– Кто это? – Щукина ткнула в сторону двери, за которой раздавались голоса Берестова и Лешевича.
– Один мой знакомый, – неуверенно пробормотала Юля, надеясь в душе на то, что Щукина не узнает в этом домашнем и милом человеке кандидата на пост президента Игоря Николаевича Берестова.
– Ты спишь с ним? Извини. Я хотела спросить…
– А ты не стесняешься, как всегда. – Юля подумала, что не помешает для пользы дела немножечко отступить от истины. – Да, я не только сплю с ним, но и ем, и пью, и дышу одним с ним воздухом. Он хороший человек, любит меня, а теперь вот решил подарить мне это путешествие в Париж. Не правда ли, это замечательно?
– Я рада за тебя, Земцова, хотя и у меня в жизни успели произойти кое-какие перемены. Но я не хотела бы пока тебе о них рассказывать. Дело в том, что я здесь живу тоже не одна и вполне возможно, что я не вернусь домой…
– Лешевич?
– Что ты! – Надя замахала руками. – Не сходи с ума! Володька просто мой хороший знакомый, я познакомилась с ним случайно на одном приеме. Я имею в виду совершенно другого мужчину. Он очень богат и купил мне дом.
Надя поняла, что выболтала все то, что несла сюда, в этот гостиничный номер, как фужер с драгоценным напитком, который намеревалась пить по капле, доставляя наслаждение себе и принося огорчение другим (в частности, Юле). Но не выдержала и выдала на-гора все важное, от чего у нее и самой еще перехватывало дух.
– Представляешь, дом неподалеку от Триумфальной арки, да еще и с прислугой! Мне ведь скоро рожать, и он, Кристиан, ждет не дождется, когда же это наконец случится.
– И этот дом оформлен на тебя?
– И не только дом. Еще два больших земельных участка, и открыт счет в банке.
– Он любит тебя? Кто же он?
– У него банки. А познакомились мы с ним, как это ни странно, у моего врача, кстати, тоже русского, эмигранта, с которым меня свел Женька…
– Где он? Ты же все знаешь, ты лжешь… Говори, неужели ты еще ничего не поняла? – Юля заставила себя замолчать, изнемогая от овладевшего ею сильного желания схватить Щукину за плечи и хорошенько потрясти, приводя в чувство. Слова, готовые сорваться с языка, о том, что она прилетела в Париж единственно для того, чтобы найти Крымова, застряли где-то в горле, как рыбья кость, и теперь жгли ее острой необратимостью. Но нет, она не проговорится, не выдаст своих истинных целей, как бы тяжко ей сейчас ни было. Крымова она найдет все равно, рано или поздно, и телефон, который она уже успела выучить наизусть, отзовется родным Жениным голосом. И вот тогда начнется ее настоящая, реальная, пусть даже трудная жизнь. Она наконец избавится от невыносимого чувства расплывчатости и нереальности происходящего. Даже если Крымов, когда они встретятся (а это не может не произойти), даст ей понять, что Юля для него уже никто, так, женщина из прошлого, одна из целой колонии его искренних и преданных возлюбленных, то все равно она будет продолжать жить дальше с мыслью, что он жив, а это сейчас для нее было самым главным. Она расскажет ему о Харыбине, об Аперманис и, быть может, предупредит его о чем-то страшном, грозящем ему в С. А потом, если от Крымова не последует приглашения вернуться в агентство, она поедет в Москву, поселится у мамы и будет ждать рождения первенца. Жизнь продолжается, и, помимо любви к мужчине, в ней начала просыпаться любовь к своему будущему ребенку…
Разговора с Надей не получилось, то, что Юля от нее услышала, смахивало на блеф, причем довольно примитивный. Но не блефовала ли, не жульничала ли сама Юля, когда сказала ей, что Берестов – ее любовник? Да и с какой стати Щукиной быть с ней откровенной, когда, желая услышать от нее правду, Надя тоже услышала одну ложь. Они лгали друг другу, как совершенно чужие люди, и словно не прежняя Надя Щукина сидела сейчас перед ней, простая и гибкая, услужливая и понятливая, а обновленная, обогатившаяся в замужестве опытом и знающая себе цену женщина, полная непредсказуемости и тайн.
Быть может, они бы поговорили подольше и Юле удалось бы выудить у нее хотя бы крупицу из того, что Надя знала о своем муже, но в дверь постучали, вошел Берестов и, вежливо извинившись, довольно твердым, почти деловым тоном предложил им пройти к столу.
