– Ну да, – озадаченно пробормотала Алё– на. – Ну да, завтра милонга студии «Аргентина» в ресторане «Онегин». А что? Вы решили пойти на милонгу? Вы разве занялись аргентинским танго?
– Ну, немного занялись. Сейчас им все интересуются, нельзя же отставать, – решительно сказала Жанна. – Но с Гошкой танцевать трудно, он меня все время поправляет – то я не введусь, то я веду… Короче: Дафна, вы опять ведете! Вообще жениться ему пора. Парню тридцатник стукнул, а он все дитятку малого из себя строит.
Алёна промолчала, никак не отреагировав на то, что Игорь так и не женился. Ну и что? Ей от этого ни жарко ни холодно.
– Значит, вы хотите пойти завтра на милонгу? – уточнила Алёна.
– Хочу. И Гошку сманю. Причем мы не просто так придем, а приведем нового партнера. Я с ним в поезде познакомилась. Он москвич, какой-то бизнес тут имеет. Я толком не поняла, что там с чем коммерсуется, но главное – он занимается в Москве аргентинским танго и страшно желает узнать, как тут поживают наши нижнегорьковские тангерасты.
Услышав последнее слово, Алёна только вздохнула. Люди, которые танцуют танго, называются по-испански тангерос. Один – тангеро, одна – тангера, много – тангерос. Форма множественного числа не изменяется по падежам, однако тангерос сплошь и рядом называют тангеросами, тангерáсами и, само собой, тангерастами. Это уже высший пик остроумия. Как раз в стиле Жанны.
– Поживаем мы не так бурно, как в Москве, но тоже очень неплохо, – ответила она с прежней сдержанностью.
– Посмотрим, посмотрим! – жизнерадостно, как всегда, воскликнула Жанна. – Мы на вас, а вы на нас. Кстати, вы там замуж не вышли, Алёнушка, а? А то имейте в виду, мэн из Москвы, кажется, свободен от постоя…
– Замуж я не вышла, – усмехнулась Алё– на. – Неужели вы забыли, Жанна, что я принципиальная противница брака?
– По-о-омню, по-о-омню, – лукаво протянула Жанна. – Ладненько, Алёна, я тогда с вами прощаюсь, мне еще дозвониться Виталий Витальичу нужно. Виталий Витальич Шеметов и есть мой новый знакомый из Москвы, любитель аргентинского танго.
И Жанна положила трубку. А Алёна пошла спать. И сны ее были из серии тех, что снились в разгар ее любви к Игорю. Сны, которые она считала изгнанными из подсознания, оказывается, там все это время таились и только и ждали, чтобы выступить сплоченным фронтом и целую ночь сводить с ума нашу писательницу.
Проснулась она невыспавшаяся и в состоянии… странном. Но, к счастью, вовсе не столь ностальгически-тоскливом, как можно было ожидать.
Потому что – воскресенье. Потому что – милонга!
Теперь Алёна думала не о романе, не о своих несчастных и, видимо, бесследно пропавших десяти тысячах, а о милонге. И даже не только и не столько потому, что туда должен прийти Игорь с каким-то неведомым Виталий Витальичем. Как его там? Фамилия его, кажется, на «ш». Шереметов. Или Шеметов. Да и черт бы с ним, Жанне в этом смысле верить не стоит – нет, не в смысле фамилии, а в смысле прихода их с Игорем на милонгу, – она вполне могла позвонить просто так. Ну вот стукнуло в голову – и решила подергать марионетку Алёну Дмитриеву за некие ниточки, которые называются нервами, что в былые времена умела делать виртуозно. Да, насчет явления Жанны можно не париться. Но сама милонга – явление такого разряда, что заслуживает отдельного, особого, трепетного отношения.
