Я даже ничего не сказала. Я просто открыла ему дверь и призывно мотнула головой.
И где сейчас в предпраздники искать ветеринара… Глистогонное мы в него засунули, по холке прокапали… Он так хотел быть нашим котом, что снес все процедуры, как спартанский мальчик. Ну вот — лежит тут рядом, тарахтит.
Лина сделала обход соседских усадеб и вернулась счастливая:
— Мама, он — ничей!!!
«Отчего ж ничей, — склочно отозвался кот, — я — наш».
P.S.
На аппетит не жалуется, пузо мягкое, белое, теплое и безразмерное, сам ширше ниж довше. Рожа мало что рыжая, так стала еще надменнее и гадливее, голос властный и требовательный. Мы уже перед ним робеем и выслуживаемся.
Короче, полюбили мы его.
* * *Ну мы его кормим, кота Бурбона. По часам выносим поесть вкусного. В доме он был, не понравилось, в доме дисциплина, а кот Бурбон — птица вольная. Передумал, предпочел жить на террасе. Захотел — ушел, захотел — пришел. У него свой кодекс чести — уличный, значит, уличный. И точка. Хотя мы зазывали. Нет-нет. Я — тут. И не просите.
Но нахальства при этом у него не занимать.
Он начинает взывать к нашей совести с рассвета. Как петух в деревне. Он неутомимо воет с руладами и переливами. Округа интересуется, что происходит с утра пораньше. И вездесущая Птира Эва Давыдовна, заводчица американских бульдогов, всем говорит, что это кот у Гончаровых просит аудиенции.
Кот ведет себя по-хозяйски.
Он уже пометил двери нашего дома, написав на пороге:
«Этот дом мой, других котов прошу не беспокоиться. А то плохо будет».
Я очень сержусь. К нам приезжают гости, ко мне приходят заниматься студенты, а тут опять нам свежее послание от кота, прямо на входной двери, где предположительно написано:
«Подайте еду на пропитание. Кот Бурбон желает кушать еду. Кот Бурбон очень любит кушать всякое разнообразное пропитание. Очень-очень-очень».
Чуть ниже:
«Очень».
И заметная внизу двери витиеватая подпись:
«Кот Бурбон».
И сбоку P.S.:
«И побыстрей!»
Мон-Амур
Дочка Линочка поехала со своим папой выбирать щенка. Выпросила ко дню рождения. Лина мечтала о лайке хаски — чтоб с синими глазами, чтоб белоснежная грудь. Бредила — хаски, хаски… Всем уши прожужжала, у нее будет хаски скоро. Звонила заводчикам, надоедала, ну когда уже, когда.
Наконец поехала. Сначала познакомилась с отцом хаски — дружелюбным веселым псом, потом с матерью, потом стала рассматривать щенков, слушать объяснения заводчика, а в это время, совершая долгий путь мимо вольеров с грозными собаками, по пересеченной местности к ней упорно, бойко и смело ковылял, нет, продирался щенок западносибирской лайки. Он шел выбирать себе хозяйку, нетерпеливо приветливо потявкивая. Он добрался, задрал башку на девочку и рухнул Лине на ногу. И так сидел, иногда вежливо трогая Линкин башмак своей многообещающей плюшевой лапой и с надеждой поглядывая вверх Линке в лицо.
Ну и все. Нет у Лины хаски. У Лины есть западносибирская лайка. Двухмесячный толстый коренастый коротенький парень, черный, черномордый, с пока молочными, но в будущем карими хорошими глазами, в белых чулках на всех руках и ногах, с белым пузом. И с белой кисточкой на хвосте. Малыша зовут Амур. Также он отзывается на «Кто видел мои ключи?», «Идите ужинать» и «А кто у нас в семье самый красивый?».
* * *Это он сначала был такой нежный, трогательный — мы-сами-не-местные, а сейчас-то мы поняли, что взяли в дом отпетого хулигана.
