Я так неуклюже встал, что чуть не опрокинул свой пустой бокал.
— Если позволите, миссис Рослин, я пойду.
— Ах да, — сказала она, — вы говорили, что шли в Зиллан, заблудились и решили зайти на ферму, чтобы спросить дорогу. — Она посмотрела мне прямо в глаза ясным взглядом, и мне показалось, что когда она повторяла мою ложь, в нем промелькнула ирония. — Идите по тропинке к дороге, пересеките ее, и прямо перед вами через пустошь будет Зиллан.
— Спасибо.
К этому времени мы уже были в холле, и она открывала переднюю дверь. Когда она опять повернулась ко мне, я протянул ей руку, и после секундного колебания она вложила в нее свою. Ее пальцы были длинными и тонкими. Я представил себе их прикосновение в других обстоятельствах и, поскольку картина была очень живой, задержал их так надолго, что ей пришлось отдернуть руку, чтобы соблюсти приличия.
Я сказал неловко:
— Можно мне еще раз вас навестить?
— Разумеется, — ответила она, — если окажетесь в этих краях. — Это был вежливый ответ без капли радушия. — Лучше всего утром, — добавила она в тот момент, когда я начал ощущать, что за таким приглашением скрывается отказ, — потому что днем я отдыхаю, шью или глажу, а потом готовлю ужин. Но не приходите в четверг. По четвергам в Пензансе большая ярмарка, и я там целый день торгую продуктами с фермы.
Я почувствовал себя утешенным. Когда мы расстались, я пошел к тропинке и взглянул через плечо, но она уже вошла в дом и закрыла дверь. Дойдя до тропинки, я оглянулся во второй раз, словно не мог поверить, что она больше на меня не смотрит, и, к моему удивлению, инстинкт меня не обманул. Занавеска окна гостиной чуть шевельнулась: она все время на меня смотрела.
3Я был настолько взволнован этой встречей, так беспокоен, что в ту ночь не смог заснуть и на следующее утро проснулся, чувствуя острейшее нежелание сопровождать отца в зилланскую церковь, а затем на обед в приходском доме в компании с мистером, миссис и мисс Барнуэлл. Но не мог же я объяснить отцу, что с гораздо большим желанием сходил бы в Пензанс и облегчил свое невыносимое напряжение, купив потайной список женских имен и адресов у портье гостиницы «Метрополь». С трудом взяв себя в руки, я послушно проследовал за ним в двуколку и доехал до церкви, где, должен признаться, на протяжении всей службы представлял себе, что бы случилось, окажись миссис Рослин и я наедине друг с другом за закрытой дверью в темной комнате. Не то чтобы я был безбожником; напротив, в то время я был гораздо более религиозен, чем теперь, потому что отец еще в раннем возрасте привил нам с Найджелом привычку ходить в церковь; к тому же религиозность настолько тесно переплеталась с жизненными ценностями отца, которыми я так восхищался, что я принимал церковь безоговорочно. Несмотря на постдарвиновские течения, с которыми я столкнулся в Оксфорде, и независимость мысли, лелеемую в академической среде, мне никогда не приходило в голову перестать верить в Бога и прекратить прилежно ходить на службу каждое воскресенье. Даже позже, когда я стал проповедовать агностицизм, регулярное посещение церкви давало мне ощущение защищенности. Наверное, такую позицию можно назвать ханжеством, но в двадцать лет я этого не понимал. Отец был верующим, а значит, и я тоже.
Во время первого псалма я оглянулся и чуть не выронил Псалтырь, потому что на задней скамье заметил миссис Рослин. Я не видел, как она вошла, и не ожидал ее увидеть. Когда мне удалось посмотреть на нее во второй раз, я заметил рядом с ней сгорбленную старую уродину и с ужасом понял, что это, должно быть, та самая таинственная Гризельда, которая приехала в Зиллан с миссис Рослин после ее замужества. Старуха была похожа на торговку рыбой. Интересно, что общего может быть у этих двух женщин, подумал я и уже не впервые задумался о жизни миссис Рослин в Сент-Ивсе.
