Я поднялся на ноги.
Эвдоксия достала тонкий платок и вытерла кровавые слезы.
– Я запишу все, что вспомню, – вновь пообещал я. – И то, что сказал Старейший, когда я впервые пришел в храм. Я посвящу этому труду каждую ночь, пока не доведу его до конца.
Она не ответила, и я смог заглянуть ей в лицо, только опустившись на колени.
– Эвдоксия, мы могли бы поделиться друг с другом своими знаниями, – принялся убеждать я. – В Риме я устал так, что на целое столетие утратил всякую связь с жизнью. И мечтаю узнать то, что известно тебе.
Я не мог понять, обдумывает ли она мои слова или погрузилась в собственные грезы.
– В последний день я спала как в лихорадке, – сказала она, не поднимая головы. – Мне снилось, будто ко мне взывает Рашид.
Что я мог ответить? Сердце мое разрывалось от отчаяния.
– Нет, я не ищу утешения, – продолжала она. – Лишь говорю, что мне снились кошмары. А потом я оказалась в храме в окружении жрецов. И меня охватило ужасное ощущение: очень четкое ощущение времени и смерти.
– Это мы преодолеем, – пообещал я, опускаясь перед ней на одно колено.
Она посмотрела мне в глаза, словно желая убедиться, что я не намерен ее одурачить, и покачала головой.
– Нет. Мы тоже умираем. Когда приходит наш срок.
– А я не хочу умирать, – заявил я. – Бывает, хочу уснуть, иногда даже погрузиться в сон навеки – но не умереть.
Эвдоксия улыбнулась.
– Что бы ты написал для меня, – спросила она, – если бы появилась такая возможность? Какие предания доверил бы пергаменту, желая, чтобы я прочла и запомнила их?
– Не то, что читал в древнеегипетских текстах, – выразительно ответил я. – Слова более возвышенные, применимые ко всему на свете, полные надежды и жизненной силы, рассказывающие о взрослении и торжестве, повествующие – не знаю, как сказать иначе – о жизни.
Она торжественно кивнула и долго смотрела на меня с улыбкой и признательностью во взгляде. А потом сжала мою руку и попросила:
– Отведи меня в святилище.
– Что ж, идем, – ответил я, вставая.
Она поднялась и прошла вперед – должно быть, намеренно желая показать, что знает дорогу. Хвала богам, ее свита за нами не последовала, так что мне не пришлось останавливать юношей.
Мы спустились вниз, и я силой Мысленного дара открыл двери, не прикасаясь к ним.
Она ничем не дала понять, что мои способности произвели на нее впечатление. Но я не был уверен в том, что мир между нами заключен. Мысли Эвдоксии по-прежнему оставались для меня загадкой.
При виде Матери и Отца в изысканных одеждах и сверкающих драгоценностях у нее перехватило дух.
– О Благословенные Прародители, – прошептала она. – Как долог был мой путь к вам.
Ее голос звучал очень трогательно, а из глаз снова хлынули слезы.
– Что подарить тебе? – произнесла она, не сводя глаз с царицы и дрожа всем телом. – Нужно было принести тебе дар или жертву...
По непонятной причине в этот миг во мне что-то дрогнуло. Я посмотрел на Мать, потом на Отца, но не заметил ничего необычного, однако в святилище что-то происходило, и Эвдоксия, возможно, почувствовала перемену.
Я вдохнул густой аромат, поднимавшийся из курильниц. Посмотрел на трепещущие в вазах цветы. Заглянул в блестящие глаза моей царицы.
– Какой дар предложить тебе? – продолжала Эвдоксия, выходя вперед. – Что отдать, чтобы ты приняла подношение, зная, что оно идет от сердца? – Она все ближе и ближе придвигалась к ступеням, протягивая руки. – Я твоя рабыня. Я была ею в Александрии, когда ты одарила меня кровью, ею остаюсь и сейчас.
