– Наверное, – сказал Мазур. – Молодая еще...
– Будьте уверены, я ей нынче же вручу орден, – сказал президент, глядя весело и хитро. – Не такая уж я неблагодарная скотина. Но – в приватнейшей обстановке, с глазу на глаз. Дорогой адмирал, наша республика значительно продвинулась по пути цивилизации и прогресса, но, увы, осталось еще столько старых, консервативных традиций... Честью вам клянусь, меня не то что не поймет общественность – форменным образом возмутится, если я п р и л ю д н о буду награждать женщин. Совершенно неважно, европейских или местных. У большинства до сих пор это в сознании не умещается – что можно награждать ж е н щ и н у. Пережитки, что поделаешь... Приходится с ними считаться. Значительная часть нашего народа еще находится в плену патриархальных установлений. На меня косятся уже из-за того, что ограниченное число женщин присутствует на официальных церемониях. А уж прознай кто, что я вручаю женщине орден... – он с комическим ужасом схватился за голову. – Я же отец нации, черт побери! Обязан подчиняться неписаным традициям...
Это был совершенно другой человек – раскованный, веселый, без тени величавости. Только оставшиеся на нем синие штаны с золотым генеральским лампасом напоминали, что с Мазуром простецки болтает президент и отец нации.
– Если уж совсем откровенно, эти побрякушки, – президент дернул головой в сторону небрежно брошенного кителя, – мне совершенно не нужны. Вы не представляете, какая мука – таскать на себе добрый десяток фунтов золота. Но опять-таки патриархальные традиции, адмирал. К демократии и цивилизации нужно продвигаться строго отмеренными ш а ж о ч к а м и. Народ наш еще не вполне созрел для решительных перемен. И у него есть свои, прадедовские представления о том, как должен выглядеть н а с т о я щ и й вождь. Чин не ниже генеральского, золото на погонах, куча орденов... В парадном виде я внушаю подлинное уважение – а, кроме того, люди подсознательно гордятся, что у них т а к о й вождь, импозантный, залитый бриллиантовым сиянием, блеском золота, шагая за таким вождем к новым свершениям, они словно бы и сами в ы р а с т а ю т в собственных глазах...
«Ну, прохвост, – с искренним уважением подумал Мазур. – Я-то думал, он эту мишуру развел по собственным побуждениям души... А у него циничная философская база подведена».
– Вы у нас бывали двадцать лет назад и, я так понимаю, неплохо знаете историю республики, – сказал президент. – Помните профессора Модиньята?
– Припоминаю, – сказал Мазур.
– Черт побери, он был одним из лучших наших лидеров! – сказал президент, подливая Мазуру вина. – Умнейший человек, ладил с племенными королями, в международной политике прекрасно ориентировался, экономическая программа у него была не из глупых... Но чем все кончилось, вспомните. Его сверг генерал Кисулу. Между нами говоря, болван болваном, я работал при нем в министерстве промышленности и прекрасно знаю, что это был за фрукт... Но! – он значительно воздел палец. – При всех своих несомненных достоинствах профессор проигрывал в самом существенном: он был чистейшей воды ш т а ф и р к а. Вылитый «чокнутый профессор» из голливудского фильма: непричесанный, в дешевых очках, мятом пиджачке без единой регалии. А ведь мог бы присвоить себе любое звание и обвешаться орденами с ног до головы, умные советники ему не раз намекали, напоминали о патриархальном сознании народа, но наш интеллектуал не хотел слушать... А Кисулу... Вы его не видели вживую, конечно. Много потеряли. Дурак дураком, но вид! Осанка! Алый с золотом мундир, ордена сверкают, сабля наголо, фуражка золотом шита... Наполеон Бонапарт! Вот э т о наш темный народ прекрасно понимал, э т о на него действовало, как бумажка в сотню долларов на уличную шлюху... И бедняга профессор отправился в изгнание, так на чужбине и помер... А будь он в раззолоченном мундире, появись он перед публикой во всем блеске, когда Кисулу повел танки на столицу, еще неизвестно, как обернулось бы все... Вы согласны?