Заутреня наконец закончилась, но возможности перемолвиться словом с миссис Рослин не представилось, так как они со старухой сразу же покинули церковь, а меня задержали в проходе, чтобы познакомить с женой и дочерью священника, а потом мы пошли к ним домой обедать. Как я и подозревал, обед оказался ужином, поданным рано, чтобы избавить слуг от излишней работы в субботу, и, разглядывая хозяина и его семью, я с жадностью накинулся на еду. Миссис Барнуэлл оказалась сплетницей с длинным носом, который она очень любила совать не в свои дела. Я был удивлен, что священник, довольно представительный мужчина, выбрал себе в спутницы такую неинтересную женщину. Их дочь поначалу показалась мне такой же ужасной, хотя мать была болтлива и несдержанна, а Мириам молчалива и спокойна. После ужина миссис Барнуэлл застенчиво предложила дочери взять меня «в большое турне по саду», и я обнаружил, что мисс Мириам вовсе не так неприятна. Я проникся к ней сочувствием, зная, насколько сложно дочерям священников встретить подходящего молодого человека, и подумав, что этой девушке, должно быть, одиноко живется в отцовском доме, однако вскоре понял, что она не только не нуждается в моем сочувствии, но и не рассматривает меня как потенциального кавалера. Сначала я подосадовал, поскольку был для нее хорошим женихом и мог рассчитывать на соответствующее отношение, но вскоре чувство юмора позволило мне увидеть смешную сторону ситуации, и я начал лениво размышлять, кем такая девушка может интересоваться. Присмотревшись, я с удивлением обнаружил, что Мириам недурна собой. У нее были темные, в отца, глаза, густые, мягкие каштановые волосы и те тонкие черты лица, которые мужчины, любящие фарфор, находят неотразимыми.
— Я очень хорошо знаю ваших двоюродных братьев и сестру, — небрежно говорила она, пока мы гуляли среди кустов гортензии в дальнем конце лужайки. — Вам папа не говорил? Мы вместе занимались с учителем в Пенмаррике.
— Нет, он об этом не говорил.
— Я их уже давно не видела. Бедный Реймонд перед своей смертью в Каире какое-то время жил за границей, а Кларисса была очень занята своим прошлогодним дебютом в Лондоне и в Пенмаррике бывала мало. Меня пригласили на ее бал, но я не поехала. — Неприязнь, вежливая, но от этого не менее отчетливая, промелькнула в ее голосе. — Харри я иногда вижу, но он стал часто ездить в Лондон… Вы, наверное, теперь будете регулярно навещать Пенмаррик, мистер Касталлак? Ведь после того, как мистер Пенмар сделал вас своим наследником… — Она резко остановилась и, закусив губу, с минуту зло смотрела на куст гортензии.
— Вы меня заинтриговали, мисс Барнуэлл! — сухо сказал я, оправившись от удивления. — Откуда вам известно, что я наследник Жюля Пенмара? Это, конечно, не секрет, но и не достояние общественности! Вы, случаем, не умеете читать мысли?
Она засмеялась и очень мило покраснела. Теперь я сочувствовал ей гораздо меньше. Мне пришло в голову, что эта молодая женщина вполне в состоянии за себя постоять, и я решил, что, будь она гувернанткой, неженатый хозяин дома сделал бы ей предложение прежде, чем мистер Рочестер успел бы поздороваться с Джейн Эйр[4].
— Мисс Барнуэлл, — настаивал я, развеселившись, — не дайте мне умереть от любопытства, умоляю, просветите меня. Как вам удалось так быстро об этом узнать?
— Видите ли… — начала она объяснение.
Недавно она познакомилась с неким мистером Майклом Винсентом, молодым человеком из Лонсестона, их родители давно знакомы. Он приехал в Пензанс, чтобы работать в компании «Холмс, Холмс, Требарва и Холмс»…
— Юристы Пенмаров, — сказал я. — Теперь я начинаю понимать.
Мне пришло на ум, что молодой юрист для этой девушки — очень хорошая партия, и я понял, почему она не проявила интереса ко мне.
— Мистер Винсент ужинал у нас вчера, он у нас довольно часто ужинает, и он упомянул — конечно, вскользь, я уверена, что он не сделал ничего неподобающего…
— Конечно ничего, — сказал я успокаивающе.