– Отойди! – внезапно воскликнул я, сам не зная отчего. – Отойди и замолчи!
Но Эвдоксия продолжала идти вперед и сделала первый шаг по ступеням.
– Разве непонятно, что я говорю всерьез? – ответила она мне, не отворачиваясь от царя и царицы, и вновь обратилась к Матери: – Позволь стать твоей жертвой, божественная Акаша, прими мой кровавый дар, священная царица.
Рука Акаши молнией метнулась вперед, мертвой хваткой вцепилась в Эвдоксию и подтащила ее к самой груди царицы.
Эвдоксия страшно застонала.
Царица чуть опустила голову, порозовевшие губы приоткрылись, обнажив острые клыки, которые мгновенно впились в шею Эвдоксии. Голова беспомощной просительницы откинулась набок, руки и ноги обмякли... Лицо Акаши, с нарастающей силой сжимавшей жертву, оставалось по-прежнему бесстрастным.
Я в ужасе застыл на месте, не смея вмешаться в то, что происходило на моих глазах.
Прошло несколько секунд – возможно, полминуты, – и вдруг Эвдоксия издала жуткий хриплый крик. Она отчаянно пыталась высвободить руки.
– Умоляю, Мать, перестань! – Я что было сил вцепился в Эвдоксию. – Умоляю, перестань, оставь ей жизнь, пощади! – Я потянул Эвдоксию на себя. – Пощади ее!
Почувствовав, что тело в моих руках затрепетало, я поспешно выхватил его из-под согнутой руки.
Мертвенно-бледная Эвдоксия еще дышала, то и дело жалобно постанывая. Мы оба скатились вниз со ступеней, а Акаша опустила руку на колено, как будто ничего не произошло.
– Ты что, хотела умереть? – спросил я, распростершись на полу рядом с Эвдоксией, которая судорожно хватала ртом воздух.
– Нет, – в отчаянии отвечала она. Грудь ее вздымалась, руки дрожали – в таком состоянии у нее едва ли хватит сил подняться самостоятельно.
Я вопрошающе взглянул в глаза царицы.
Жертва не вернула краски ее лицу. На губах не осталось и следа крови.
Ошеломленный, я подхватил Эвдоксию на руки и помчался прочь из святилища.
Преодолев все лестницы и коридоры, я выставил всех из библиотеки, Мысленным даром накрепко захлопнул двери и уложил Эвдоксию поудобнее, чтобы дать ей перевести дух.
– Но как же, – спросила она, – ты набрался мужества вырвать меня из ее рук? – Она припала к моей шее. – Обними меня покрепче, Мариус, не отпускай. Я не могу... не стану... обними меня. Откуда в тебе столько смелости? Как ты осмелился пойти против нашей царицы?
– Она бы уничтожила тебя, – сказал я, – потому что была готова ответить на мою молитву.
– Что за молитва? – поинтересовалась Эвдоксия, выпуская меня из объятий.
Я принес кресло и сел рядом.
На изможденном, искаженном мукой лице Эвдоксии заблестели глаза. Она протянула руку и схватила меня за рукав.
– Я просил о знаке, – объяснил я. – Просил дать мне понять, желает ли она перейти под твое покровительство или остаться со мной. Царица объявила о своем решении. И ты была тому свидетелем.
Эвдоксия покачала головой, но это не был жест несогласия. Она задумалась, старалась восстановить ясность мыслей, но когда попробовала было подняться, тут же упала на спину и после вновь долго лежала, глядя в потолок. О чем она думала, оставалось тайной. Я попытался взять ее за руку, но она вырвала пальцы.
Наконец она тихим голосом произнесла:
– Ты пил ее кровь. Ты владеешь Огненным даром, и ты пил ее кровь. А то, что она сделала сейчас, стало ответом на твои молитвы.
– Скажи, – попросил я, – почему ты предложила себя в жертву? Зачем ты все это говорила? Ты произносила перед ней подобные речи в Египте?
