Джимми, Плешивый и я каждый день вместе возвращались из школы. (Эйбу Мартенсону было с нами не по пути, что и спасало нас от его компании). Однажды, как обычно, мы втроем шли домой, и вдруг Джимми предложил:
— Эй, давайте зайдем к моей подружке. Я хочу вас познакомить.
— Раз хочешь, вот и ебись сам, — сказал я.
— Нет, нет, — запротестовал Джимми, — она классная девчонка. Просто познакомлю вас и все. Я ее еб только пальцем.
Я видел его девчонку — Анну Уизертон — она действительно была красивая — длинные каштановые волосы, большие карие глаза, спокойная и с отличной фигурой. Я никогда с ней не разговаривал, но знал, что она ходит с Джимми. Богатые парни пытались отбить ее у Джимми, но она отшивала их. Первоклассная девица.
— У меня есть ключи от ее дома, — уговаривал Джимми. — Мы зайдем и подождем ее. Они позже заканчивают учебу.
— Скучная перспектива, — упирался я.
— Да кончай ты, Хэнк, — вмешался Плешивый. — Что, торопишься домой, чтобы быстрее подрочить?
— В этом тоже есть своя прелесть, — ответил я.
Джимми открыл парадную дверь, и мы вошли в дом — чистое и уютное местечко. Навстречу нам выскочил маленький черно-белый бульдог и, виляя своим хвостом-обрубком, подбежал к Джимми.
— Это Бонис, — представил нам пса Джимми. — Бонис любит меня. Смотрите!
Джимми сплюнул себе на ладонь правой руки, схватил Бониса за пенис и начал подергивать его.
— Эй, ты что делаешь? — завопил Плешивый.
— Они держат его во дворе на привязи. Он никогда не пробовал сучку. Ему нужна разрядка! — объяснил Джимми, наращивая темп.
Член Бониса, отвратительно красный и тонкий, сочился мерзкой слизью. Пес начал поскуливать. Джимми, не отрываясь от дела, поглядел на нас.
— А вы знаете нашу любимую песню? Ну, нашу с Анной? Она называется «Когда багровый закат ложится на засыпающий сад».
Наконец Бонис кончил. Сперма выстрелила на ковер. Джимми встал и подошвой своего башмака размазал ее по ворсу ковра.
— На днях я выебу Анну. Это точно. Она сказала, что любит меня. Я тоже ее люблю, особенно между ножек.
— Ты животное, — сказал я. — Меня тошнит от тебя.
— Эй, Хэнк, я же знаю, что ты так не думаешь, — улыбнулся Джимми и пошел на кухню.
— У нее хорошая семья — отец, мать и брат. Брат знает, что я собираюсь дернуть Анну. Но он не может мне помешать, потому что я размажу его в говно. Он слабак. Эй, смотрите-ка сюда!
Джимми открыл холодильник и достал бутылку молока. У нас дома, по старинке, стоял ящик с искусственным льдом. Очевидно, Уизертоны были зажиточной семейкой. Джимми вывалил из ширинки член, содрал с бутылки картонную крышку, вложил головку в горлышко и поднатужился.
— Несколько капель, для вкуса. Пусть полакомятся моими ссаками, — прокомментировал он свои действия, спрятал член в штаны, закрыл бутылку, встряхнул ее хорошенько и поставил в холодильник.
— Так, — продолжал он рыться в холодильнике, — что это — желе? Значит, сегодня вечером у них на десерт будет желе. Ну, что ж, вместе с желе они отведают…
С этими словами Джимми вытянул из холодильника вазочку, и тут мы услышали звук вставляемого в замок ключа. Щелк — и дверь отворилась. Джимми мигом убрал желе в холодильник и закрыл его.
Анна вошла в дом… На кухню.
— Анна, — разулыбался Джимми, — я хочу познакомить тебя с моими лучшими друзьями, Хэнком и Плешивым.
— Привет!
— Привет!
— Привет!
