Таких клиентов не подводят. Я в его комнату никого не пускаю, даже не показываю. Иногда прямо руки чешутся — сдать, когда он уедет — ведь не вернется же через два дня. А кто его знает? Да и слово купеческое дорого, сама понимаешь.
— Понимаю. Жалко, спасибо, тетя Паша. Это, наверно, дорого будет моей подруге.
— Так а за сколько она хочет?
— Да ладно! — я махнула рукой и встала. — Три комнаты ей просто ни к чему.
— Слушай, погоди, присядь пока… — Она взяла телефон и стала сосредоточенно тыкать в него пальцем. — Вот, купила для форсу, никак не приспособлюсь, трешь, трешь, его, все не то получается… Надо с кнопками старый свой включить будет. Сейчас… домашний-то я помню ее наизусть, а мобильный… фу-ты, ну никак… — она надела очки, протянув при этом телефон мне. — Поищи сама, а? На букву «Л». Любовь Анатольевна.
Я покорно взяла у нее из рук телефон и стала листать список на «Л». Ну тетя Паша… Сплошные клички вместо имен… Лисичка, Ляма… Журналистка внутри меня все же не удержалась, хмыкнула:
— Тетя Паш, а Лысый Егорка — это хороший человек, надежный?
— А то! Из Норильска приезжает, то шапочку мне привез, меховую, с хвостом, самый шик по Тверской пройти… То денег отвалил — три месяца пировала бабушка Паша…
Я с некоторым подозрением глянула на тетю Пашу. Что-то, похоже, очень сомнительный у нее бизнес. Может, и подруга такая же? Я как раз смотрела на контакт «Любовь Анатольевна».
Тетя Паша мгновенно почувствовала мою заминку:
— Да ты не боись! Любка хорошая девка, и комната у нее хорошая, чистая. Пиши, пиши номер-то! Чужих не пускает, только по рекомендации, никаких там хвостатых-волосатых у нее нет. Ну ты поняла меня? Только славяне! Твоя-то подруга не подведет?
— Она очень приличный человек, тетя Паша, журналистка, москвичка… — я засмеялась. — Славянка!
Тетя Паша опять подозрительно смотрела на меня, но больше спрашивать не стала.
Пока я записывала номер, тетя Паша подумала и предложила:
— Так давай ей прямо сейчас и позвоним.
— Кому? Моей подруге? — испугалась я.
— Да нет, моей, — она уже набирала номер на обычном телефоне. — Ну, здравствуй, девушка! Не спишь? Любань, слушай, я тебе тут клиентку надежную нашла… Ага, ну поговори сама…
— Ал-лё, алё, — быстро, чуть заикаясь, сказала женщина.
— Любовь… Анатольевна, — я вопросительно посмотрела на тетю Пашу, та кивнула. — Простите, а где у вас комната и сколько она стоит? Это для моей подруги, она журналистка, с девочкой семи лет, москвичка, очень порядочная, спокойная… У нее дома ремонт и нужно… месяца на два, три, может, больше…
— Т-так на м-мало? — спросила хозяйка. — Н-ну л-ладно. К-комната на Речном вокзале, в м-месяц — двести долларов, можно — рублями, только оплата вперед. За месяц вперед.
— А кто-то еще у вас живет?
— Нет, т-только я.
— А если…
Я подумала о спящей Варьке, потом на секунду представила себе завтрашний совместный завтрак… Мама будет смотреть на меня и пытаться понять, а что же из происшедшего поняла я. Я вздохнула и спросила:
— А если моя подруга сейчас приедет, а то у нее потолки покрасили, можно? Спать невозможно, дышать нечем. А завтра она остальные вещи привезет.
— Можно, к-конечно. У меня все готово. Заезжайте и живите.
— А телевизор в комнате есть?
— И телевизор, и телефон. И холодильник свой будет на кухне. Удобства только общие. Но всё чисто, ак-куратно.
Тетя Паша кивала и показывала мне, что у Любови Анатольевны вообще всё есть и очень здорово.
Хозяйка продиктовала адрес. Двести долларов у меня были с собой, как и вообще весь мой алмазный фонд, весь неприкосновенный запас, таявший с каждым днем.
Я поблагодарила тетю Пашу, ничего больше ей не объясняя, поднялась наверх. Дверь у мамы я оставила незапертой — в их подъезде с охраной это не очень страшно. И теперь надеялась, что мама не заметила этого, и не заперла ее на ночь, уверенная, что я мирно сплю в папином кабинете. Мама дверь не заперла.
Я вошла в кабинет, где крепко, безмятежно спала Варька, свесив руку с папиного диванчика. Я посмотрела на нее и подумала, как странно, с годами я перестаю видеть ее очевидную схожесть с Сашей, точнее, я не вижу в ней — его.