– Совершенно, – сказал Мазур.
– Орденом вы не особенно довольны, а? Несмотря на то, что он – высший? Ну, признайтесь.
Тщательно подыскивая в уме наиболее дипломатические обороты, Мазур ответил:
– Не могу не признать, господин президент, что в некоторых отношениях так и обстоит, поскольку у меня...
– Да бросьте вы эти дурацкие церемонии! – жизнерадостно рявкнул президент, хлопнув его по колену. – Неужели вы еще не поняли, что со мной можно з а п р о с т о? Ну, относительно запросто, я как-никак лидер и все такое прочее... Однако можете держаться не так скованно. Бьюсь об заклад, вы думаете что-то вроде: а на черта мне эта бляха, толку-то от нее... Правда? Так вот, я вам сейчас подниму настроение...
Он встал, прошел к столу и достал что-то из ящика, приговаривая:
– Сейчас вы у меня повеселеете, голубчик мой, сто против одного ставлю...
Раскрыл книжечку, аккуратно вырвал из нее листок и протянул Мазуру. Тот взял чек, но от некоторой растерянности не мог сразу определить сумму.
– Двести тысяч долларов! – ликующе возвестил президент, вновь плюхнувшись в кресло. – Чек на солидный европейский банк, через который мы ведем дела, чек, могу заверить, полностью обеспечен... Ну, поднялось настроение? А вы думали, я отделаюсь красивой бляхой за все то, что вы для меня сделали? Ага, расцвели моментально...
– Не знаю, как вас и благодарить, господин президент, – сказал Мазур в некоторой растерянности, – право же, нет слов. Вы и не представляете, сколько раз мне прикалывали всевозможные знаки отличия, но ни у кого из этих господ и мысли не возникало дать деньгами...
– Потому что были дураками, – веско сказал президент. – А я вот прекрасно понимаю, что взрослый, солидный человек одним почетом сыт не будет. Нужно же учитывать и грубую прозу жизни... Сумма вас устраивает?
– Абсолютно, – сказал Мазур. – Еще раз позвольте вас поблагодарить...
– Не стоит. Вы прекрасно поработали... и, чует мое сердце, окажете еще немало услуг республике. Человеку легче и приятнее работать, когда он видит, что кладет силы не за абстрактные регалии, абстрактный почет, а получит вполне материальное вознаграждение... Давайте выпьем. Ваше здоровье! Нет-нет, не коситесь украдкой на дверь, я вовсе не стараюсь от вас отделаться. Дела подождут. Неотложных пока что не наблюдается. И мне хотелось бы с вами посоветоваться, поговорить откровенно. Именно так, не удивляйтесь. Вы – человек посторонний, собственно, ничем особенным мне не обязанный, а значит, можете быть объективным и откровенным. Приближенные, увы, даже умные, чересчур от меня зависят, с ними нельзя говорить откровенно... А от вас я жду в первую очередь откровенности.
– Постараюсь... – произнес Мазур осторожно.
– Вы здесь бывали в незабвенные времена фельдмаршала Олонго. Вы его хорошо знали?
– Не могу похвастаться близким знакомством. Я в те времена носил не особенно высокие чины...
– Но все равно, знали обстановку и людей?
– Да, конечно.
Президент вкрадчиво поинтересовался:
– Как по-вашему, в чем были слабые стороны Олонго? Он был, в общем, неглуп и решителен, и все же... Что, по-вашему, его, в конце концов, и сгубило?
Старательно подумав, взвешивая слова, Мазур сказал:
– По-моему, он с определенного момента в некоторые вещи поверил в с е р ь е з. Всерьез стал думать, что он – непогрешим и велик, что без него страна придет в совершеннейший упадок и абсолютно все рухнет, что без него и солнце не взойдет...