– Никогда, – с жаром зашептала она. – Я забыла, какие они красивые. Забыла, что они существуют вне времени. Забыла безмолвие, что окутывает их густой пеленой.
Эвдоксия повернулась и посмотрела на меня. Потом медленно огляделась вокруг. В глазах ее не было жизни, и я почувствовал, как она голодна и слаба.
– Да, – вздохнула она. – Пришли ко мне рабов. Пусть пойдут и приведут мне жертву – побыв в роли жертвы сама, я совсем лишилась сил.
Я вышел во внутренний дворик и передал ее изысканной свите приказ пройти к хозяйке. Пусть она сама раздает им столь малоприятные распоряжения.
Когда мальчики отправились выполнять свое омерзительное задание, я вернулся к Эвдоксии. Она уже сидела, но лицо оставалось искаженным, а руки дрожали.
– Наверное, лучше было мне умереть, – сказала она. – Наверное, это судьба.
– Какая судьба? – презрительно отозвался я. – Судьба предписывает нам жить бок о бок в Константинополе, тебе – с твоими спутниками, мне – с моими. Время от времени мы будем встречаться и приятно проводить время. Вот наша судьба.
Она задумчиво посмотрела на меня, словно сосредоточенно взвешивала каждое слово – настолько, насколько хватало сил после сцены в святилище.
– Доверься мне, – взмолился я с тихим отчаянием. – Доверься, хоть ненадолго. А когда придет время, мы расстанемся друзьями.
– Как древние греки? – улыбнулась она.
– Стоит ли забывать о воспитании? – спросил я. – Отточенное до блеска, оно подобно искусству, что окружает нас, стихам, что приносят нам радость, волнующим героическим сказаниям, что отвлекают нас от жестокости времен.
– О воспитании... – задумчиво повторила она. – Ну и странное же ты существо.
Друг она мне или враг? Я терялся в догадках.
Неожиданно на пороге дома возникли юные рабы, притащившие жертву – богатый торговец, трепеща от ужаса, оглядывал нас налитыми кровью глазами. Он предложил нам деньги в обмен на жизнь.
Я хотел положить конец чудовищному злодеянию. Неужели я позволю убить жертву под моей собственной крышей? Неужели же я в своем доме не сжалюсь над тем, кто молит о пощаде?
Но за какие-то секунды торговца бросили на колени перед Эвдоксией, и та, не обращая внимания на мое присутствие, самозабвенно впилась зубами в его шею. Я развернулся на каблуках и вышел из библиотеки.
Вернулся я лишь после того, как из библиотеки убрали богато разодетый труп. Я до такой степени устал, что мысли путались, а в душе шевелился ужас.
Напившись крови несчастного, Эвдоксия пришла в себя и выглядела теперь намного лучше. Она внимательно посмотрела на меня.
Я сел, не видя смысла выражать негодование по отношению к тому, что, так или иначе, завершилось, и погрузился в раздумья.
– Мы сможем быть соседями? – спокойно спросил я. – Сможем сохранить мир?
– У меня нет ответов на твои вопросы. Пора идти. Поговорим позже, – сказала она.
От ее голоса и взгляда мне сделалось не по себе. В сопровождении юных вампиров Эвдоксия покинула мой дом. Я попросил гостей выйти через заднюю дверь.
Утомленный событиями ночи, я остался сидеть, размышляя, изменится ли как-то поведение Акаши, после того как она пошевелилась, чтобы выпить кровь Эвдоксии.
Конечно не изменится. Мысленно я вернулся к самым первым годам, проведенным с Матерью и Отцом, когда я пребывал в уверенности, что смогу вернуть их к жизни. И вот она ожила – да, ожила, но каким жутким было выражение ее гладкого невинного лица, еще более безжизненного, чем лица покойников.
Меня охватило предчувствие страшной беды, а нежная сила Эвдоксии казалась мне одновременно и чудом, и проклятием.