— Кто это сделал, а? — спрашивают Мон-Амура строго, тыкая пальцем в лужу или в разорванные тапочки. Нет, мордочкой мы его не тыкаем, нет. Он у нас особа царственная. В его паспорте всяких записей, не считая разных родительских титулов, больше, чем у меня, жизнь прожившей. А у его мамы столько медалей, как будто она Берлин брала, причем во всех родах войск и со всех направлений одновременно. Поэтому, когда его спрашивают, кто это сделал, Мон-Амур уклоняется от ответа, а чаще скраивает морду, да шо ж это делается, люди добрые, а, обижают мальчика одинокого, от папы и мамы забрали…
А наша старая гвардия — кошка Скрябин, Петрович — кролик, Иннокентий — попугай, коты уличные, которые приходят столоваться и уже прописались у нас на террасе перед домом — Бурбон, Шахтер и Настя В., — они все фыркают, кивают досадливо, как будто приговаривают:
«Говорили мы вам…»
* * *Позавчера прибегаю домой, а у нас все Линочкины подруги — Чеба, Чербик, Ксюша и Маричка. О, думаю, сейчас будет весело! Ксюшка обычно у нас по перилам катается. Я это люблю — полирует их хорошо своим пузом. Машка все, что в руки ни возьмет, что ни заденет, все падает, бьется, ломается. Ее детское имя в нашей семье Машка-Разрушительница. Чеба (Алинка) просто громко орет, перекрикивая всех и хватая за руки. Чербик (тоже Алина) обычно поет оперные арии — ну так прикалывается. А Линка суетится, бегает туда-сюда, угощает. А сейчас пришла домой — думаю, что так тихо, — а они чинно кофе пьют и тихо беседуют. Причем не все вместе, как у них было раньше, а по очереди. Сначала одна скажет что-нибудь, все остальные слушают, потом другая ответит.
Я так испугалась. Думаю, ну все — взрослые.
А оказалось все гораздо проще — Амур-Мон-Амур изволили почивать. Лежат белым пузиком наружу, башка на подушке, ухи маленькие острые, носик влажный. Лапы сложены на груди — чистый собачий ангел. Девчонки им тихо любовались, боялись разбудить.
Ну а вчера, на праздновании Линкиного шестнадцатилетия, они уже оторвались — сначала танцевали под Агилеру на катке, потом несколько часов кидали шары в боулинге, там даже выпили по глотку шампанского, потом поехали в ресторанчик и там ужинали. Орали, хохотали, шумели, Машка два бокала разбила. Словом, все спокойно — все как всегда. Детский сад.
А потому, что Мон-Амура с ними не было.
* * *— Мама, мама! Ты говорила, что еще рано учить Амура, — кричит Линка, — а он запомнил команду с первого раза! Я ему говорю «Сидеть!», он садится. И даю ему из ладони кусочек мяса.
Линка ушла на репетицию. Беру несладкое печенье, иду к Мон-Амуру. Мне не верится, что щенок в два месяца может выполнять команды. Командую ему, подкрепляя команду жестом: «Сидеть!» Мон-Амур немедленно садится на попу.
— Ай, молодец, Амур, молодец! — хвалю его и даю угощение. Из ладони, как Линка учила.
— Голос! — подаю ему другую команду.
Он внимательно смотрит, поднимает попу и опять плотно садится.
— Нееет, — говорю я ему. — Голос! Он опять хлопается на хвостик.
— Го-лос! Го-лос! Гооолос!
Песик, не совсем понимая, что от него хотят, но стараясь угодить, чтоб похвалили и дали печенья, кротко протягивает правую лапку.
Я смеюсь так, что малыш пугается и прячется в укромное место, тревожно блестя оттуда глазами.
Амур… Мон-Амур…
* * *У нас был День города. 550 лет — не кот начхал. В городе — народные гулянья, духовые оркестры, гости со всех концов планеты понаехали, маршируют туда-сюда строем. Ходят колонной нарядные, в прическах, с шарами. Фейерверки, фонари повключали, еще засветло, слепит все вокруг, лазерное шоу, из каждого двора салюты нетерпеливые — нет чтоб ночи дождаться. А у нас дома — интерес другой. Мы никуда — мы люди маленькие, скромные, примус починяем, гуляем с Амуром. Мур, я и Аркаша. Аркаша — это мой садиковский еще друг, партнер по бальным танцам во Дворце пионеров, а также отец моих детей, зять моих родителей. Аркаша, мы его зовем Кузьмич, да. Мы гуляем. Мур весь черный, мягкий, с белой грудью, белоснежными лапами и пыльной круглой попой — такая особенность, объясню дальше. Ему всего три с половиной месяца. Но он умный и экономный. Когда ему интересно, он садится — бережет силы. Вот идем мы мимо наших соседей, а там — американские бульдоги, самые редкие дураки среди собак, чемпионы по глупости. Неучи и гопники. Они видят Мура, их заплывшие глазки наливаются кровью, и начинают они рвать на себе рубахи, плюются яростно, визжат, орут — стоит такой гвалт, что на небе собираются тучи и замолкают от страха птицы. А наш плотно сбитый щенок, любознательный, сразу усаживается поудобней, где стоял, как в партере, и давай безмятежно разглядывать разъяренных американцев, склоняя башку то к одному плечу, то к другому, растопырив зубья в улыбке на всю свою немаленькую бархатную рожу. И выскакивает американцевый хозяин Птира и орет:
— УБЕРИТЕ СОБАКУ!
Да? У него в вольерах — семнадцать голов, а нашего — уберите. Ну понятно, хладнокровие и выдержка нашей лайки кого угодно могут довести до умопомешательства. А тут американцы, в тесных вольерах, без обучения и дрессировки, выращивают их толпами на продажу. Они же вообще, мягко говоря, лабильные. А если правду, то просто истеричные кретины. Бедные.
Ну, я не об этом, гуляем дальше. И вот Мур увидел велосипедиста — интересно же: идет дядька, промеж ног у него сооружение и крутится. Мур в восторге — раз! и сел опять, припудрив пылью попку. И неловко нам с Кузьмичом все время там у него руками елозить, отряхивать под хвостом. Так и ходит вразвалочку, весь бархатный, глубоко-черный, грудь и лапы — белые, а пятая точка — серая.
Приходим на луг, отстегиваем Мура от Кузьмича, и песик начинает носиться. Трава, как водится, ему пузичко щекочет, радостно и беззаботно Мур носится кругами, вспрыгивает всеми четырьмя, раззявив пасть, время от времени подбегая к нам проверить, радостно ли нам тоже и видим ли мы, как ему тут клево, в этом мире, присаживается, заглядывает ликующе нам в лица, ждет подтверждения. Мы улыбаемся, киваем: мол, да, Мур, жизнь прекрасна, иди, скачи дальше. А тут Кузьмичу звонят и зовут в бильярд. Праздник же — все празднуют. Ну, кто не знает, девочки, бильярд — это святое. Зовут, надо идти. (Святого у мужчин, между прочим, есть чуток — бильярд, рыбалка, баня, такое все…) Оставляет нас Кузьмич на лугу, а сам — туда, где море огней.
Мур измотался, устал страшно. Он же еще маленький.
Собираем манатки — мячик, миску для воды, бутылку неполную с водой, — еле телипаемся домой. Он усаживается отдыхать у каждого столба — то жука рассматривает, энтомолог юный, то цветок обнюхивает. А тут еще люди гребут навстречу — интересно же, запахи разные, праздник, ну. Причем интерес двусторонний. И надо отбиваться — все тянут руки погладить мягкую спинку и сделать замечание, что вся собака — красавец, но в конце собаки — пыльно, обтрусить бы. А Мур садится и садится, устал от впечатлений, столько всего интересного. А вскоре совсем прилег, соснуть часок в траве. Ну, я подхватываю его на руки — так быстрей, он не возражает, умаялся.
А тут парк перекрыли, сержант всех заворачивает — Большой Брат должен как раз сейчас пройти по мосту, со свитой, депутатским значком на лацкане пиджака, жуликоватым — знакомым по фотографиям — таблом, в мерцающих каменьями часах, с барсеткой «Прадо» и другими первичными половыми признаками. А сержант — мальчик знакомый — у папы моего тренировался, у нас по вечерам чай пил с сыром после тренировок. Я, помахивая собакой дружелюбно, ему: мол, Гриша, пропусти, а то я в джинсах драных не по-праздничному и вся заслюнявленная, потому что язык Мура у меня на плече уже валяется, хотя щенячий интерес к жизни не ослабевает — этим мы все отличаемся, наша семейка, да. Мы можем уже без сознания на каталке, но интересное не пропустим ни за что, глаз приоткроем, рассмотрим, запомним, запишем.
Гриша добрый мне — ну бегите, только быстро, а то мне попадет. Быстро мы умеем бегать, мой папа — тренер был, говорила я? Но это если налегке, а если волочь на себе уставшую толстенькую собаку, хоть и трехмесячную, но коренастую, сбитую и расслабленную, тут я мировых рекордов по бегу на короткие дистанции не побью.
Ну правильно вы догадались, если догадались. Мы вышли один на один, прямо на середине моста, как в кино. Я с собакой наперевес и он со свитой. Мур, молодец, чуткий, драматургию почувствовал сразу, увидел, что на нас неторопливо и церемонно шествует колонна с предводителем уездного дворянства. Все такие чопорные, стерильные. А он, главный — ну чисто аум сенрике, что с японского языка переводится как чистая истина.
Мур, собственно, как и я, такого не любит. Ну, не любит он пафоса и вот этого вот, как будто люди — небожители, нектар хлебают, пыльцой столуются и не писают совсем никогда.
Вот когда я услышала Амуров потенциал — каКККой у него мощный бААс! Шаляпин впал бы в депрессию от зависти и удавился! Повиснув у меня на руках, мой щен виртуозно откостерил его величие по всем статьям и со всех сторон. Мощно, уверенно, презрительно. Красавчик.
Кстати, как смешно кидаются в сторону, скачут от страха и неожиданности эти пацаны — умора. Нервы ни к черту — чуть с моста не сиганули с испугу.
Да, так я вот что — в последних строках этого поста обращаюсь к тебе, Гриша, если ты меня читаешь, а ты меня точно читаешь, я знаю, особенно после того, как я про тебя написала, что ты книжки покупаешь, да, я хочу перед тобой извиниться. Ты мне только скажи: если тебе настучали в бубен, я могу написать объяснительную твоему начальству, что это я виновата. Или лучше давай я приду к вам в отделение, объясниться по-человечески. Я с Муром приду. И даже попу его пыльную отряхну, чтоб было нарядно.
Гриша, прости нас…
Кошка Скрябин
1Сегодня мы с мамой покупали в ветеринарной аптеке капли для маминого кота и для моей кошки. Для кота и кошки в одном лице — довольно бесстыжем, усатом, наглом и очень привлекательном лице в полоску. То есть морде. В полоску…
Девять месяцев назад я подарила родителям котенка лесной дикой кошки. Продавец, принимая круглую сумму, перевернул котяшку пузиком вверх и, одобрительно кивая головой, с уважением сказал:
— Ко-о-от! Коти-ище! Ого! Будете еще гордиться! Кошки в очереди друг друга затопчут.