– Блестяще! – воскликнул президент. – Вот именно, адмирал! Вы очень точно это охарактеризовали. В полном соответствии с моими собственными рассуждениями. Олонго перестал критически относиться и к окружающей реальности, и к себе самому. И проиграл все, вплоть до собственной жизни... Даже сбежать вовремя не успел, бегство категорически не сочеталось с образом великого, непогрешимого вождя... Ну, я тогда был в Европе, а вот вы лучше меня знаете...
– Еще бы, – горько усмехнулся Мазур, – я тогда еле ноги унес из города, слишком внезапно все обрушилось...
– Для в а с. Но не для Олонго. Уж он-то обязан был предвидеть... – президент наклонился к нему, понизил голос: – Вы знаете, адмирал, в отличие от Олонго я трезво оцениваю свои силы. То, о чем мы будем говорить, конечно же – секрет. Признаюсь вам по совести, я не вижу для себя п е р с п е к т и в. Я, конечно, не был никогда ни идеалистом, ни романтиком... но, заняв свое нынешнее кресло, я, признаюсь, всерьез верил, что сумею переломить ситуацию. Оказалось, ничего нельзя сделать. Дело не во мне. Я, по-моему, не самый лучший, но и не самый худший лидер нации. Этакая средняя норма. И тем не менее... Как я ни старался, страна не смогла вырваться из этого порочного, заколдованного круга. Добрых тридцать лет продолжается одно и то же: в лесах сменяют друг друга разнообразные «фронты» и «движения», в столице заходится в истерике парламентская оппозиция, а честолюбивые генералы – и даже майоры, чтоб им пусто было! – всерьез задумываются о перевороте, считая, что они на моем месте смотрелись бы нисколечко не хуже... И, признаюсь под глубочайшим секретом, они в чем-то правы. Я, в конце концов, никакой не в е л и к и й. Они только одного не понимают, придурки: что очень быстро столкнутся с тем же клубком тягостных проблем. Что еще, быть может, тридцать лет по джунглям будут носиться партизаны с автоматами и взрывчаткой, на дорогах будут греметь взрывы, в парламенте – драть глотку оппозиция. А прибавьте к этому еще нешуточные проблемы в отношениях меж племенами, коррупцию, интересы самых разных финансовых и промышленных европейских групп, которые сталкиваются как раз на нашей грешной земле... Вы еще не поняли, куда я клоню?
Мазур помотал головой.
– Деликатный вы человек... – усмехнулся Кавулу. – Так вот, адмирал, как бы вы поступили на моем месте? Прекрасно видя, что ничего не получается исправить р е ш и т е л ь н ы м образом? Понимая, что не искорените все проблемы или хотя бы половину? Видя, что ваше пребывание в самом высоком кресле попросту бессмысленно? Только, я вас умоляю, без дипломатии! Неужели вы еще не поняли, что со мной можно говорить откровенно? И мне нужны не дежурные комплименты?
– Ну, не знаю...
– Врете! – решительно сказал президент. – Прекрасно знаете. Вы же умный человек. Повторяю, я не прошу совета. Я просто спрашиваю, что в ы сделали бы на моем месте, прекрасно осознавая ситуацию? Закусили бы удила, как покойный Олонго? Или придумали бы что-нибудь другое?
Он смотрел напряженно и серьезно, с явственным волнением, и Мазур решился:
– Ну, если говорить обо м н е... Я бы плюнул на все и решительно у ш е л бы.
– Ага! Купили бы домик в предместье столицы и вели благонравную, скучную жизнь отставника?
– Не совсем, – сказал Мазур. – Простите великодушно, но Ньянгатала не принадлежит к числу тех мест, где лидеры, даже добровольно ушедшие с поста, смогли бы м и р н о жить в предместье или в деревенской глуши. Рано или поздно кто-то из н о в ы х попытался бы меня д о с т а т ь. То ли из мстительности, то ли предосторожности ради – вдруг передумаю и вернусь в большую политику? – то ли из желания найти козла отпущения, на которого можно многое свалить...