— Мистер Винсент часто бывает в Пенмаррике. По делам. — Но по ее тону было ясно, что дела — это только предлог для визитов в Пенмаррик.
— Вот как? — сказал я. — Он друг Харри?
— Нет, — сказала Мириам, мгновенно превращаясь в злобную кошку с выпущенными когтями, — он одержим Клариссой. А она считает это отличным предметом для шуток.
Так вот в чем дело, подумал я. Мириам влюблена в молодого стряпчего, который одержим моей невероятно красивой двоюродной сестрой. Не удивительно, что Мириам с неприязнью говорила о Клариссе. И я вспомнил тот единственный случай четырехлетней давности, когда видел Клариссу в Пенмаррике, вспомнил ее блестящие темные глаза и большой страстный рот. Я не был в Лондоне прошлым летом, когда Кларисса впервые показывалась в обществе, но слава об ее успехе до меня дошла. Один из моих оксфордских друзей познакомился с ней и посылал ей в день по сонету до тех пор, пока у него не иссякло вдохновение; говорили, что она вот-вот выйдет замуж не то за герцога, не то за графа, не то за богатого американца. Представительницы ее собственного пола, особенно такие же, как она, дебютантки, были ошеломлены этим незаслуженным успехом; незаслуженным потому, что Кларисса не отвечала стандартным канонам женской красоты, и пришли в восторг, когда она по какой-то необъяснимой причине не вышла замуж ни за кого из своих пылких поклонников и вернулась в Корнуолл по окончании светского сезона. Скандал разразился вскоре после этого. Все гадали о том, почему угас пыл ее поклонников; поговаривали даже, что она вернулась в Корнуолл опозоренная. Я не знал, насколько эти слухи были правдивы, но то, что у Клариссы теперь была «репутация», а молодой поверенный Майкл Винсент стал одним из длинной вереницы мужчин, которые находили ее необычную внешность неотразимой, — походило на правду.
Возвращаясь домой в двуколке из Зиллана, я сказал отцу:
— Мне кажется, мисс Барнуэлл безответно влюблена в того молодого человека, Майкла Винсента, о котором говорил мистер Барнуэлл перед нашим уходом.
— Правда? — пробормотал отец. Он был измучен своей еженедельной уступкой приличиям, но не настолько, чтобы не поразиться моим словам. — Я думаю, ты ошибаешься. Я не люблю сплетен, но слышал, что маленькая мисс Барнуэлл метит гораздо выше, чем стать супругой простого сельского стряпчего. Я слышал, что Реймонд Пенмар интересовался ею, что именно она была причиной его ссылки в Рим, Афины и Каир. Жиль Пенмар, конечно же, хотел, чтобы его сын женился удачно, а не связывался с дочерью священника.
Я пораженно воззрился на него.
— Это рассказал мистер Барнуэлл?
— Нет, намекнула миссис Барнуэлл, но супруг при этом присутствовал и не опроверг ее слов. Он еще сказал, что глубоко сожалеет, что позволил дочери связаться с Пенмарами. У молодого Харри дурная репутация, а что касается Клариссы… этих слухов я даже и повторять не хочу. Достаточно будет сказать, что я хотел бы, чтобы ты не общался ни с Харри, ни с Клариссой, пока гостишь у меня в Морве.
— Вероятность нашего общения невелика, — сказал я откровенно. — Мне кажется, что даже если я просто поздороваюсь с Харри, он меня изобьет.
Он промолчал, удовлетворенный моими заверениями. Муж его экономки, Уолтер Мэннак, вез нас из прихода Зиллан через холмы в Морву, и у меня вылетели из головы и Пенмары, и дочь священника — я опять начал думать о миссис Джанне Рослин.