В ходе размышлений я познал ужасное искушение, чудовищную бунтарскую мысль. Почему я не отдал Эвдоксии Отца и Мать? Я же мог избавиться от них, сбросить с себя бремя, которое нес с первых шагов бессмертной жизни? Почему я отказался?
А все было так просто! У меня был шанс обрести свободу.
И, распознав в глубинах души греховное желание, увидев, как оно распаляется, словно раздуваемый мехами огонь, я осознал, что долгими ночами, проведенными в море на пути в Константинополь, я втайне жаждал кораблекрушения, чтобы мы утонули, а Те, Кого Следует Оберегать, безвозвратно опустились на дно океана. Я в любом случае выжил бы. Но они навсегда остались бы погребенными под толщей воды. Разве не о том говорил когда-то Старейший, осыпая их проклятиями? Разве не сетовал он на себя за то, что не решился утопить Мать и Отца в море?
Нет, я не имею права даже думать об этом. Разве я не любил Акашу? Разве не поклялся служить ей?
Меня снедали ненависть к себе и страх, что царица узнает мою жалкую тайну: желание избавиться от нее, желание избавиться от всех – от Авикуса, Маэла и в первую очередь от Эвдоксии, желание – впервые посетившее меня в ту ночь – превратиться в странника-одиночку, забыть свое имя, свою страну, свой путь, остаться наедине с собой.
Страшные мысли. Они отделяли меня от всего, что было мне дорого. Я запретил себе возвращаться к ним.
Но не успел я прийти в чувство, как в библиотеку вбежали Маэл и Авикус. С улицы доносился тревожный шум.
– Слышишь?!! – словно обезумев, вскричал Авикус.
– О боги, – отозвался я, – о чем кричат эти люди на улице?
Я понял, что горожане кипят от возмущения, а кое-кто стучит в наши двери и окна. В стены летели камни. Деревянные ставни еле держались в петлях.
– Что происходит? В чем причина? – испуганно спрашивал Маэл.
– Тише! – Я прислушался. – Они говорят, что мы заманили в дом богатого торговца, убили его и выбросили тело гнить на улице! Проклятая Эвдоксия! Вот что она наделала! Это же она убила торговца и натравила на нас толпу. Мы должны немедленно укрыться в святилище.
Я провел их вниз, отпер тяжелую дверь, и мы пошли по коридору, прекрасно сознавая, что теперь находимся в безопасности, но дом отстоять не сможем.
Нам оставалось только беспомощно слушать, как чернь врывается в здание и разрушает наше жилище, уничтожает мою новую библиотеку и все ценные вещи. Не нужно было обладать слухом вампира, чтобы понять: они подожгли дом.
Наконец, когда наверху все стихло и лишь несколько мародеров остались бродить среди тлеющих балок, мы вышли из своего убежища и в полном онемении уставились на развалины.
Прогнав негодяев и убедившись, что вход в святилище надежно замаскирован и неприступен, мы отправились в переполненную смертными таверну, где, приютившись у стола, смогли поговорить.
Место для этого было, мягко говоря, неподходящим, но иного мы в тот момент найти не могли.
Я рассказал Авикусу и Маэлу, что произошло в святилище, как Мать едва ли не до капли выпила кровь Эвдоксии, как я вмешался и спас Эвдоксии жизнь. Потом я объяснил, откуда взялся смертный торговец: они видели, как его привели и как вынесли тело, но не поняли, в чем дело.
– Они бросили труп там, где его легко найти, – сказал Авикус. – Как приманку для толпы.
– Да. Нашего жилища больше нет, – подвел я итог. – А святилище потеряно для нас до тех пор, пока путем замысловатых юридических уловок мне не удастся под новым именем выкупить то, что принадлежит мне под старым. Если же семья торговца потребует правосудия в отношении незадачливого первого владельца, может получиться, что нам и вовсе не удастся приобрести этот дом.
– И что ей от нас нужно? – спросил Авикус.