– Блестяще, – сказал президент. – Другими словами, вы постарались бы вовремя оказаться на борту самолета, улетающего подальше от этих мест?
– Ну, если честно – именно так, – сказал Мазур. – Я ведь прекрасно помню, что случилось с доктором Лигамоло. Он-то как раз был достаточно умен, чтобы уйти в отставку вовремя, но именно что поселился в столице частным лицом, наивно полагая, что никто его не потревожит... А чем кончилось?
– Вы совершенно правы, – сказал президент. – Так вот, самая жуткая, наиболее охраняемая государственная тайна в том и состоит, что я намерен поступить, как умный человек. Понимаете? – он скрестил руки и изобразил растопыренными пальцами нечто напоминающее полет взлетающей птицы. – Что скажете?
– Что вы – умнейший человек, – сказал Мазур. – Это, конечно, не дешевый комплимент. Mнe, как человеку военному, давно известно: высший пилотаж в том, чтобы отступить в о в р е м я, не раньше и не позже...
– Прекрасно, – сказал президент, впившись в него проницательным, умным взглядом. – Вопрос ребром: вы согласны оказать мне небольшую помощь, когда придет нужный момент? Разумеется, вознаграждение не исчерпается тем, что вы у ж е получили...
– Я бы с удовольствием, – сказал Мазур. – С вами приятно иметь дело, господин президент, вы деловой человек, я таких давно не встречал, обычно норовили отделаться красивыми побрякушками... Но у меня в данный момент есть... работодатели.
– А если и с ними все будет улажено?
– Считайте, я в вашем распоряжении, – сказал Мазур, глядя ему в глаза.
...Анка, в шикарном вечернем платье, черном, с разрезом от пола до бедра, захлопнула за собой дверь и прислонилась к косяку с чрезвычайно усталым видом. В руке у нее была знакомая синяя коробка и синяя папка с вытесненным золотом затейливым гербом республики.
Валявшийся на постели Мазур позы не переменил, спросил лениво:
– Ну, напарница, отшумели почести?
– Отшумели, отшумели, – сказала Анка, швыряя свою почетную ношу на столик. – Подвинься-ка... – плюхнулась рядом с ним, устало вытянула ноги. – Дай отдышаться.
На правах близкого знакомого Мазур поддел указательным пальцем тонюсенькую бретельку ее платья, сбросил с плеча, присмотрелся к многозначительным синячкам на груди, покачал головой:
– Я, конечно, глупой ревностью не страдаю, но у меня сложились определенные подозрения...
– Ага, – сказала Анка, с замученным видом взирая в потолок. – Признаться по-дружески, он меня трахнул. Завалил без особых церемоний, жеребец стоялый...
– Ну и как?
– Да поди ты! Умотал, паразит, словно под асфальтовым катком побывала.
– Зато высшего ордена удостоилась, – сказал Мазур с подначкой.
– Хрен ли в твоих орденах... Он мне сунул чек. На сто тысяч баксов. Сечешь? После этого было как-то неудобно на вторую серию не согласиться. Скотина, конечно, чего только не вытворял, но ведь не жмот. Когда тебе суют сто тысяч баксов, чувствуешь себя уже не блядью, а светской дамой...
– Я тебя, быть может, чуточку разочарую, – сказал Мазур, – но мне он тоже сунул чек... – он благоразумно помедлил, – на ту же сумму. Хотя я, как легко догадаться, в интимные отношения с ним не вступал.
– Так я и говорю, – сказала Анка. – Он потом очень долго распространялся насчет того, что его окружают одни сволочи и подонки, а ему позарез нужны по-настоящему преданные люди. Выяснял, как я посмотрю, если он мне предложит на него малость поработать. Не в постели с ножками врозь, а, насколько я поняла, с пушкой в руке...
Мазур насторожился:
– Конкретика была какая-нибудь?
– Да никакой конкретики. Просто сказал, что подыскивает надежных людей для серьезного дела, озолотит, если что... и что ты уже согласился. Правда?