Глава 12
Вечер закончился весьма необычно – Надя пригласила Берестова и Земцову к себе домой. Это было сказано вполне серьезно и не выглядело приглашением из вежливости, а потому придало Юле душевных сил и порадовало забрезжившей надеждой. Да, конечно, и как это она не догадалась раньше, что гостиничный номер – не место для откровенного разговора. Именно откровенного…
Но даже в машине Юля не была уверена, что сама расскажет Наде всю правду о своем пребывании в Париже. И чем ближе они приближались к месту, где вот-вот должен был появиться дом, Надин дом, тем отчетливее она начинала понимать всю абсурдность этой поездки. Ведь ничего, кроме взаимных обвинений и неприятных воспоминаний, их там не ждет. Кроме того, неожиданно усложнилась роль Берестова, который, вполне допуская мысль о возможном предательстве со стороны Земцовой, чувствовал себя явно не в своей тарелке и заметно волновался: ведь им так и не удалось переброситься даже парой слов, и он не знал, рассказала ли ей в спальне Щукина о том, где находится Крымов, или нет.
А еще Юля ждала фарса, мрачного розыгрыша: что, если Щукина привезет их в какую-нибудь дыру, снятую ею за пару франков в день, жалкую конуру наподобие меблированных комнат для дешевых проституток, в которых нет ничего, кроме кровати и биде, и, разрыдавшись, признается своим русским друзьям о постигшем ее несчастье, связанном с трагедией, происшедшей с Крымовым.
Нет, нет, ничего такого быть не может, уж слишком у нее, у этой Щукиной, холеный и счастливый вид. Кроме того, Юле показалось, что Надя вполне искренне, хотя и с чрезмерной злобой, говорила о Крымове и что навряд ли это игра, призванная убедить всех присутствующих в ее разрыве с мужем. Подобное ее поведение можно было понять, если бы на тот момент в спальне, где происходил разговор, находился и Берестов, чужой Наде человек, но при Юле-то какой смысл был наговаривать на бедолагу Крымова, тем более если она и сама призналась в том, что знает, как Земцова и ее муж сохнут друг по другу. Разве явным выражением своего презрения и, быть может, даже ненависти к Крымову она не провоцировала Земцову на возобновление их с Крымовым отношений, на продолжение их романа? Влюбленная в своего мужа женщина не стала бы себя так вести. Следовательно, между ними действительно пробежала черная кошка, если не сам дьявол или, напротив, убийственно красивый и состоятельный ангел в облике какого-нибудь мсье. «И что только он нашел в беременной русской женщине, да к тому же еще и не слишком умной?..» Задавая себе этот вопрос, Юля сгорала от стыда: она окончательно запуталась между такими понятиями, как ревность и зависть, и теперь боялась даже посмотреть в сторону утопающей в сомнительной роскоши и многочисленных тайнах Нади.
В машине звучала медленная джазовая музыка, бьющая по нервам и заставляющая сжиматься сердце: это было приглашение к любви. Странная, дивная музыка, сопровождающая эту ночную фантастичную прогулку по оранжевым от теплого света уличных фонарей бульварам Парижа. Капли на ветровом стекле, мелькающие за окнами нежно-зеленые кроны распускающихся деревьев, сияющие огни реклам, аромат изысканных духов сидящей рядом Нади – все это кружило голову и заставляло думать о несбыточности того, зачем Юля сюда приехала. И снова слезы застыли в ее глазах, готовые сорваться солеными теплыми каплями и покатиться вниз, к губам, и ниже, по подбородку… Но она сделала глубокий вдох и подавила в себе желание разрыдаться. Слишком большая честь для всех присутствующих. Тем более для непонятно зачем затесавшегося в их компанию Лешевича. Четвертый лишний.
– Это площадь Круазель, – услышала она спокойный голос Нади и очнулась. – А это Луврский дворец, площадь Круазель расположена между двумя его боковыми крыльями. Сейчас немного проедем, и ты увидишь большую Триумфальную арку, а оттуда откроется просто потрясающий вид на Тюильри и Елисейские Поля. Я живу чуть дальше, но, учти, в первом округе…
Очевидно, для нее это было важным – жить в первом округе. Маленький русский зверек, молодая самка, отягощенная живущим в ней детенышем, зачатым в глубокой провинции С., нашла в себе силы не только выцарапать в жизненном, открывшемся ей пространстве удобную нишу, но пожелала занять лучшее в смысле социального комфорта место, воспользовавшись только ей одной известными способами. Или же все это всего лишь блеф?..
Больше Надя ничего не говорила, и машина, которой управлял безмолвствующий Лешевич, заскользила по узкой, засаженной каштанами улочке, застроенной особняками, возле одного из которых, с черными кружевными литыми воротами, они и остановились.
– Все, приехали. Ты, Володя, поезжай домой, я тебе завтра позвоню. За меня не переживай, я справлюсь с таким количеством гостей. К тому же моя служанка живет в левом крыле дома, и, если понадобится, я ее разбужу и попрошу поухаживать за нами.
– Все, приехали. Ты, Володя, поезжай домой, я тебе завтра позвоню. За меня не переживай, я справлюсь с таким количеством гостей. К тому же моя служанка живет в левом крыле дома, и, если понадобится, я ее разбужу и попрошу поухаживать за нами.
Лешевич, покинув место водителя, бросился помогать Наде выбраться из машины, после чего, проводив до ворот, поцеловал ей руку и, что-то шепнув ей на ухо и даже, как Юле показалось, поцеловав ее куда-то в шею, вернулся в машину, которая мгновенно сорвалась с места и растворилась в темноте улицы.
– Не обращай внимания, он просто влюблен в меня. Мальчишка, – проронила как бы небрежно Щукина, и Юля заметила, что Надя, обращаясь к ней, словно нарочно старается не замечать присутствия Берестова. Причин, на взгляд Юли, здесь могло быть всего две: либо она узнала его и теперь выражала ему свое презрение как представителю власти, либо ей было на него просто наплевать, а потому она его действительно не замечала и воспринимала как занявшего место Крымова любовника Земцовой.
Берестов же, напротив, старался всячески напомнить о себе, то предлагая Щукиной опереться на его руку, то задавая ей ничего не значащие, связанные с показавшимся в глубине аллеи домом, вопросы, на которые Надя отвечала неохотно и тоном, с каким обращаются к олигофренам или маленьким, бестолковым и успевшим порядком надоесть детям. Но Берестов оказался не так глуп, чтобы обращать на это внимание. «Главным для него в тот момент, – подумала Юля, – был сам факт своего присутствия рядом с женой Крымова, пока что единственным человеком, который действительно мог знать о его местонахождении».
И только когда они втроем подошли к высокому парадному крыльцу дома, Юля, к своему величайшему стыду, вспомнила, что даже не представила Щукиной Берестова. Очевидно, увидев ее, как призрака из прошлого, в гостиничном номере и находясь в высшей стадии нервного перевозбуждения, она не думала ни о чем другом, кроме возможности поскорее расспросить Надю о Крымове. Ради этого они, в сущности, и приехали, и к чему было распыляться на никому не нужные церемонии?
А уж знакомить их сейчас, на улице, показалось Юле тем более глупым. Она решила оставить это на потом.
Надя достала из кармана нечто похожее на пластиковую карточку и сунула в невидимую щель в стене, слева от массивной застекленной двери, после чего раздался мелодичный короткий звонок, дверь открылась, и они вошли в тут же замерцавший мертвенным сиреневым светом холл.
– Проходите, моя собака в другом крыле, с Розмари, так что ничего не бойтесь. Дом большой, мне самой потребовалось довольно много времени, прежде чем я здесь освоилась, но потом поняла, что он – как живое существо, или принимает, или нет… Но меня он принял. Должно быть, Кристиан знает секрет, как сделать так, чтобы только что купленный дом полюбил свою новую хозяйку…
Юля шла за Берестовым, торопливо следующим за Щукиной, стараясь не отставать. Кто бы подумал, что у беременной женщины такая прыть? Надя шла по полутемному коридору к лестнице очень быстрым и бодрым шагом, словно кто-то другой только что с трудом выбирался из машины. На лестнице вспыхнул свет, дальше засиял и холл второго этажа; в распахнутые двери гостиной троица вошла почти одновременно, настолько они оказались широки, и остановилась при виде небольшого круглого столика, накрытого явно на одну персону и свидетельствовавшего о том, что, очевидно, и Надя, хоть и предупрежденная Лешевичем о предстоящей встрече с Земцовой, до последнего не верила в ее реальность, а потому распорядилась приготовить ужин только для себя.
– Надя, – охрипшим от волнения голосом сказала Юля, – я не представила тебе моего спутника… Прошу меня извинить, – она повернулась к Берестову, который встретил ее понимающим и довольно миролюбивым взглядом, – это Игорь.
– Да брось ты, Земцова, какая мне разница, как зовут твоего любовника…
Надя произнесла это не зло, а просто словно они все трое были знакомы уже много лет, как если бы вместо Берестова здесь стоял дружок Шубин, но от этого «какая мне разница…» Юле вдруг стало трудно дышать. Она слышала, что люди со временем меняются, но не до такой же степени! И она бы ответила Наде соответствующим образом, но не имела права сейчас осложнять их и без того сложные отношения.