4Я наведался на ферму Рослин в понедельник утром, но старая карга Гризельда сказала мне, что хозяйка «устала», «отдыхает» и не принимает гостей. Во вторник мне сообщили, что она уехала в Пензанс, чтобы лишний день поторговать на рынке; рынок в Пензансе был открыт три раза в неделю, и хотя самая бойкая торговля происходила в четверг, мне было сказано, что со времени смерти мужа миссис Рослин часто приходится ездить на рынок еще по вторникам и субботам, видимо из-за стесненных финансовых обстоятельств. В среду я еще раз попытался увидеть ее, но она гостила на соседней ферме, а в четверг, конечно, снова уехала в Пензанс. К пятнице у меня сложилось определенное ощущение, что она меня избегает, но мне так хотелось ее увидеть, что это казалось просто неудобством, которое я был готов вытерпеть. Чего я не мог вытерпеть, так это провести еще один день без перспективы перемолвиться с нею словом, поэтому в пятницу утром я снова оседлал отцовского коня и поехал через холмы, мимо замка Чун, к ферме.
Она была дома. Она согласилась принять меня. Мы опять пили вино в ее гостиной, она говорила мало, и мне пришлось самому вести разговор. Я говорил о Лондоне и о сотне других вещей. Ей, казалось, не было скучно. Не было ей и особенно интересно, но она была безупречно вежлива. Мне кажется, именно тогда, во время нашей второй встречи, я начал понимать, что напрасно трачу время, но было уже слишком поздно. Уже бесполезно было приказывать себе забыть о ее прелестях и переместиться на новые, более свежие луга. Я не мог ни забыть ее, ни жить так, словно никогда ее не встречал.
Мне нужно было ее видеть. Моя одержимость ею была совершенно иррациональна, но я не мог от этого избавиться. Я понимал, что веду себя как дурак, знал, что каждый новый визит на ферму был шагом, ведущим в тупик, но не мог перестать к ней ходить. Визиты к другим женщинам, которые в прошлом становились для меня панацеей от горькой боли разочарования, теперь не приносили успокоения. Одержимость не проходила.
Я называл это любовью, но речь шла не о любви. Некоторые назвали бы это безрассудной страстью, но это не была и безрассудная страсть. Скорее, болезненное сочетание похоти, ненасытности, восхищения и желания, прежде всего желания обладать. Моей любимой мечтой стало полное обладание. Я мечтал о том, как она сдастся, сама того не желая. Взаимность с ее стороны меня не волновала. Я мечтал о том, как она сдастся, не желая этого, потому что я ее заставлю, при том, что это не будет изнасилованием. Я мечтал о том, как она снимет одежду, одну вещь за другой, как она будет срывать с себя вещи этими длинными красивыми пальцами и аккуратно складывать их на стул. Она будет холодна, у нее будет каменное лицо, она будет презирать меня. Поскольку она была респектабельной женщиной, она не разденется догола, а оставит последнюю нижнюю юбку, а когда сядет на постель спиной ко мне и поднимет белые руки к голове, чтобы распустить волосы, я наклонюсь и расстегну крючки ее корсажа и обниму так, что руки дотянутся до груди… Ее волосы беззвучно упадут ей на спину, я зароюсь в них лицом, опрокину ее на подушки и тогда…
Ничто больше не имело значения. Единственное, чего я хотел, — это обладания.
И я продолжал мечтать, коротая час за часом, и так молод я был, так простодушен в своих желаниях, что мне не приходило в голову, пока я упивался своими фантазиями, что, добившись обладания ею, я стану еще более одержимым.
5Тем временем я без усилий приспособился к новой жизни. Уолтер Мэннак, муж экономки, который исполнял обязанности садовника и подсобного рабочего на ферме Деверол, забрал багаж, оставленный мною в гостинице «Метрополь», а вскоре по моей просьбе экономка, присматривавшая за особняком Гвикеллис, прислала мне одежду и коробку с письменными принадлежностями и заметками для диссертации об Иоанне Безземельном. Но в тот момент у меня не было желания возобновлять свои исторические изыскания и, чтобы убить время между посещениями фермы Рослин, я ездил в Пензанс и основательно его исследовал, на что прежде, во время краткосрочных визитов с матерью, не имел времени. Я обнаружил, что это было странное местечко, в котором новомодная элегантность приморского города смешивалась с традиционной непрезентабельностью рыбного порта. Гостиница «Метрополь», здание в стиле модерн, обращенное фасадом к морю, служила образцом новейших архитектурных достижений и обслуживала гостей, жаждущих дышать морским воздухом в изысканной обстановке, но главная улица города была намного старше и располагалась дальше от моря, напоминая приезжему о том, что горожане не всегда ценили морские виды. Сочетание нового и старого подчеркивалось новым зданием рынка в начале старинной Маркет-Джу-стрит и новыми муниципальными садами с полутропической растительностью в двух шагах от узких улочек и мощенных камнем переулков возле гавани. А за гаванью, подавляя и новое и старое, стоял сказочный замок на горе Сент-Майкл, тот самый, который мне в детстве хотелось получить в наследство вместо Пенмаррика.