Я попробовала начать одевать ее спящую, она проснулась, стала было плакать, но я тихо объяснила:
— Варенька, нам надо ехать.
Варька села на диванчике, секунду хлопала глазами, потом прижалась ко мне, тяжело вздохнула и встала. Она с трудом, засыпая на ходу, оделась, и мы пошли в прихожую. В кухне свет не горел. Я посмотрела — дверь в комнату Игорька плотно закрыта. Пока Варя зашла в туалет, я прошла до маминой комнаты, дверь тоже была закрыта, но из-под двери просачивался свет. Я прислушалась. Вроде тихо. Или кто-то вздыхает…
— Мам! — совсем тихо позвала я.
— Да, Лена, — громко и сразу ответила мама. По голосу мне показалось, что она недавно плакала.
— Мам, мы пойдем, ладно?
— Давайте. Дверь просто захлопни, я потом запру.
— Спокойной ночи, мама.
— Да, доченька, спокойной ночи.
Я не обиделась на маму.
Нет, неправда. Мне было очень обидно. Сколько я себя помню, мне всегда было обидно, что мама меня не очень любит. В детстве мне все казалось, что я какая-то… не такая. Не такая, каких любят. Всегда был кто-то лучше, важнее, нужнее, чем я. Папа, потом отчим, затем появился Павлик, потом Игорек…
И как мне хотелось сейчас, чтобы мама обняла меня, и я бы ничего ей не стала рассказывать, просто посидела вот так, в теплом кольце маминых рук, и пожалела бы ее — такую сильную, гордую, старательно накрашенную, молодую…
Глава 12
Квартира Любови Анатольевны оказалась просто замечательной, наша комната — чистой, светлой и просторной, вид из окна — на парк и водоканал, до метро — пешком. Сама старушка представилась бывшей преподавательницей словацкого языка в МГУ. Также она предложила варить Варе супчик и забирать ее из школы безвозмездно. От двух последних благ я отказалась, но решилась оставить с ней Варю на следующий день, когда поехала с грузовиком из мебельного магазина и с тремя жутковатыми грузчиками забирать наши вещи. Я попросила ребят снять спецовки, пообещала за это накинуть по сотне каждому. Сказала, что меня зовут Лена, и предупредила, что новые жильцы в моей квартире крайне агрессивны и недоброжелательны.
— А спецовки-то зачем снимать? — спросил самый мрачный, который, однако, скинул грязную рабочую куртку первым.
— Я пообещала, что приеду с любовниками.
Один из грузчиков хохотнул, другой удивленно протянул «Твою ма-а-ать…», а мрачный покачал головой и уточнил:
— А там — кто? Бывший, что ли? Муж или кто?
— Или кто, — кивнула я. — Он у меня квартиру отсудил.
— Это как? Твою квартиру?
— Мою. С судьей покрутился и отсудил. Наверно, так. Я точно не знаю.
— Вот дела… — мрачный посмотрел на меня внимательно.
В кабине у водителя было сильно накурено, я села вместе с грузчиками сзади. И рассказала им все. Про отчима, про маму, про Гарика, про накладной живот Эльвиры. Потом мы встали в пробке на Ленинградке у Сокола, и там я рассказала про Александра Виноградова, про дочь Варю, про дачу, про сторожа и его сына, сержанта полиции, про то, как уволилась с работы и теперь вот переезжаю в съемную комнату, почти что в коммуналку. Когда мы подъехали к моему дому, мне было легко и хорошо, а мрачный Семён написал мне свой телефон и пообещал помочь летом снять дачу.
Я побоялась, что на обратном пути дорасскажу им все — про Милку и последние мамины художества, поэтому решила ехать на Водный стадион отдельно, на такси.
Я приготовилась к тому, что Гарик будет устраивать концерт. Но он, дурачок, просто решил поменять замки и уйти на это время из дома. Я попросила ребят сломать дверь. Те подумали, посомневались и на раз-два-три высадили мою бедную дверь плечом.
Старый монитор стоял на месте, а вот люстры уже не было. На огрызках проводов болталась лампочка. Не было и моих пальто — ни одного. Видимо, не поверил Гарик, что у меня такой сановный любовник. Не жила бы я в этой квартире. Ведь не зря он учился два с половиной курса на журналистике. Что-то он еще и сейчас, значит, соображал. Я постаралась отложить переживания на потом, а сейчас просто покидать в сумки все, что вместится. Ребята-грузчики помогали мне, как могли. Гарикова компания вещи свои еще не распаковывала, но бутылок пять водки уже распечатала. В квартире оказалась запертой бабка. Она лежала мертвецки пьяная на кухне и не слышала, ни как мы ломали дверь, ни как собирались.