– Игорь, или как вас там, не сердитесь на меня, но это все тоже сплошные условности… – Надя сняла с себя пальто и бросила его на стоящую возле стены маленькую кушетку, после чего жестом предложила своим гостям последовать ее примеру. – Надо было раздеться внизу, но я как-то слишком быстро забралась сюда… Знаете, наверное, я проголодалась, пока мы ехали. Вы вот не заметили, а ведь я в вашей дурацкой гостинице практически ничего не ела. Думаю, что это от волнения: не каждый день к тебе приезжают такие гости… Юля, расслабься и не считай, что я тебя обманула и привезла к чужим людям. Здесь живу я и временами Кристиан – мой жених. Ах да, чуть не забыла, еще Розмари, но я ее воспринимаю как мебель, я пользуюсь ее услугами и стараюсь не думать о том, что она тоже человек. Считаю, что ей крупно повезло: она живет в доме, заметь, МОЕМ доме, питается за мой счет, да еще и получает за это прилично…
– Ты здорово изменилась.
– Нет, я всегда была такой. Игорь, хотите выпить?
* * *Как ни сопротивлялся Берестов, его все равно без церемоний, предложив ему только выпивку, отправили спать. А Надя, все же разбудив свою «этажерку» (так в последнем варианте прозвучала мебельная сущность ее служанки, или экономки, Розмари – она и сама не могла точно определить, с кем же ей приходится жить под одной крышей и кого она упорно не хочет считать живым существом), заставила ее подогреть молоко и принести еще один прибор, для Земцовой.
– Могу себе представить, что ты обо мне думаешь… – проронила Щукина, дождавшись, когда Розмари выйдет из гостиной. – Что я, такая свинья, бросила Крымова, сошлась с богатым французом и превратилась в злую и циничную бабу… Но это не так. И такой, какую ты сейчас видишь перед собой, меня сделал твой обожаемый Крымов. Это он бросил меня, когда у меня начался токсикоз и я стала похожа на заболевшую и отощавшую мартышку. Ты бы видела меня в начале беременности, когда все мое лицо стало коричневым, тело приобрело освенцимскую трагическую форму, а безобразный живот, вдруг начавший распирать мою одежду, сделал меня сексуально непривлекательной настолько, что твой Женечка потерял аппетит и старался вовсе не смотреть в мою сторону. Да, он продолжал меня любить как человека, как жену, которая ждет его все дни и ночи напролет, которая жарит ему котлеты и варит кофе по утрам. Быть может даже, он уважал меня из-за живущего во мне ребенка, который так изуродовал меня… Но когда это невыносимое дитя, строя внутри меня свой собственный скелет, отобрало у меня передний зуб, сделав из меня отвратительную уродину, терпение у нашего эстета Крымова кончилось, и он ушел от меня. Вернее, он завел себе любовницу. Не беременную, не беззубую, с ангельским лицом и потрясающей фигурой…
– Как вы оказались в Париже?
– Очень просто. Кристиан, через своих русских друзей, вышел на Крымова и пригласил поработать на него…
– Кажется, ты говорила, что вы познакомились с ним у твоего врача-эмигранта?
– Совершенно верно, – невозмутимо ответила Надя, – но прежде, чем мне встретиться с моим врачом, Кристиан как раз и вышел на Крымова, пригласил его в Париж и заодно помог нам с врачом, это же так просто. Русские люди, находясь далеко от России, должны помогать друг другу. Чем мы хуже евреев?
– Ты хочешь сказать, что в Париже есть люди, которые знают Крымова?
– Больше того: они прежде жили в нашем родном С., и многие из них были обязаны своим воскрешением именно Женечке… Ты не забывай, что Крымов спас не одну душу, с небескорыстной помощью Корнилова, кстати… И если бы не они, гнить бы этим «новым французам» на нарах. Так вот, я отвлеклась. Кристиану необходимо было найти одного человека, который хранил у себя какие-то важные бумаги его покойного отца. До этого Кристиан думал, что и этот человек уже давно умер, а потому ничего не предпринимал для того, чтобы его разыскать. А тут вдруг он случайно узнает о том, что этот тип жив, но живет где-то чуть ли не в Австралии… Словом, будучи и без того человеком весьма богатым, он выманил Крымова из С. (что для него оказалось сущим пустяком!), поручил ему найти этого человека, и, когда Женя его разыскал (но не в Австралии, а в Швейцарии) и даже привез Кристиану нужные ему бумаги, он сразу же расплатился с ним… И все бы этим закончилось, если бы он не увидел меня. Мой организм к тому времени, как все это случилось, словно пришел в себя и принялся рисовать на моем лице румянец, щедро увеличивая мне грудь… Зуб я вставила уже здесь, и, когда Кристиан впервые увидел меня, мы поняли, что полюбили друг друга, и я сказала об этом Крымову.