Я не знал Сент-Обинов, которые жили в замке, но встречал их наследника в Карнфорт-Холле, большом, богатом поместье, лежавшем в одной-двух милях к востоку от Пензанса. Джастин Карнфорт был старше меня на три года и ужасный зануда, не мог говорить ни о чем, кроме лошадей, но он был дружелюбен и гостеприимен, и я не считал, что посещать вечеринки с карточными играми, которые он организовывал время от времени, когда родители уезжали из дома, ниже моего достоинства. Его сестру звали Джудит Карнфорт, но она была страшненькой, самодовольной девушкой, и я не мог находить ее общество приятным для себя; впрочем, ее состояние было столь же велико, сколь оставляло желать лучшего ее чувство юмора, и я предполагал, что она со временем без труда найдет себе мужа.
За этими карточными играми я познакомился с несколькими сверстниками, включая дальнего родственника Роджера Уеймарка, чья семья владела фермой Гернардз в Зенноре, приходе, граничащем с Морвой на востоке; моя бабушка по отцу была из зеннорских Уеймарков, и именно от нее он унаследовал ферму Деверол. Уеймарк был приятным парнем, но, к несчастью, разделял любовь Карнфорта к лошадям, и поскольку эти животные мне всегда казались просто удобным средством передвижения, я вскоре перестал находить темы для разговоров с ним. Харри Пенмар когда-то тоже был членом карточной команды, но ему было сложно выплачивать долги; его по-прежнему принимали в Карнфорт-Холле, но играть в карты больше не приглашали. Говорили, что он ухаживал за Джудит Карнфорт, но я не верил, что даже Харри, знаменитый своими долгами, мог оказаться в таком отчаянном положении, чтобы рассматривать мисс Карнфорт как потенциальную жену.
Меня представил Джудит Карнфорт и ввел в круг картежников молодой человек, чье имя я впервые услышал в доме зилланского священника, — стряпчий Майкл Винсент из конторы «Холмс, Холмс, Требарва и Холмс». Я познакомился с ним во время своего второго обеда в доме священника, и, хотя у нас с ним тоже было мало общего, я вскоре решил, что он — единственный из моих новых знакомых, кого я действительно могу считать другом.
Младший из четырех братьев, он был вынужден зарабатывать себе на жизнь, однако благодаря его происхождению и образованию он был вхож в Карнфорт-Холл, хотя отсутствие денег и высокие моральные принципы не позволяли ему играть в карты. Когда я с ним познакомился, разница в возрасте между нами была особенно ощутима: мне еще не было двадцати одного, а ему уже почти тридцать три, он был квалифицированным юристом, пробивающим себе дорогу в жизни. И все же он не выказывал большую искушенность в житейских делах. Свободное время посвящал простым удовольствиям, таким как рыбалка и крикет, и хотя любил читать, научным биографиям предпочитал исторические романы. Но с ним было легко разговаривать на обыденные темы — о прогулках по утесам из Пензанса в Ламорну или к скале Логанс, о летних путешествиях под парусами по заливу Маунтс, к тому же он был добр и обладал легким характером. Мне нужен был друг, и я чувствовал, что ему тоже; он недолго прожил в Пензансе, и хотя был знаком с молодежью из Карнфорт-Холла, я подозревал, что ему они надоели так же, как и мне. Роджер Уейнмарк был для него слишком незрел, а Джудит Карнфорт слишком ограниченна, и хотя Винсент никогда не говорил об этом, я был уверен, что он не любил Харри Пенмара так же сильно, как любил его сестру Клариссу.