– Нет, не слышат, – ответил я. – Пожалуйста, помолчи немного, моя храбрая принцесса.
Но в этот момент, в этот самый момент до моих ушей донесся совершенно новый звук – звук, который услышал бы кто угодно.
То скрипнула каменная дверь у меня за спиной. Я безошибочно определил источник звука и, не веря своим ушам, обернулся в изумлении и страхе.
Я поспешно привлек к себе Бьянку, и мы встали перед каменной дверью, глядя, как она открывается.
Сердце мое билось как безумное. В легкие с трудом поступал воздух.
Я знал, что на такое способна только Акаша, и, когда доступ полностью расчистился, я узрел новое чудо, способное поравняться с первым немыслимой красой и добротой.
Из каменного коридора полился несказанно яркий свет.
Я до того растерялся, что не мог двинуться с места. И при виде потока неописуемо прекрасного света на меня снизошло настоящее, неподдельное счастье. Казалось, сейчас невозможно испугаться, невозможно не разгадать смысла происходящего.
– Идем, Бьянка, – сказал я и потянул ее за собой.
Она вцепилась в свой сверток, словно от него зависела вся ее жизнь, а я держался за нее, как будто, не имея рядом с собой очевидца, упал бы навзничь.
Мы вошли в каменный коридор и медленно направились в ярко освещенное святилище. Там полыхали все бронзовые лампы. Сто свечей светились ровным светом. И едва я успел отметить эти подробности, едва успел обрадоваться спокойному величию обстановки, как дверь с грохотом закрылась за нами – то камень загромыхал о камень.
Я взирал поверх сотни выстроенных в ряд свечей на лица божественных Матери и Отца, видя их такими же, какими увидела их Бьянка, новыми, благодарными глазами.
Я опустился на колени, и Бьянка опустилась рядом со мной. Я трепетал. Потрясение оказалось настолько велико, что у меня захватило дух. Никакими словами я не мог бы объяснить Бьянке всю важность происходящего. Я только напугал бы ее. А царица никогда не простила бы мне небрежных слов.
– Ничего не говори, – прошептал я. – Это наши Прародители. Они отворили дверь, я не смог бы. Они зажгли для нас лампы. Они зажгли свечи. Ты не представляешь, что означает это благословение. Они пригласили нас войти. Мы можем отвечать только молитвой.
Бьянка кивнула. Ее лицо выражало благочестие наряду с удивлением. Важно ли Акаше, что я привел к ней прелестную служительницу?
Тихим почтительным голосом я изложил историю Священных Прародителей – простым и торжественным языком. Я рассказал Бьянке, как много тысяч лет назад в Египте они стали первыми из тех, кто пьет кровь, объяснил, что им больше не требуется кровь, что они не двигаются и не говорят. Я их хранитель и страж, так было всю мою бессмертную жизнь и так будет вечно.
Все это я рассказывал, чтобы Бьянка ничего не испугалась, чтобы не испытывала ужаса перед двумя неподвижными фигурами, не мигая глядящими в пустоту в ужасающем молчании. Так и вышло, что я предпринял все меры предосторожности, посвящая нежную Бьянку в удивительную тайну. Она сочла их прекрасными, и только.
– В это святилище, – объяснил я, – я приходил, когда уезжал из Венеции, и всегда зажигал лампы перед царем и царицей, приносил свежие цветы. Как видишь, они все увяли. Но как только получится, я принесу новые.
Я снова осознал, что, невзирая на воодушевление и признательность, не смогу объяснить ей, что за чудо произошло в тот миг, когда Акаша открыла нам двери и зажгла лампы. Я и не смел объяснять. Покончив с почтительной речью, я закрыл глаза и молча поблагодарил Акашу и Энкила за то, что впустили меня в святилище и в знак приветствия осветили нам путь.
Я снова и снова повторял молитву, не в состоянии осознать, что они так обрадовались мне. Я не понимал, что в точности означает их жест. Меня любят? Во мне нуждаются? Наверное, следовало принять дар не рассуждая. Наверное, нужно было благодарить, не придумывая того, чего на самом деле не было.
Я долго в молчании стоял на коленях, а Бьянка наверняка послушалась меня, ибо тоже молчала. Вдруг я понял, что больше не могу терпеть жажду. Я во все глаза смотрел на Акашу. Я мечтал о Крови. Я не мог ни о чем думать, только о Крови. Все мои травмы болели, как открытые раны. Они требовали Могущественной Крови, теряя свою. Я не мог не попытаться получить от царицы всемогущую Кровь.
– Моя красавица. – Я положил ладонь, обтянутую перчаткой, на нежную ручку Бьянки. – Я хочу, чтобы ты отошла в тот угол и спокойно посидела там, не говоря ни слова о том, что увидишь.