– Ага, – сказал Мазур. – Как отказаться, если обещают хорошие деньги… и, что характерно, недурственный аванс выдают в виде чека на надежный банк.
– Банк надежный, я знаю.
– Вот видишь.
Анка уставилась на него блестящими глазами:
– Что получается? Ухватили Фортуну за хвост, я так подозреваю?
– Интересно, что ему от нас надо... – задумчивым тоном произнес Мазур.
Анка взглянула на него, как на несмышленыша:
– Что-что… Понятия не имею, но заранее подозреваю, что дело будет грязненькое. Думаешь, такой вот типчик попросит Академию наук ему основать или за постройкой водопровода присмотреть? Кошке ясно: ему кого-то шлепнуть необходимо. Или что-нибудь взорвать. Своим он не доверяет, а тут подвернулись хваткие ребята без принципов...
– Согласилась?
– Шутишь? – прямо-таки взвилась Анка. – Когда в игре такие бабки? С визгом! Что до меня, я всю эту поганую страну выжгу вдоль и поперек за солидное вознаграждение. – Она приподнялась на локте, с тревогой воззрилась на Мазура: – Я надеюсь, ты не отказался? Если получил чек, с тобой был тот же разговор...
– Был.
– Ну и?
– А что тут думать? – пожал Мазур плечами. – Ты совершенно права, Пятница, хоть и столько в тебе цинизма, что мое старомодное воспитание его не всегда выдерживает... Когда на кону такие деньги, есть смысл рисковать. Тем более что в с ю страну нас вряд ли попросят разнести вдребезги и пополам, речь пойдет о чем-то более скромных масштабов...
– Ну, слава богу, – облегченно вздохнула Анка. – А то я беспокоилась чуточку: мало ли какой стих мог на тебя найти. С этим твоим старомодным воспитанием не знаешь, чего и ждать...
– Сомневаешься в грозном напарнике?
– Я же тебе говорю, что до конца никому не верю, – серьезно сказала Анка. – Черт их знает, твои советские принципы. Наслышана. Взвейтесь кострами, синие ночи... Или как там еще?
– Глупости, Пятница, – сказал Мазур с ухарским и циничным видом. – Принципов у меня не так уж и много осталось, откровенно говоря. А красиво пожить хочется на старости лет...
Глава восьмая
Кристаллический углерод как фактор большой политики
Веселье било ключом. Корпоративная вечеринка, так это теперь называется. Выпивки было немерено, экзотических деликатесов еще больше, стены ресторанного зала в несколько рядов увешаны трехцветными гирляндами воздушных шариков: одни под цвет российского штандарта, другие – ньянгатальского, желто-черно-зеленые.
Крайняя степень непринужденности настала, когда на эстраде не наемные лабухи извращались, а сами участники. И посередине полукруга из коричневых, безукоризненно подогнанных досок какого-то дорогого и редкого дерева отбивал чечеточку адмирал Мазур, несомненный герой дня, сорвавший вражеские происки (тем самым, есть подозрение, обеспечивший стабильность прибылей корпорации), спасший жизнь президенту, хоть и африканскому. Не чувствуя ни малейшей неловкости, – почему бы и не гульнуть, если банкет оплачен? – он лихо перебирал гитарные струны, проникновенно исполняя по единодушному заказу публики:
– Какое небо голубое!
Мы не сторонники разбоя.
На дурака не нужен нож,
ему с три короба наврешь —
и делай с ним, что хошь...
А в подтанцовке у него выступала небезызвестная белокурая красавица по имени Олеся вившаяся вокруг мелким бесом, мастерски отмахивавшая недурственный чарльстон, в коротеньком белом платье и доподлинном соломенном канотье (очень может быть, специально разысканном в Европе и спецсамолетом оттуда же доставленном, с них станется). Выплясывая вокруг, она смотрела в глаза Мазуру лукаво, игриво, весело, увлеченно – чистой воды лиса Алиса. Находя несомненное удовольствие в происходящем, она, потупив глаза, подпевала ангельским голосочком: