— Кого заботит романтическая внешность, когда шторы задернуты, а свеча погашена?
Я подскочил, словно чья-то сильная рука дернула меня вверх. Кажется, я даже охнул. Никогда прежде не слышал я подобных слов от девушки ее возраста и происхождения.
Она засмеялась.
— Как вы шокированы! Не стоит! Харри уже много лет поверяет мне свои тайны. Я знаю, что к чему. — Она тоже поднялась и грациозно прошлась по комнате в мою сторону, и, еще более шокированный, я понял, что все слухи о ее похотливости были правдой. — Не хотите ли пройтись со мной по дому? — предложила она непринужденно. — Я покажу вам…
— Нет, спасибо, — коротко ответил я.
Я увидел, что мой тон заставил ее темные брови чуть подняться. Улыбка померкла.
— Ну же, Марк, это просто невежливо. Я думала, что вы приняли оливковую ветвь.
Я повернулся и направился к звонку, чтобы напомнить лакею, что все еще жду Жиля. Но прежде чем я успел дотронуться до звонка, она с прохладцей произнесла своим теплым, изменчивым голосом:
— Я уверена, что со мной вам будет интереснее, чем с дочкой врача. В женщинах среднего класса есть что-то ужасное, вы не находите?
Я резко развернулся, но сказать ничего не смог.
Увидев выражение моего лица, она рассмеялась.
— Вы сердитесь, потому что я знаю о вашей жалкой дочке врача!
— Послушайте, Кларисса, — сказал я очень вежливо, — если вы произнесете в подобном тоне еще хоть слово о женщине, которая в тысячу раз более благородна, чем вы когда-либо сможете быть…
— Как скучно иметь любовницу, которая пытается походить на леди!
Я ударил ее. Я ударил ее по лицу тыльной стороной ладони, и глаза ее вспыхнули, а рука схватилась за щеку.
— Ты… ублюдок! — Она плюнула в меня изо всей силы, и ужасное слово, выбранное ею без задней мысли, только от злости, поразило меня больше, чем любое самое скверное площадное ругательство. — Ты… убогий… ублюдок… — Она едва могла говорить. Она вся дрожала от ярости. — У тебя нет права бить меня! — выдохнула она наконец. — Убирайся! Убирайся сию же секунду, не то пожалеешь!
Я вынул платок, вытер плевок со щеки и нагло уселся в шезлонг.
— Очень хорошо, — сказала она, все еще трясясь от ярости. — Я позову слугу, и он вышвырнет тебя отсюда.
Уже несколько минут я боролся с приступом гнева, но теперь дал ему волю. Вскочив на ноги, я схватил Клариссу за плечи, прежде чем она успела позвонить, и тряс, пока она не потеряла дар речи. — Ты, маленькая… вынюхиваешь тут… — Мой горячий нрав был проклятием моего детства, и, хотя теперь я повзрослел уже достаточно, чтобы контролировать себя даже при самых серьезных провокациях, в тот момент мной овладела такая ярость, что я уже ничего не помнил. — Думаешь, я не понимаю, почему ты так злишься? Тебе трудно пережить, если кто-то может противостоять твоим чарам! Ты злишься и плюешься, потому что ты мне неинтересна! Тебе кажется, что ты можешь относиться ко мне как к этому дураку Винсенту, но, Господь свидетель, на этот раз ты ошиблась! Ни одна женщина не будет мне диктовать, не сможет заставить меня действовать по ее указке. Да и почему ты должна мне нравиться? Ты ведь даже не красива, у тебя карие коровьи глаза, толстогубый рот и отвратительный ворох черных завитушек! Я не лягу с тобой в постель, даже если ты мне заплатишь!
Я оттолкнул ее с такой силой, что она ударилась о шезлонг. В этот момент дверь распахнулась, на пороге кто-то кашлянул, и секундой позже дворецкий с приличествующей случаю уважительной дрожью в голосе объявил, что хозяин меня ожидает.
7— Как вас зовут? — коротко спросил я у дворецкого, пока шел за ним через просторный мрачный холл к широкой лестнице. Спрашивая, я поправлял галстук и отирал со лба пот, проступивший от гнева. Руки мои все еще тряслись.
— Медлин, сэр.
Я понял, что в его глазах я уже доказал, что обладаю таким же буйным нравом, как любой Пенмар, и, когда мы поднимались по лестнице в галерею, он обратил мое внимание на портреты моих предков-выскочек, украшавшие стены. Первый Пенмар, азартный игрок по имени Бейкер, который выиграл Пенмаррик у принца-регента, решил, что его следует запечатлеть с пресловутыми игральными костями в руках; выражение лица у него было одновременно циничное и светское, и, несмотря на вычурный костюм эпохи Бруммеля, он, без сомнения, выглядел жестоким. Рядом с ним висели портреты его троих сыновей, из которых двое старших окончили свои жизни неизвестно как, а младший, мой дед Марк Пенмар, заработал состояние на спекуляциях в Индии, а потом стал хозяином Пенмаррика. Я смотрел на деда, которого так любила моя мать. Как она и говаривала частенько, я был очень похож на него; я узнал темные раскосые глаза, уродливый нос и широкий рот, но мне не понравились холодное выражение лица и хитрость в уголках глаз. Последними в галерее были портреты моей матери и ее утонувшего брата Артура, который оставил Пенмаррик без наследника; это был первый Пенмар, которого можно было без сомнения назвать красивым, и он же был первым, кто выглядел как полный дурак. Я повернулся к портрету своей матери, написанному, когда ей было лет восемнадцать, чтобы найти черты той жесткой, высокомерной, полной горечи женщины, которую знал, но никакого сходства не нашел. Ее темные глаза светились теплым светом, губы были приоткрыты. Она излучала свет.
Неожиданно меня охватило уныние. Я отвернулся и последовал за Медлином из галереи по длинному коридору, который вел в спальню хозяина дома, в знаменитую башенную комнату Пенмаррика, где мой кузен медленно умирал в постели, глядя на море.
Когда я перешагнул через порог, в нос мне ударил запах медикаментов, но я постарался не морщиться. Его темные глаза глубоко запали, лицо было похоже на маску мертвеца; он кивнул мне, приглашая сесть. Пожилая сиделка молча удалилась. Мы остались одни.
— Значит, ты вернулся, — произнес он наконец. — Я все думал, вернешься ли ты.
— Да, сэр.
Но больше смотреть на него я не мог. Я слишком отчетливо понимал, что ничего не чувствую — никакого отклика, никакой неуловимой ниточки связи, никакой общности, никакого понимания, никакой любви. Он был просто чужак, которого я так никогда и не узнаю.
— Видимо, у тебя имеется серьезная причина для визита, — сухо сказал он. — Я не наивен. — В ответ я промолчал, и он коротко добавил: — Ты, конечно, знаешь о Харри. Не думай, что теперь тебе достанутся все мои деньги. Не достанутся. Я достаточно дал тебе, чтобы очистить свою совесть. Я добавлю долю Харри к приданому Клариссы в надежде, что кто-нибудь женится на ней ради денег. Господь свидетель, никто бы не захотел жениться на ней из-за ее репутации.
Я был смущен. В замешательстве я оглядывал большую круглую комнату с окнами, выходящими на пустошь, и продолжал молчать.
Наконец, он сардонически спросил:
— Ну что ж, признавайся, сколько тебе надо?
— Если… если бы вы могли предоставить мне эту сумму как часть наследства, а не в качестве подарка…
— Естественно. Сколько?
Я назвал цифру.
— Зачем тебе эти деньги? Разве твой отец не дает тебе содержания?