– Это оскорбление в адрес Тех, Кого Следует Оберегать, – заявил Маэл. – Она знает, что под домом их святилище, и специально устроила все так, чтобы смертные учинили бунт и разрушили наше жилище.
Я уставился на него во все глаза, намереваясь отругать за неумение сдерживать ярость. Но вместо этого неожиданно для себя признался:
– Такая мысль мне в голову не приходила. Но, по-видимому, ты совершенно прав. Это оскорбление в адрес Тех, Кого Следует Оберегать.
– Конечно, она старалась навредить Матери, – сказал Авикус.
– Именно так. Днем воры могут пробить мрамор, закрывающий вход в подземелье.
У меня потемнело в глазах от ярости, более подобающей существу помоложе. Ярость завладела моей волей.
– Что с тобой? – спросил Авикус. – Ты даже в лице изменился. Поделись с нами своими мыслями, скажи, что у тебя на душе.
– Не уверен, что найду подходящие слова, – сказал я, – но эти мысли не сулят ничего хорошего ни Эвдоксии, ни тем, кого она, по ее признанию, любит. Я прошу вас обоих накрепко закрыть свои мысли, чтобы никто не смог догадаться о вашем местонахождении. Отправляйтесь к ближайшим городским воротам, выходите и укройтесь в холмах от приближающегося рассвета. Завтра, едва зайдет солнце, приходите сюда. Я буду ждать.
Я проводил их и, убедившись, что они минуют ворота без помех, пошел прямиком в дом Эвдоксии.
Услышать, как внутри снуют туда-сюда ее рабы, не составило труда, и я бесцеремонно приказал им отворить дверь.
Эвдоксия, как всегда самонадеянная, велела им выполнить мой приказ.
Оказавшись внутри и увидев перед собой обоих юношей, я затрясся от гнева и сжег их на месте.
Всепожирающий огонь – ужасное зрелище. Я дрожал и хватал ртом воздух, но времени на наблюдения не было. Асфар помчался прочь, а Эвдоксия неистово закричала, чтобы я остановился, но я обратил в факел Асфара. Его жалобные крики заставили меня содрогнуться. Одновременно мне приходилось, собрав в кулак всю волю, противостоять невероятной силе Эвдоксии.
Огонь, подступивший к моей груди, обжигал так сильно, что я едва не умер, но все же смог устоять и изо всех сил швырнул свой собственный пламенеющий шар.
Ее смертные слуги бросились врассыпную.
Эвдоксия налетела на меня, сжав кулаки. Я увидел перед собой истинное олицетворение ярости.
– За что ты так со мной?! – воскликнула она.
Я обхватил ее обеими руками, невзирая на сопротивление, на окатившие меня волны огня, вынес из дома и поволок по темным улицам к дымящимся развалинам своего дома.
– Значит, ты натравила на мой дом толпу?! – кричал я. – После того как я спас твою жизнь, ты, осыпав меня лживыми благодарностями, лишила всех нас крова!
– Я тебя не благодарила, – отвечала она, извиваясь и вырываясь, толкая меня руками с удивительной мощью. Жар пламени тем временем лишал меня сил. – Ты молился, чтобы я умерла, умолял Мать уничтожить меня! – кричала она. – Ты сам сказал!
Наконец я добрался до дымящейся кучки обуглившегося дерева и мусора и, отыскав украшенную мозаикой дверь, поднял ее с помощью Мысленного дара.
Это заняло лишь миг, но Эвдоксия успела направить мне в лицо палящий удар.
Мои ощущения можно сравнить с теми, что испытывает смертный, которого окатили кипятком. Но тяжелая дверь отворилась, и я снова выстроил защитный барьер. Одной рукой удерживая Эвдоксию, другой я задвинул на место гигантский камень и начал пробираться по лабиринту коридоров к святилищу.
Снова и снова меня обжигало жаром, и каждый раз, когда она брала верх, я чувствовал запах паленых волос и видел витающий в воздухе дым.