– Но что произойдет? – прошептала она. Впервые я услышал в ее голосе страх. Она огляделась по сторонам: дрожащие огоньки ламп, горящие свечи, расписанные стены.
– Делай, как я сказал, – ответил я. Что мне еще оставалось? Откуда мне было знать, допустит ли меня царица до Крови?
Как только Бьянка удалилась в дальний угол, на всякий случай завернувшись поплотнее в плащ, я принялся мысленно молить о Крови.
– Ты видишь меня, видишь, что со мной стало, – беззвучно произнес я, – знаешь, что меня сожгли. Вот почему ты открыла дверь и впустила меня, ибо сам я не мог бы войти. Ты видишь, я превратился в чудовище. Смилуйся надо мной, позволь испить от тебя, как позволяла прежде. Мне нужна Кровь. Нужна больше, чем когда-либо. И я пришел к тебе с почтительностью и благоговением.
Я снял кожаную маску и отложил в сторону. Я выглядел так же омерзительно, как обгорелые боги, кого Акаша неизменно сокрушала, если они осмеливались к ней прийти. Откажет ли она и мне? Или она все время знала, какие беды на меня обрушились? И все понимала уже тогда, когда открывала дверь?
Я медленно поднялся, подошел к ней и упал на колени у ее ног, откуда мог рукой дотянуться до ее горла. Я страшился, что Энкил вот-вот угрожающе поднимет руку, но этого не произошло.
Я поцеловал ее шею, ощутив прикосновение тонких черных кос, глядя на обнаженную белую кожу, слыша тихий плач Бьянки.
– Не надо слез, Бьянка, – прошептал я.
И резким, ожесточенным движением, совсем как раньше, вонзил зубы в белую шею. Тело мое затопил густой поток крови, сверкающей, горячей, словно свет ламп и свечей; кровь лилась толчками, словно ее сердце по собственной воле накачивало меня жизнью, ускоряя мое сердцебиение. В голове просветлело. Тело стало невесомым.
Где-то далеко плакала Бьянка. Чего она боится?
Я увидел сад. Увидел сад, который рисовал под влиянием любви к Боттичелли, – с апельсиновыми деревьями, с характерными цветами, но то был и мой сад, старый сад отцовского дома под Римом. Как мог я забыть собственный сад? Как мог я забыть сад, где впервые играл ребенком?
Память вернула меня в Рим моей смертной жизни, и там рос мой сад, сад виллы отца, я шагал по мягкой траве, слушал, как журчит фонтан, и казалось, меняясь со временем, он все равно оставался прежним и все так же ждал меня.
Я лег на траву, над головой качались ветви деревьев. Я услышал, как ко мне быстро и ласково обращается чей-то голос, но не мог разобрать слов, но потом понял, что Амадео ранен, что он попал в руки тех, кто причинит ему боль и навлечет зло, что мне пока нельзя отправляться к нему, я только попаду в расставленную ловушку: я должен остаться здесь.
Я хранитель царя и царицы, так я и объяснял Бьянке – хранитель царя и царицы, и должен отпустить Амадео скитаться во времени, а если я выполню свой долг, то ко мне, возможно, вернется Пандора – Пандора, странствующая по северным городам Европы, Пандора, оставившая след.
Благоухающий сад изобиловал сочной зеленью, и тут я явственно увидел Пандору. Пандору в мягком белом платье, с распущенными волосами – такой, какой я описывал ее Бьянке. Пандора улыбнулась. Она направилась ко мне. Она заговорила. Царица хочет, чтобы мы были вместе, сказала она. Я смотрел в ее большие удивленные глаза и знал, что она рядом, совсем рядом со мной, стоит только руку протянуть.
Не может быть, что это игра воображения, не может быть, думал я. И мне живо вспомнились звуки голоса Пандоры, наша ссора в ту первую ночь, когда она стала моей невестой: пусть во мне бурлит новая кровь, я не ищу прибежища ни у рассудка, ни у суеверий. Я могу войти в легенду и выйти из нее! Ты боишься меня, потому что не знаешь, кто я. Я выгляжу как женщина, а говорю как мужчина, и твой разум отказывается сложить два и два.
Пандора, заново обретя юность, сидела на скамье в саду, вынимая из коричневых волос лепестки цветов – она навеки останется девочкой-женщиной, как Бьянка всегда будет молодой девушкой.
Я раскинул руки и прикоснулся пальцами к свежей траве.
Внезапно я упал на спину, вырвавшись из сада мечты и иллюзий, и обнаружил, что неподвижно лежу на полу святилища между высокой стеной горящих свечей и ступенями возвышения, где на троне восседала чета древнейших.
Казалось, вокруг ничто не изменилось. Даже Бьянка по-прежнему плакала.
– Помолчи немного, милая, – сказал я, не в силах отвести глаз от Акаши и от ее груди, сокрытой золотым шелком египетских одежд.
У меня возникло полное ощущение того, что со мной, прямо в этом святилище, побывала Пандора. И ее красота сплелась с красой и обликом Акаши, но как так получилось, я не понимал.
– Что значат твои знамения? – прошептал я. Я сел, затем поднялся на колени. – Объясни, возлюбленная моя царица. Что они означают? Что ты когда-то привела ко мне Пандору, потому что захотела, чтобы мы были вместе? Помнишь, что мне рассказывала Пандора?
Я замолчал. Но мысленно продолжал обращаться к Акаше. Продолжал умолять. Где Пандора? Неужели она снова вернет мне Пандору?
Повисла долгая тишина. Потом я встал.
Я обошел стену свечей и обнаружил, что моя прелестная спутница пришла в полное смятение чувств, став свидетельницей простого чуда – недвижимая царица одарила меня Кровью.
– А потом ты замертво упал назад, – рассказывала она. – А я не смела подойти, ты же велел не двигаться с места.
Я успокоил ее.
– И потом ты все же очнулся, заговорил о Пандоре, и я увидела, что тебе намного... намного лучше.
Это правда. Кровь оздоровила меня, руки и ноги стали полнее, тяжелее, а лицо постепенно приобретало естественные очертания. Несмотря на оставшиеся глубокие ожоги, я уже был похож на человека сильного и властного; я и сам чувствовал, что к телу возвращается былая мощь.
Но до рассвета оставалось всего два часа. Я не рассчитывал самостоятельно открыть дверь и был не в настроении молить Акашу творить чудеса для всех и каждого. Я понимал, что необходимо поделиться обновленной кровью с Бьянкой, что я и сделал.
Не оскорбится ли царица, что я, только что испив от нее, предложу Могущественную Кровь ребенку? Узнать ответ я мог только на опыте.
Я не стал пугать Бьянку предостережениями и сомнениями. Я жестом предложил ей подойти, лечь рядом и обнять меня.
Я вспорол запястье и приказал ей пить. Я слышал, как она охнула от изумления, почувствовав вкус Могущественной Крови, и ее нежные пальчики когтями вцепились в мою руку.
Насытившись, она по собственной воле отстранилась и медленно села рядом со мной. В ее затуманенных глазах отражался свет.
Я поцеловал ее в лоб.
– Что ты узрела во Крови, моя красавица? – спросил я. Она покачала головой, словно не находила слов, и положила голову мне на грудь.
В святилище воцарился мир и покой, и пока мы отходили ко сну, лампы постепенно догорели и угасли.
Осталось гореть лишь несколько свечей, я чувствовал приближение рассвета; в склепе, как я и обещал, стало тепло, сверкало богатое убранство; над нами торжественно восседали царь и царица.
Бьянка потеряла сознание. Оставалось не больше трех четвертей часа до того, как дневной сон завладеет и мной.
Я посмотрел на Акашу, восхищенно отметив отблеск угасавшей свечи в ее глазах.
– Ты знаешь, какой я лгун, правда? – спросил я. – Ты знаешь, какой я негодяй. И ты, моя повелительница, играешь со мной в мою же игру?
Я действительно расслышал ее смех?
Возможно, я сходил с ума. Я пережил много боли и повидал немало чудес, на мою долю хватило и голода, и крови.
Я взглянул на Бьянку, доверчиво устроившуюся на моем плече.
– А ведь я вложил ей в голову образ Пандоры, – прошептал я, – и теперь, куда бы она ни отправилась, она будет ее искать. А Пандора, не сомневаюсь, увидит мой образ в ее ангельских мыслях. Таким образом, мы с Пандорой сможем через нее найти друг друга. Ей такое и в голову не придет. Она думает только о том, как утешить меня, как выслушать, а я, несмотря на всю любовь, увезу ее на север, в страны, где, по словам Рэймонда Галланта, видели Пандору. Я негодяй, но чтобы продолжать жить, когда жизнь разрушена и сожжена дотла, требуется нечто грандиозное. Сумасбродное устремление, ради которого я готов отказаться от Амадео, которого нужно бы спасти, как только вернутся силы.
Послышался тихий звук. Что это? Звук капающего воска последней свечи?
Казалось, со мной беззвучно заговорил какой-то голос.
Ты не можешь спасти Амадео. Ты хранитель Матери и Отца.
– Да, я сейчас засну, – прошептал я и закрыл глаза. – Я знаю. Никогда не забываю.
Продолжай, разыщи Рэймонда Галланта, запомни его. Посмотри на его лицо.
– Да, Таламаска в Восточной Англии, – сказал я. – Замок называется Лорвич. Как он говорил? Обитель? Да. Я запомнил золотую монету с обеих сторон.
Сквозь сон я подумал о том ужине, когда он подкрался ко мне и уставился во все глаза, невинный и пытливый юноша.
Я вспомнил музыку, вспомнил, как танцевали Амадео с Бьянкой. Я вспомнил все.
А потом увидел на ладони золотую монету с выгравированным замком и подумал: разве это не сон? Но Рэймонд Галлант, грезилось мне, настойчиво повторял:
– Послушайте меня, Мариус, не забывайте меня, Мариус. Мы знаем о ней, Мариус. Мы наблюдаем, мы всегда рядом.
– Да, на север, – прошептал я.
И мне показалось, что царица Безмолвия без слов дала мне понять, что удовлетворена.
Глава 28
Оглядываясь назад, я даже не сомневаюсь, что сама Акаша отвратила меня от спасения Амадео, и вижу, что все, рассказанное здесь, не оставляет сомнения в ее вмешательстве в мою жизнь в некоторые другие периоды.
Предприми я попытку отправиться на юг, в Рим, я попал бы прямо к Сантино и нашел бы свою гибель. А разве она могла бы придумать приманку лучше, чем надежда на скорую встречу с Пандорой?
Конечно, знакомство с Рэймондом Галлантом было вполне реальным, подробности нашего разговора накрепко запечатлелись в памяти, и Акаша, разумеется, воспользовалась своим могуществом и прочла все, что нужно, у меня в голове.
И я на самом деле описывал Пандору Бьянке, а царица, прислушавшись к отчаянным молитвам, посылаемым из Венеции, вполне могла знать о нашей беседе.
Так или иначе, в ту ночь, когда мы прибыли в склеп, я твердо встал на путь выздоровления с намерением разыскать Пандору.
Если бы мне в тот момент сказали, что на поиски уйдут добрые двести лет, я бы поддался отчаянию, но откуда мне было знать? Я понимал лишь, что в святилище безопасно, что защищать меня будет Акаша, а скрашивать существование – Бьянка.
Больше года я питался кровью из священного источника. И на протяжении шести месяцев поил Бьянку своей Могущественной Кровью.
В те ночи, когда я не мог открыть каменную дверь, после каждого божественного пира я обнаруживал, что крепну и выздоравливаю, и коротал остаток ночи в негромкой почтительной беседе с Бьянкой.
Мы приучили себя экономить масло для ламп и превосходные свечи, что я хранил позади трона божественной четы, ибо не представляли себе, сколько пройдет времени, прежде чем я открою дверь и смогу в поисках крови перенести нас в отдаленные альпийские городки.
Наконец наступила ночь, когда я почувствовал сильнейшее желание попытаться выйти наружу, и у меня хватило ума понять, что это не просто прихоть. Я увидел цепочку образов, подразумевающих, что у меня уже достаточно сил. Я смогу открыть дверь. Смогу выйти. И смогу забрать с собой Бьянку.
Появляться в смертном мире было опасно – кожа моя стала черной как уголь, вся иссеченная глубокими шрамами, словно от ударов кочерги. Но зеркало Бьянки показывало мне вполне оформившееся лицо со знакомым безмятежным выражением. Тело же обрело былую силу, а руки, которыми я так тщеславно горжусь, снова стали руками ученого с длинными холеными пальцами.
Но и на следующий год я не осмелился написать Рэймонду Галланту.
Подхватив Бьянку, я улетал в далекие города, где поспешно и неуклюже отыскивал преступников. Поскольку подобные существа часто сбиваются в стаи, мы устраивали пиры, наедаясь до отвала; а потом я забирал у покойников необходимую одежду и золото. И мы успевали до рассвета вернуться в святилище.
Вспоминая тот период, мне кажется, что таким образом мы прожили по крайней мере лет десять. Но время – странная вещь, я не могу знать наверняка.
Но точно помню, что между нами с Бьянкой установилась сильнейшая связь, казавшаяся абсолютно нерушимой. По прошествии лет она превратилась в не менее надежного товарища по молчанию, чем по разговорам.
Мы стали единым целым, не спорили, не спрашивали совета.
Гордая и безжалостная охотница, верная величию Тех, Кого Следует Оберегать, она всегда пользовалась возможностью выпить крови нескольких жертв за ночь. Казалось, ее тело способно поглотить нескончаемый поток крови. Она стремилась обрести могущество как за счет меня, так и за счет злодеев, которых убивала с праведной холодностью.
Плывя по ветру в моих объятиях, она бесстрашно обращала взор к звездам. И часто легко и непринужденно рассказывала о смертной жизни во Флоренции, о своей юности, о том, как она любила братьев, буквально поклонявшихся Лоренцо Великолепному. Да, она не раз встречала моего возлюбленного Боттичелли и описывала картины, которых я не видел. Иногда она пела мне песни собственного сочинения. Она с грустью вспоминала смерть братьев и тот день, когда она оказалась во власти своей родни.