Мы вступили на опасную тропу. Скованность постепенно проходила, и я начал ощущать боль, но, когда я заговорил, мой голос был суше, чем прежде, — это был холодный, резкий голос уверенного в себе человека:
— Сэр, я не хочу просить у него такую сумму, поскольку она не может быть определена как часть наследства. Он собирается оставить большую часть своих денег моему младшему брату.
— Правда? И отчего же, как ты полагаешь?
Боль пронизывала меня, задевала каждый мой нерв, а лицо горело под его взглядом.
— Из чувства справедливости, сэр… поскольку я унаследую Пенмаррик… — Я едва соображал, что говорю: — Найджелу должен достаться особняк Гвикеллис… и это справедливо и честно…
— Не могу придумать ничего более несправедливого, чем лишить наследства старшего сына ради младшего… если, конечно, Касталлак не уверен, что у него только один сын.
После этих слов мне показалось, что я больше ни секунды не вынесу боли. Я поднялся и побрел прочь из комнаты. Но он меня остановил. Он принял мое унижение за ярость и, когда я повернулся к нему спиной, нащупывая ручку двери, окликнул меня быстрым, неровным голосом:
— Подожди! Я дам тебе деньги. Незачем злиться. Прошу прощения, что так много говорил о болезненном для тебя предмете, но с тех пор, как ты приходил сюда с матерью, я все думал, уж не… ну, да ладно, теперь это не имеет значения. А сейчас подойди к секретеру и открой ящик… Да, этот. Там ручка и бумага. Тебе придется писать под диктовку. Я попрошу Требарву, моего юриста, дать необходимые распоряжения банку, чтобы тебе перевели деньги.
Огромным усилием воли я успокоил трясущиеся пальцы, взял ручку и написал, что было велено.
Когда письмо было составлено, он посоветовал мне потратить деньги с пользой, а не растранжиривать их на карты, лошадей и женщин, как это принято у Пенмаров, но к тому времени я уже взял себя в руки и злость уже вытесняла боль. Когда я огрызнулся: «Меня зовут Касталлак, а не Пенмар, сэр», — мой голос был холоден, как серое море за окном, и безразличен, как пустошь за усадьбой.
Огромным усилием воли я успокоил трясущиеся пальцы, взял ручку и написал, что было велено.
Когда письмо было составлено, он посоветовал мне потратить деньги с пользой, а не растранжиривать их на карты, лошадей и женщин, как это принято у Пенмаров, но к тому времени я уже взял себя в руки и злость уже вытесняла боль. Когда я огрызнулся: «Меня зовут Касталлак, а не Пенмар, сэр», — мой голос был холоден, как серое море за окном, и безразличен, как пустошь за усадьбой.
— О да, — сказал он. Наши взгляды скрестились на одну долгую минуту, и я почувствовал то, чего не хотел чувствовать: отклик в душе, вспышку понимания, тень сочувствия, которые не мог не признать. — О да, — повторил Жиль Пенмар, и в его сухом, исхудалом лице я прочел муки одиночества и смог его простить. — Тебя зовут Касталлак. — Губы его сложились в чуть заметную, вежливую усмешку. — Прошу прощения.
Вскоре после этого я ушел. Я почти бежал по темному коридору в галерею, и все мертвые Пенмары, казалось, насмехались надо мной из своих рам, когда я, спотыкаясь, спускался по лестнице в вестибюль. В тот момент ни один дом не казался мне таким угнетающим, как Пенмаррик, и, убегая по подъездной дорожке, я в приступе отчаяния пожалел, что мой прапрадед выиграл ту знаменитую игру в кости с принцем-регентом. Лучше бы он оставался никому неизвестным человеком по имени Бейкер до самого конца своей карьеры авантюриста.
Глава 5
В отчаянии он отправил гонцов к королю Стефену, прося у него помощи, как у родственника… (Стефен) немедленно отправил мальчишке, пытавшемуся узурпировать его трон, деньги, в которых тот нуждался.