Котенок-красавец, в леопардовых пятнах, с тигриными полосками на морде, голове и хвосте, с намечающимися кисточками на ушках, с пушистым мягким пузом и корявыми тонкими лапами, был беспомощный, нежный и застенчивый. Но моя мама свое дело знала четко: в считанные дни она своей добротой, лаской и любовью его полностью растлила. Кот быстро осознал, как ему круто повезло, какое привалило ему счастье в виде этой приятной интеллигентной дамы, его хозяйки, и доброго седого дедушки, его хозяина, и стал лазить на стол, воровать все, что плохо лежит, освоил все плоскости от пола до потолка (за что тут же получил прозвище Кот вертикального взлета), научился открывать холодильник, прятаться в шкафах и верещать оттуда, забираться в немыслимые углы под ванной, под мойкой в кухне, ночью играть и не давать спать хозяевам и лакать оливковое масло прямо со сковороды. Потом совершенно разошелся и раскомандовался: орал, требовал, бушевал, кусался исподтишка и очень больно. Правда, был аккуратен, что касается гигиены, терпеливо сносил мытье под душем и умилительно и бесконтрольно сладко спал на спине морской звездой.
Неделю назад я пришла к ним в гости, и мама поставила вопрос, загнавший меня в тупик:
— А слушай, где у Скрябочки это… ну эти… ну такое, ну круглое, две… два…
— Чего две у Скрябина, мама? Два?!
— Ну то, чем гордиться. Ну Фаберже! — выдохнула мама и смутилась.
— А-а-а… — догадалась я, — ну там… где-то… Ну так продавец же сказал — ого!
— Ну что ты! Какое «ого»? У других котов я видела тако-о-ое, таки-и-ие… эти… две… два… (Надо знать мою интеллигентную маму, этот разговор ей очень трудно дался.) А у нашего Скрябина как-то… ну… как-то… Ну нету никакого «ого»! Какая там гордость? Стыд один…
Я поймала кота и заглянула. С тех пор как мы заглядывали туда с продавцом этого кота, который уверял, что эти… ну… два… две… они — налицо, верней, под хвостом, и — ого! С тех пор эти… ну… две… два… Они… растворились. Кот Скрябин, Скрябчук, Скряба, а по паспорту Скрябин Тигрисс Второй оказался кошкой.
— Мама, Скрябин — кошка.
— Не-ет!..
— Да.
— Кошка?! — побледнела мама. — Мой Скрябин — кошка? Он — она?!
Я помню, мама предупреждала, мама просила, что только не кошку, нет, кошку — нет и нет! Ни за что. Все что угодно, но не кошку. Только не кошку! Только чтоб был кот. Кот! Ка О Тэ!
— У-у-у-ужас… — прошептала мама. — Я этого не выдержу… Я же любила в нем кота…
Раз… Два… Пятнадцать… Тридцать… Я капала маме корвалол.
Так по моей милости в маленькой уютной квартире вместо любимого, единственного в мире кота вдруг появилась ненавистная кошка. Подлая коварная кошка, кусачая, вороватая. Кошка, которая игнорировала дорогущие когтеточки, испортила обои и погрызла подлокотники кресел. Кошка, которая в перспективе должна была принести гроздь котят, за которыми надо будет ухаживать и пристраивать их в хорошие руки.
— Н-не-е-ет! — Мама заломила руки и разрыдалась. — Я любила в Скрябине котика, я прощала Скрябину все. Все то, что можно простить только котику, а кошке — никогда. Я не хочу кошку, верните мне моего котика… Верните мне Скрябина! Я не буду любить эту незнакомую кошку, я не могу ее любить, хоть она и композитор!!!
А несчастный композитор, кстати, еще за два дня до выяснения, видимо, что-то почувствовал и, предвидя развязку, понуро возлег кучкой у входной двери, словно чего-то ждал. От этого мама плакала еще горше:
— Он знает! Он знает, что я его не хочу… Ее… Ее-о-о-о-о-о!!! О-о-о-о!!! Ы-ы-ы-ы-ы-ы!!!
Я чувствовала себя виноватой. И решила забрать Скрябина к нам — у нас большой дом, у нас полно животных, еще один — будет незаметно.
Словом, я забрала все котовье приданое, его вещички, любимую игрушку — удочку с крабом, с которой Скряба не расставался (лась). Его (ее) горшок, его (ее) кормушечку и поилочку, его (ее) щетки и шампунь и перевезла его (ее) к нам.