— Это — Плешивый. А это — Хэнк.
— Привет.
— Привет.
— Привет.
— А я видела вас, ребята, на школьном дворе.
— Да, — сказал я, — мы там постоянно околачиваемся. И тебя мы тоже видели.
— Ага, — подтвердил Плешивый.
Джимми внимательно посмотрел на Анну и спросил:
— У тебя все нормально, детка?
— Да, Джимми, я думала о тебе.
Анна подошла к Джимми, они обнялись и стали целоваться. Они стояли прямо перед нами и целовались. Джимми глянул на нас и подмигнул правым глазом.
— Ну, тогда мы пошли, — сказал я.
— Нам пора, — добавил Плешивый.
Мы вышли на улицу и двинулись к дому Плешивого.
— Похоже, он ее действительно дернет, — сказал Плешивый.
— Похоже, — согласился я.
39
Однажды, в воскресенье, Джимми уговорил меня пойти с ним на пляж. Ему приспичило искупаться. Я не хотел светиться в плавках из-за фурункулов и шрамов на спине. А вообще у меня было хорошее тело. Но никто не мог оценить этого. Никто не видел моей хорошо развитой грудной клетки и великолепных ног.
В то воскресенье мне нечем было заняться — деньги кончились, в футбол на улице не играли, и я решил, что пляж принадлежит всем. Я тоже имел право посещать его, а мои фурункулы и шрамы не были противозаконны.
Мы сели на велосипеды и двинулись в путь. Нам предстояло преодолеть пятнадцать миль. Меня это не смущало. У меня были крепкие ноги.
До Калвер Сити я мчался рядом с Джимми, затем мало-помалу я стал прибавлять. Джимми засопел, пытаясь не отставать. Видно было, что он задыхается. Я достал сигарету, прикурил и протянул пачку Джимми.
— Хочешь?
— Нет… Спасибо…
— Послушай, это круче, чем стрелять в птиц из рогатки, — веселился я. — Надо бы нам почаще выезжать куда-нибудь!
Я снова поднажал, и у меня еще оставался приличный резерв силенок.
— Действительно, здорово, — продолжал я. — Слушай, даже лучше суходрочки!
— Эй, помедленнее!
Я оглянулся.
— Нет ничего лучше, чем покататься на велике с другом. Вперед, друг! — прокричал я и нажал на педали со всей мощью.
Я несся вперед, и ветер обдувал мне лицо. Приятное ощущение.
— Эй, подожди! ПОДОЖДИ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ! — орал позади Джимми.
Я рассмеялся и заработал с бешеной скоростью. Очень скоро Джим отстал на полквартала, затем на квартал, два, три. Никто не знал, насколько я был хорош, никто не догадывался о моих возможностях. Я был неведомым чудом. Солнце заливало все вокруг желтым светом, и я прорывался сквозь эту желтизну, как остроотточенный нож на колесах. Мой отец был нищим, но все женщины мира любили меня…
На полной скорости я объехал ряд автомобилей, выстроившихся перед светофором. Теперь даже машины были позади меня. Но недолго. Парень и девушка в зеленом купе нагнали меня и поехали рядом.
— Эй, пацан!
— Чего? — повернулся я на окрик парня.
Он был крепкий, лет двадцати, волосатые руки в татуировках.
— Где, по-твоему, ты едешь? — спросил волосатый. Он выпендривался перед своей девчонкой. Она была милашка, ее длинные светлые волосы развевались на ветру
— Отъебись, приятель! — сказал я.
— Что?
— Я сказал, отъебись! — повторил я и выставил средний палец. Он продолжал ехать рядом.
— Ты собираешься надрать ему задницу. Ник? — услышал я голос девчонки.
Он все ехал рядом.
— Эй, малявка, — сказал парень, — я не расслышал, что ты сказал. Не повторишь?
— Да, повтори-ка, — попросила милашка, ее длинные светлые волосы все развевались на ветру.
Это разозлило меня. Она вывела меня из себя. Я повернулся и, глядя на него, сказал:
— Вы хотите неприятностей? Остановитесь. Я устрою.
Он рванул вперед меня, остановился и открыл дверцу. Как только он вышел из машины, я свернул на боковую улицу, проскочив перед самым носом у «шеви». Водитель «шеви» бешено засигналил. Напоследок я расслышал, как рассмеялся волосатый парень.
Дождавшись, пока зеленое купе уедет, я вернулся на бульвар Вашингтона, проехал еще несколько кварталов, остановился и уселся поджидать Джимми на автобусной остановке. Джим был еще далеко. Когда он, наконец, подъехал, я притворился спящим.
— Хватит, Хэнк! Мне надоело это говно!
— О, привет, Джим. Ты уже здесь?
Я старался выбрать на пляже место побезлюдней и всячески подвигал к этому Джима. В рубашке я чувствовал себя нормально при любом скоплении народа, но стоило мне ее скинуть, как я начинал комплектовать. Я ненавидел других купальщиков за их неущербные тела. Я презирал это стадо загорающих, купающихся, жрущих, спящих, разговаривающих и играющих в мяч. Меня раздражали их бронзово-гладкие спины, чистые лица, развевающиеся на ветру волосы, блестящие глаза, пупки, плавки и купальники.
Я растянулся на песке, думая о том, с каким удовольствием врезал бы Джимми по его толстой жопе. Что он понимает в этой жизни?
Джим лег рядом со мной.
— Ты чего завалился? Пошли купаться.
— Попозже.
Прибрежные воды кишели людьми. Что такого притягательного в пляжах? Почему людям нравится толочься на них? Неужели нет более интересного занятия? Все же какие они безмозглые твари.
— Прикинь, — придвинулся ко мне Джим, — бабы заходят в воду и первым делом ссут.
— Ага, а ты первым делом глотаешь, — бросил я, и продолжил свои размышления.
Джим лег рядом со мной.
— Ты чего завалился? Пошли купаться.
— Попозже.
Прибрежные воды кишели людьми. Что такого притягательного в пляжах? Почему людям нравится толочься на них? Неужели нет более интересного занятия? Все же какие они безмозглые твари.
— Прикинь, — придвинулся ко мне Джим, — бабы заходят в воду и первым делом ссут.
— Ага, а ты первым делом глотаешь, — бросил я, и продолжил свои размышления.
Похоже, мне так и не удастся ужиться с людьми. Наверное, придется податься в монахи. Я буду вынужден изображать веру в Бога и жить в келье, играть на органе и воздерживаться от вина. Ни одна женщина не испробует мой член. Меня будут отсылать в дальний скит на месячную медитацию, где я не смогу никого видеть и куда никто не сможет переслать мне вина. Правда, существовала одна серьезная проблема, которая ставила под сомнение осуществление пострига, — черные монашеские одеяния шили из шерстяной материи. Эта одежонка хуже, чем моя военная форма, я просто не смогу носить ее. Похоже, мне придется подумать над другим вариантом.
— Oгo, — заволновался Джим.
— Что там? — поднял я голову.
— Вон, девчонки поглядывают на нас.
— Ну, и что?
— Пока ничего, просто разговаривают и смеются. Но, возможно, они собираются подвалить к нам.
— Точно?
— Да. Если они начнут приближаться, я предупрежу тебя, а ты повернись на спину.
На груди у меня было всего несколько прыщей и шрамов.
— Не забудь, — суетился Джим, — когда подам знак, перевернись на спину.
— Я уже слышал это, — сказал я и снова опустил голову на руки. Я знал, что сейчас Джим смотрит на этих девчонок и улыбается. Умел он подсекать баб.
— Мокрощелки, — выругался Джим, — да они, кажется, еще совсем бестолковые.
Зачем я пришел сюда? — думал я дальше. — Почему всегда приходится выбирать между плохим и ужасным?
— О, о, Хэнк, они идут!
Я посмотрел. Их было пятеро, и они приближались. Я перекатился на спину. Они подошли, хихикая, и остановились. Одна из них громко высказалась:
— Эй, а ребята ничего — симпатичные.
— Девчонки, вы здесь неподалеку живете? — спросил Джим.
— Ага, — раздалось в ответ, — мы гнездимся вместе с чайками!
Все захохотали.
— Ну, а мы орлы, — нашелся Джим. — Правда, я не знаю, что делать двум орлам с пятью чайками.
— Интересно, а как это происходит у птиц? — поинтересовалась цыпочка в желтом купальнике.
— Черт его знает, — притворно задумался Джим. — Может, нам следует поэкспериментировать?
— Для начала, может, присоединитесь к нашему гнездилищу? — предложила в красном купальнике.
— Конечно, — согласился Джим.
Вели беседу только три девушки. Две же просто стояли, поправляя свои купальники.
— Без меня, — отказался я.
— Что случилось с твоим приятелем? — спросила Джимми девица, которая теребила купальник на своей точеной попке.
— Он стесняется, — ответил Джим.
— А что это он? — переспросила девица, поигрывающая лямочкой лифа.
— Ну, просто застенчивый, — отбрехался Джим, встал и ушел с прекрасной пятеркой.
Я закрыл глаза и стал слушать волны. Тысячи видов рыб поедали друг друга в толщах океана. Бесконечное множество прожорливых ртов и испражняющихся анусов толклось на суше. Весь земной шар был населен ртами и жопами — жующая, срущая и ебущаяся Планета.
Я перевернулся и увидел Джимми в окружении девиц. Он стоял, выпятив грудь и выставив напоказ яйца. У него не было такой рельефной груди и таких мощных ног, как у меня. Он был тонкий, изящный, с черными волосами, маленьким своенравным ртом и великолепными зубами, аккуратными ушами и длинной шеей. По сравнению с ним у меня не было шеи вовсе, казалось, моя голова сидит прямо на плечах. Я был сильный и кряжистый, но женщинам нравились денди. И все же, если бы не мои прыщи и рубцы, я все равно был бы сейчас рядом с ними и продемонстрировал свои достоинства. Мои гигантские яйца, словно вспышки молний, озарили бы и взбудоражили их примитивные рассудки. Я — сын нищих, с содержанием в 50 центов в неделю — поразил бы их в самую сердцевину.
Девицы соскочили с покрывала и бросились в воду вслед за Джимми. Я слышал их смех и крики — крики безумцев… Что? Нет, конечно, они были прекрасными, ведь они еще не стали взрослыми, не превратились в родителей. Они смеялись от души и искренне радовались. Они не боялись повседневных забот. В их жизни еще не присутствовал здравый смысл, в их действиях не проглядывал порядок вещей. Вот Д. Г. Лоуренс понимал это. Всем нужна любовь, но не такая, которую практикуют большинство людей и которая ничего не дает. Старик Д. Г. кое-что кумекал в этом. Его приятель Хаксли был просто интеллектуальный невротик, но какой чудесный невротик. Гораздо лучше Бернарда Шоу с его тяжеловесным умищем, который, как громоздкий киль, бороздил по дну жизни, кропотливо разрешая все новые и новые задачи, и постепенно превращающимся в непомерное бремя, мешающее живому ощущению действительности. Его блестящая речь по большому счету — беспросветная тоска, терзающая сознание и сердце. Но все же стоило почитать их обоих. Приходило понимание, что мысли и слова могут быть обворожительны, хотя, в конечном итоге, они и бесполезны.
Джим резвился в океане, брызгая на девиц. Он был их Нептуном, и они любили его — видного и многообещающего. Да, он был великолепен. Он знал секрет успеха. Я проглотил много книг, но Джим пролистал ту, о которой я и понятия не имел. Это был гениальный артист в узких плавках, подчеркивающих размеры его гениталий, с шаловливым взглядом и кругленькими ушами. Я не мог противостоять ему, так же, как и тому громиле, что прогуливался в зеленом купе со своей милашкой, чьи волосы так восхитительно развевались на ветру. Оба они имели то, чего заслуживали. А я был всего лишь пятидесятицентовым засранцем, блуждающим в полном неведении по цветущему океану жизни.
Я наблюдал, как они выходили из воды, лоснящиеся, гладкокожие, юные и желанные. Я жаждал их внимания, но только не из жалости. И еще, несмотря на их свежие безупречные тела и резвый ум, я осознавал свое преимущество перед ними, ведь они по существу еще не нюхали пороха. И когда напасти и бедствия все же просочатся в их жизни, то, наверняка, для них это будет слишком неожиданно и чересчур тяжело. Я же был готов. Частично.
Я наблюдал, как Джим вытирался, одолжив полотенце у одной из своих русалок. Ко мне подошел малыш, мальчишка лет четырех, он захватил в свой крошечный кулачок песку и швырнул его прямо мне в лицо. Я не пошевелился. Забияка стоял, грозно хмурясь, и его испачканный в песке ротик победоносно скривился — маленький избалованный нахал. Я поманил его пальцем, чтобы он подошел поближе. Ну, давай же, давай! Засранец не двигался.
— Эй, парнишка, иди сюда. У меня есть целая коробка конфет из крысиных какашек специально для тебя.
Злыдень поморщился, повернулся и побежал. Я смотрел на его маленькую несуразную жопку. Две грушевидные ягодицы усердно толкались, словно хотели оторваться друг от друга. Рядом объявился другой враг — Джим — великий бабник. Он стоял надо мной и тоже хмурился.
— Ушли, — сообщил он.
Я посмотрел на то место, где они сидели, девиц действительно не было.
— Куда они дают? — спросил я.
— Кто ебать дает? Я взял телефончики у двух самых лучших.
— Лучших в чем?
— В ебли, дрочила!
Я встал.
— За дрочилу я тебя сейчас урою, сука!
Его лицо было особенно красиво на морском ветру. Я живо представил себе, как он рухнет на песок и будет корчиться от боли. Джим отпрянул.
— Спокойно, Хэнк. Ты можешь взять телефон в любое время.
— Оставь себе. У меня не такие крутые яйца, как у тебя!
— Ну, хорошо, хорошо. Мы же друзья, правда?
Мы двинулись по пляжу за своими велосипедами, которые спрятали за чьим-то домом на берегу. Мы шли по раскаленному песку, и каждый знал, чей сегодня был день. Кулаки ничего не могли изменить в этой ситуации. Конечно, с их помощью можно было добиться некоторого облегчения, но не больше. На обратном пути я уже не пытался обставить Джимми на своем велосипеде. Мне нужно было нечто радикальное, например, зеленый купе с блондинкой, чьи волосы развевались бы на ветру.
40
РТОК был отстойником неудачников. Как я уже говорил, этот класс был альтернативой физкультурной группе. Я мог бы пойти в физкласс, но мне не хотелось, чтобы все таращились на мои гнойники и шрамы. Личный состав РТОК состоял из чудил, не любивших спорт, и из тех бедолаг, которых запихали сюда родители. Они считали это проявлением патриотизма. Среди богатых родителей было больше патриотов, наверное, потому что они и теряли больше в случае порабощения страны. Бедных родителей-патриотов было гораздо меньше, и зачастую они проявляли его только потому, что этого от них требовали, косвенно, но требовали. Или же таким хитроумным маневром они могли приподняться в глазах общественности. Подсознательно, бедняки (особенно чернокожие) понимали, что им ничего не грозит, если страну поработят русские, немцы, китайцы или японцы. Возможно, что ситуация даже улучшится. Но так как большинство родителей челсовских учеников были при бабках, у нас в школе числился один из самых больших РТОКов в городе.