Джеффри пожаловался на нездоровье… У графа была высокая температура, и он приготовился к смерти.
Джон Т. Эпплбай. «Генрих II»К моему великому раздражению, в ту ночь я некоторое время провел без сна, думая о Клариссе Пенмар. Без сомнения, если бы я не думал о ней, то я все равно бы не уснул, размышляя о разговоре с Жилем, но я прилагал большие усилия, чтобы не вспоминать о сцене в башенной комнате, и мне было приятнее думать о Клариссе, воскрешая в памяти нашу ссору.
В прошлом я познал достаточное количество бесстыдных женщин, но те не притворялись, что они лучше, чем были на самом деле, и в их падении легко было обвинить тяжелый удел низших классов и множество других социальных обстоятельств. Но иметь деньги, аристократическое происхождение и все же вести себя, позабыв о принципах, — с таким феноменом я сталкивался впервые. С тайным развратом мне встречаться доводилось, как и всякому, кто вращался в лондонском светском обществе, но для незамужней девушки такая ужасающая неразборчивость в связях была редкостью; я полагал, что все, или почти все, девушки моего класса были девственницами до замужества, независимо от того, как менялись их принципы позднее. Часто они хранили девственность вовсе не из представлений о чистоте, а скорее поневоле, но даже их дебюты на светских балах в Лондоне всегда происходили под присмотром родителей или компаньонок. У Клариссы тоже должна была быть такая компаньонка во время ее дебюта на лондонском сезоне, но, по всей видимости, эта дама оказалась чрезвычайно рассеянной.
Я не мог не думать о том, скольких мужчин соблазнила Кларисса, и с отвращением обнаружил, что невольно вспоминаю о ней с похотливым интересом. В порыве ярости я сказал ей, что она меня не привлекает, и это было правдой, но большинство мужчин проявляют тайный интерес к женщинам с подобной репутацией, и я с раздражением понял, что не являюсь исключением.
Чтобы отвлечься, я переключился на мысли о Майкле Винсенте. Я был очень зол на него за то, что он предал мое доверие, и мне было трудно спокойно размышлять об этом, но когда наступило утро, я отправился в Пензанс, чтобы с ним встретиться.
— Касталлак! — воскликнул он, когда клерк провел меня в его офис. — Какой приятный сюрприз!
— Я так не думаю, — заметил я коротко и подождал, когда за клерком закроется дверь. — Черт тебя побери, — сказал я. Голос мой дрожал от гнева, хотя я себя полностью контролировал. — Черт тебя побери. Если бы мы были не у тебя в офисе, где слышен любой шум, я бы сбил тебя с ног и, если бы повезло, к чертям размозжил бы тебе нос.
— Касталлак… — Его лицо посерело. — Я не…
— Даже и не говори мне, что не понимаешь, о чем я! Чертов дурак! Как ты смеешь рассказывать своей любовнице о моей личной жизни!
— Любовнице! — Он, казалось, был на грани обморока.
— Любовнице! — заорал я. — Любовнице! Ты рассказал этой шлюхе из Пенмаррика о Розе Парриш!
— Кларисса мне не любовница, — сказал он. — Не любовница.
— Ты думаешь, что сможешь убедить меня в этом? — Я почувствовал, что снова теряю над собою контроль. — Она ведь уступает любому, кто предложит ей свои услуги! Великий Боже, она даже мне себя предлагала! Так что и не говори мне…
Он поднялся. Он весь дрожал.
— Ты… ты. — Он не мог говорить. — Ты хочешь сказать, что ты и она…
— Господи Боже, Винсент, не будь таким дураком! Ты думаешь, что у меня возникло желание вступить с ней в связь на вытертом индийском ковре в гостиной Пенмаррика после того, как я узнал, что ты ей рассказал…
— О Боже, — сказал он и неожиданно опять сел. — О Боже. — Он закрыл лицо руками.