И весь день прошел под знаком милонги. Все-таки Алёна была невероятно зациклена на аргентинском танго. Это была самая большая радость ее жизни – равная творческому процессу и качественному сексу, а по некоторым параметрам и превосходящая их. Параметры звались танго-платьями и танго-туфлями. Все-таки, согласитесь, не имеет особого значения, во что ты одета и обута, когда сидишь за компьютером и валяешь нетленку. В постели с милым другом одежда вообще – третий лишний. А вот на милонге… Хоть и принято считать, что в аргентинском танго главное сосредоточено внутри пары, внешняя сторона имеет огромное значение. Платье должно быть не просто красивым и удобным, но еще вдохновляющим: тебя – на обворожительность и свободу движений, партнера – на желание снова и снова с тобой танговать. О туфлях вообще целые поэмы можно слагать. Само собой, в дорогих, красивых, удобных, устойчивых и в то же время невесомых туфлях знаменитых фирм «Comme il faut» или «Neo tango» и шаг красивее, и баланс лучше. А уж какие в них получаются прелестные украшения ногами! Алёна недавно купила совершенно невообразимые туфли из последней коллекции «Comme il faut» под названием «Puchi», и это итальянистое слово весьма подходило к новому итальянскому платью Алёны – багряному, как вино, нежно-сдержанному по крою, а вот туфли были совершенно несдержанные, вызывающе пестрые сзади и в то же время изысканно-черные спереди, яркие, да еще украшенные золотистыми висюльками… Не туфли, а мечта тангеры! Заодно и мечта сороки.
Короче, можно сказать, что Алёна так или иначе собиралась на милонгу весь день, но когда подошло время, выяснилось, что она еще раздета, не накрашена, серьги не подобраны… В общем, надо поспешать, чтобы не опоздать. Конечно, в принципе безразлично, когда именно приходишь на милонгу, но Алёна предпочитала появляться пораньше. В начале милонги всегда почему-то много свободных партнеров. Есть из кого выбирать, кому именно послать, согласно кодигос, кодексу поведения на милонге, зазывный взгляд. Потом набегает множество тангерочек, а среди них встречаются и помоложе нашей героини, и более раскованно и рискованно одетых, и, чего греха таить… нет, не красивее ее (это просто невозможно, немыслимо), а танцующих чуточку – самую чуточку! – лучше. Поэтому выпадали танды[10] (нечасто, но случалось такое), которые Алёна пропускала. Она прекрасно понимала, что нельзя все время танцевать, но… Но так хотелось!
И вот сегодня она опаздывала. А посему вылетела из дому натурально сломя голову. То есть до такой степени сломя, что, нажав на кнопку домофона и сильно толкнув дверь, едва не сшибла ею с крыльца мужчину, который стоял там и, видимо, собирался нажать код какой-то квартиры. Крыльцо у подъезда, в котором жила Алёна, было невысокое и узкое, перила на нем давно сломались, и вместо них торчала какая-то кривая железяка, которая к тому же болталась, так что если бы вы захотели найти в тех перилах опору, вышло бы с точностью до наоборот.
Именно это и произошло с мужчиной, которого задела дверью Алёна. Он отпрянул, схватился за перила – и они подло подались в сторону, да ладно бы еще в сторону ступенек, а то ведь в сторону провала в стороне от крылечка. Провал был высотой метра в полтора, да еще под ним была ниша, в которую выходило окно фирмы, размещавшейся в подвале дома. В общем, там поболе двух метров получалось. Очень может быть, незнакомец удержался бы на ступеньках, но Алёна в ту минуту вспомнила, как однажды на крыльце ее чемодан не удержался и свалился в провал. От него отвалилось одно колесико, Алёне пришлось возвращаться домой, перепихивать вещи в другой чемодан, менее вместительный и удобный, отчего она чуть на поезд не опоздала… Так вот, мгновенно вспомнив сейчас про разбитый чемодан, наша героиня решила не допустить, чтобы нечто подобное произошло с человеком, которого она толкнула дверью. Поэтому обеими руками (сумка висела на плече и не мешала) вцепилась в него и даже немножко притянула к себе, чтобы уж наверняка удержать. И мужчина тоже за Алёну обеими руками схватился и немножко ее придержал. Таким образом, можно сказать, обнявшись, они несколько мгновений стояли и смотрели друг на друга в последних отсветах, как любят писать поэты, угасающего дня.
Известно, что видел перед собой незнакомец: немыслимую красавицу постбальзаковского возраста с веселыми светлыми глазами, вздернутым носом и темно-русыми кудряшками, распушившимися надо лбом. От глаз ее он не отрывался, а руками осязал безупречные рельефы ее фигуры. Алёна же видела перед собой лицо с несколько острыми чертами, довольно приятное, хотя его привлекательности явно мешали слишком жесткие складки у рта. Мужчине было хорошо за сорок, но это можно угадать, только если присматриваться. С жесткостью в его лице сочеталось некое… легкомыслие. Или бесшабашность, скажем так. Еще можно сказать, что роста он был высокого, довольно худой, а одет во что-то темное – деталей не разглядишь в сумерках.
– Спасибо, вы меня спасли, – наконец произнес незнакомец, все так же глазея на Алёну.
Наша героиня, по свойственному ей обостренному чувству справедливости, хотела напомнить, что сначала чуть не сшибла его с крыльца, но потом решила не быть такой уж самоедкой.
– На здоровье, – обронила она и сделала попытку высвободиться.
Но человек не отпускал.
– А скажите, пожалуйста… – начал было он, но в то мгновение мимо них к двери протиснулась массивная фигура и сказала:
– Леночка, здравствуйте! Как дела?
В голосе звучала милая такая усмешечка, которую при желании можно было принять и за ехидную. Вот так уж получалось, что с обладательницей этой фигуры (с соседкой Ниной Ивановной) Алёна всегда сталкивалась в самых двусмысленных ситуациях, связанных с мужчинами. Ну, например, Нина Ивановна проходила мимо именно в ту минуту, когда Алёна на пороге своей квартиры обменивалась прощальным пылким поцелуем с Андреем или Дракончегом. Или возникала, когда Алёна целовалась с наипершим, наилепшим другом и почти что братом Лешим, с которым они недавно попали в совершенно безумную историю с разными темными знахарями и старинными сокровищами[11]. Она появлялась, когда от Алёны выходил слесарь, электрик, журналист, пришедший брать у нее интервью, – словом, любое существо мужского пола, рядом с которым оказывалась Алёна, немедленно провоцировало материализацию Нины Ивановны. Судя по обычному в таких случаях выражению соседкиного лица, она явно была уверена, что Алёна со всеми этими мужчинами спит. И вот вам, пожалуйста, – еще один!
– Леночка, здравствуйте! Как дела?
В голосе звучала милая такая усмешечка, которую при желании можно было принять и за ехидную. Вот так уж получалось, что с обладательницей этой фигуры (с соседкой Ниной Ивановной) Алёна всегда сталкивалась в самых двусмысленных ситуациях, связанных с мужчинами. Ну, например, Нина Ивановна проходила мимо именно в ту минуту, когда Алёна на пороге своей квартиры обменивалась прощальным пылким поцелуем с Андреем или Дракончегом. Или возникала, когда Алёна целовалась с наипершим, наилепшим другом и почти что братом Лешим, с которым они недавно попали в совершенно безумную историю с разными темными знахарями и старинными сокровищами[11]. Она появлялась, когда от Алёны выходил слесарь, электрик, журналист, пришедший брать у нее интервью, – словом, любое существо мужского пола, рядом с которым оказывалась Алёна, немедленно провоцировало материализацию Нины Ивановны. Судя по обычному в таких случаях выражению соседкиного лица, она явно была уверена, что Алёна со всеми этими мужчинами спит. И вот вам, пожалуйста, – еще один!
Впрочем, Нина Ивановна была тетка добродушнейшая и если и сплетничала о нашей героине, то весьма весело и безобидно. А вот женщина, которая сейчас вслед за ней протиснулась мимо Алёны и незнакомца, была очень даже не безобидная. Не далее как в прошлом году между ними произошла схватка масштаба нешуточного – Раиса делала все, чтобы нашу героиню предать в железные руки охранников правопорядка[12], а когда не удалось, внешне угомонилась, но лютую злость против Алёны все же затаила. Злость подпитывалась воспоминанием о том, как писательница, которая жила этажом выше Раисы, ее однажды (а может, дважды) слегка залила, не уследив за стиральной машинкой. Ну, в общем, обыкновенные жилищные нюансы, которые каждый переживал, ибо квартирный вопрос всех нас одинаково испортил.
– Шла б к себе домой, да и обнималась там сколько хочется, – проворчала Раиса как бы в пространство.
Но Алёна услышала, решительно высвободилась из рук незнакомца и торопливо сбежала по ступенькам. И мигом забыла о встреченном мужчине. Да ну, ерунда, подумаешь! Ей сегодня предстоит обниматься часа три с самыми разными мужчинами, и не просто так обниматься, а быть заключенной в изысканное объятие аргентинского танго, которое называется тоже невероятно изысканно – el abrazo!
* * *А на тех листочках было написано:
Чтобы вполне сохранить свою тайну, дома я не могла заикнуться о занятиях живописью. Я даже помыслить боялась, что N узнает о моем страстном увлечении. Можно вообразить, как бы он все опошлил своим языком, который не знал пощады, унижая… так же, как и его кисть.
И я решила снять близ площади Мадлен каморку, где могла бы хранить мольберты и готовые работы.
А между прочим, готовых работ у меня оставалось не так уж много – они нравились людям, их покупали. Чаще всего, конечно, туристы, но бывало, что и парижане, которым нравилась моя Мадлен, смотревшая на них из былых времен. Ведь многие еще помнили те времена и с удовольствием вызывали их в памяти. Такой площадь была до войны, до крушения мира… Случалось даже, что какой-нибудь человек терпеливо ждал, пока я закончу картину, и потом сразу уносил ее, хотя на ней еще не высохли краски.
Я никогда не запрашивала дорого. И никогда не жалела о том, что продавала. Я отпускала свои творения на волю, как птиц.
Иногда ко мне подходили цветочницы и подолгу стояли за моей спиной, пропуская клиентов. Постепенно с некоторыми мы познакомились (конечно, я представлялась им как Мадлен!) и подружились, и я узнала их истории, невероятно меня заинтересовавшие.
Ну что ж, мои догадки оказались верны: кое-кто из девушек продавал цветы не только днем, но и ночью, но под покровом темноты они торговали теми цветами, которые, так сказать, росли у них между ног.
А впрочем, только ли ночью? Я заметила, что иной раз то одна, то другая девушка, оставив свой товар на соседку, куда-то отлучается в сопровождении мужчины, а потом возвращается одна с тем непередаваемым, таинственно-забавным выражением, которое всегда бывает у женщин, когда они совершили какую-то покупку против воли супруга и по секрету от него, а также если украдкой совокупились с мужчиной.
Ну да, все считают, что проститутки – это когда
Бабенки полуголые сидят,
И позы их одна другой скабрезней.
Соски от возбуждения торчат,
А ноги врозь раскинуты небрежно.
Ничуть не бывало. Посмотрите вокруг, мужчины! И вы удивитесь, сколь много рядом с вами тайных шлюх.
Оказывается, некоторые девушки вскладчину снимали в окрестностях комнатку в подвале или мансарду – и таким образом зарабатывали себе на жизнь.
Впрочем, некоторые занимались этим не столько для заработка, сколько для удовольствия. Многие даже влюблялись в тех, с кем спали, и жаждали ответной любви.
У самой грубой шлюхи
Есть нежные местечки:
Чулочки и колечки,
Сердечные словечки,
Что врут им на крылечке,
Читая вслух стихи
И поднося духи.
Хи-хи, хи-хи, хи-хи!
Литераторов минувшего века, которые писали о проституции, способность шлюх чувствовать, получать удовольствие невероятно оскорбляла. Это было для них неприятным открытием! Они полагали, что каждая женщина непременно должна страдать от своего грехопадения и мучиться угрызениями совести. Искреннее желание смущало их. Мужчины предпочитают покупать притворство, а не получать даром подлинную пылкость. Может быть, их приучили к этому их жены и любовницы, которые ласкали, только получив щедрый подарок?
Я поражаюсь, почему мужчины считают себя вправе оскорблять ту, которой платят за удовольствие. Ведь удовольствие – произведенный женщиной товар. Булочник продает испеченный им хлеб, но булочника почему-то никто не оскорбляет. Или это происходит из тайной потребности всех мужчин непременно унизить любую женщину?
В данном смысле N, мой муж, с его невероятной склонностью к греху, был самым типичным мужчиной. Все женщины для него делились на «богинь» и «половые коврики». И он был одержим тем, чтобы как можно больше первых превратить во вторых, что доставляло ему особую радость, потому что унижало женщину.
А впрочем, он любил унижать и мужчин.
Вообще в нем невероятно был развит инстинкт разрушения. N не выносил счастливых семей и частенько соблазнял жен своих друзей – просто для того, чтобы разрушить такое устарелое понятие, как семейная верность.
Ох уж эта семейная верность!
Я читала, не припомню, у кого, что женщины какого-то арабского племени по традиции отправлялись заниматься проституцией в богатых кварталах, чтобы заработать себе на приданое, которое позволит им купить себе мужа. Они снимали там жилье и сидели на порогах своих комнаток, роскошно одетые, с высокими прическами, надев на себя невероятное количество золотых украшений. А вечерами иногда танцевали при свете костров, звеня ножными и ручными браслетами. Мужчины, которых они мечтали бы видеть своими мужьями, приходили к ним на тайные свидания, но только смотрели на них, не осмеливаясь ни тронуть, ни поцеловать – все это могло принадлежать им только после свадьбы. И девушки становились самыми уважаемыми женами.
Я подружилась с женщиной, которая прикасалась головой к такому количеству подушек, что и сосчитать нельзя, не счесть и постелей, на которых она раздвигала ноги. А мужчин у нее было еще больше, потому что частенько моя приятельница совокуплялась с ними стоя, без всякой подушки и без постели. И все равно каждый раз она испытывала если не плотский восторг, то чистую – да, чистую! – радость от того, что делает мужчину счастливым хотя бы на мгновение. Та женщина была бесконечно добра, я от нее многому научилась.
Еще там были две сестрицы-близняшки, Жаклин и Жанин (они говорили, что их путала даже родная мать). У них было такое множество клиентов, что они быстрей всех распродавали все свои букеты, поскольку не уходили с тем мужчиной, который не купил бы хоть цветок. Иногда, если у одной из сестер были женские дни, она оставалась около товара, а с мужчинами целый день трудилась другая. Вечером, еле живая от усталости, она возвращалась и помогала сестре собирать пустые бидоны и ведра. И все время смеялась… смеялась от восторга жизни!
Почему они не боялись греха? Почему испытывали от него удовольствие?
Такова была их природа. А впрочем, чтобы испытать от греха удовольствие, нужно перестать считать его грехом, иначе угрызения совести отравят все. Это дается только при огромной внутренней свободе, которую многие называют распущенностью. Ну да, проститутка, притом, что она невольница всех мужчин, кои ею обладают, все-таки свободнее всех на свете. В сердце каждого человека скрывается восторг перед жизнью – и страх ее. А все эти девушки ничего не боялись – они просто-напросто страстно любили жизнь.