Я смотрел на него.
— Очень хорошо, — с горечью произнес я наконец. — Очень хорошо. Она тебе не любовница. Может быть, она спит со старшим конюхом. Но если она тебе не любовница, то у тебя остается еще меньше шансов оправдаться в том, что ты рассказал ей о Розе Парриш! Я открыл тебе строжайший секрет… я полагался на твою корректность как юриста и джентльмена, а ты предал мое доверие, предал эти понятия…
— Не тебе говорить об этике, — сказал он. — Если бы ты вел себя как джентльмен, тебе не пришлось бы рассказывать мне о Розе Парриш.
— Черт тебя побери! — заорал я. — Не смей читать мне мораль!
— И ты не смей!
— Ты…
— Очень хорошо, я прошу прощения. Я прошу прощения за то, что я выдал Клариссе твою тайну! Я не собирался ей говорить, мы просто беседовали о тебе, и она сделала замечание о том… о том, что ты не так красив, как ее брат Реймонд. И тут я, не подумав, ляпнул, что другие женщины находят тебя достаточно привлекательным…
— Ты слабый, бесхребетный…
— Я не хотел говорить ей, клянусь! Но я любил ее, Касталлак, я и сейчас люблю ее, и когда я с ней, я обо всем забываю, я словно глина в ее руках…
— Глина! — Я посмотрел на него с презрением. — Она тебя, бедного, сломает. Разорвет надвое! Ты просто теряешь время, потому что она никогда тебя не полюбит. Самое большее, на что ты можешь надеяться, это несколько часов в ее спальне в Пенмаррике, прежде чем она найдет еще кого-нибудь.
Удар был так быстр, что я не успел уклониться от его кулака. Только что он бессильно сидел в кресле и вот уже вскочил, перегнулся и отшвырнул меня в другой конец комнаты. Я ударился о три ящика с документами, сбил с табурета груду бумаг и влетел в деревянный шкаф. Дверца шкафа распахнулась. Ручки, перья и бумага каскадом посыпались на пол.
— Касталлак… ты в порядке? — Он был настолько джентльмен, что даже попытался помочь мне подняться после того, как сбил с ног.
Я поднялся с пола без его помощи и повернулся к нему спиной.
— Касталлак, прости меня. Послушай, я не хочу с тобой ссориться. Пожалуйста, давай помиримся и останемся друзьями. Я знаю, что поступил отвратительно, предав тебя, я прошу прощения от всего сердца, но…
— Я никогда больше не смогу тебе доверять, — процедил я сквозь зубы и вышел из комнаты.
Дверь захлопнулась с громким стуком. Три пожилых клерка из соседнего офиса с любопытством посмотрели на меня поверх очков, но я не остановился. Не понимая, куда иду, я вышел на улицу и, все еще не в состоянии сказать ни слова от ярости, промчался вниз к лужайке к успокаивающей тишине гостиницы «Метрополь».
Прошло немало времени, прежде чем я вернулся в тот офис, чтобы помириться с Майклом Винсентом; мы не общались много месяцев.
2В тот день я нашел для Розы комнаты с видом на море и нанял дочь хозяйки, приятную, умелую женщину, чтобы готовить, ходить по магазинам и помогать Розе в других делах по хозяйству.
— Моя кузина миссис Парриш слабого здоровья, — объяснил я и хозяйке, и ее дочери, когда все приготовления были закончены. — Месяц назад ее муж трагически погиб во Франции.
Они сочувственно вздохнули.
— Бедняжка, — сказала хозяйка. — Бедная молодая леди.
— Он участвовал там в испытаниях безлошадной кареты, — фантазировал я. — Мотор взорвался, и карета вышла из-под управления. Это была большая трагедия.
Глаза у них округлились. Они слышали, что во Франции происходят такие вещи, но впервые познакомились с человеком, который был напрямую связан с этим последним достижением современной науки.