Я слышу шаги за дверью и знаю, что это он: я узнаю его походку. Ставлю бокал в раковину и, опираясь на столешницу, жду, когда он войдет. В ушах стучит кровь.
– Привет! – говорит он. У него виноватый вид, и язык слега заплетается.
– В тренажерном зале стали подавать пиво? Он улыбается:
– Я забыл сумку с вещами. И заглянул в паб.
Как я и думала. Или он считал, что я так подумаю? Том подходит ближе.
– А чем занималась ты? – интересуется он, продолжая улыбаться. – У тебя виноватый вид. – Он обнимает меня за талию и притягивает к себе. Я чувствую запах пива у него изо рта. – Чем-то нехорошим?
– Том…
– Тсс, – говорит он, целуя меня в губы, и начинает расстегивать на мне джинсы.
Он разворачивает меня к себе спиной. Я не хочу, но не знаю, как об этом сказать, закрываю глаза и стараюсь не думать о том, что он был с ней. Я пытаюсь оживить в памяти первые дни нашего знакомства, когда мы оба рвались в пустующий дом на Крэнхэм-стрит, изголодавшиеся друг по другу и ненасытные.
Воскресенье, 18 августа 2013 года
Раннее утро
Я просыпаюсь от испуга. За окном еще темно, и мне кажется, что Эви плачет. Я иду проверить и вижу, что она крепко спит, вцепившись кулачками в одеяло. Я возвращаюсь в постель, но сон не идет. Я не могу перестать думать о телефоне в тумбочке. Бросаю взгляд на Тома: он лежит, откинув левую руку и повернув голову. По его дыханию понятно, что сон глубокий. Я выскальзываю из постели, открываю ящик тумбочки и достаю телефон.
Я спускаюсь вниз, прохожу на кухню и кручу телефон в руках, собираясь с силами. Я хочу и в то же время не хочу знать. Хочу знать наверняка, но одновременно мне так хочется ошибаться.
Включаю телефон. Потом нажимаю единицу, удерживаю ее и слышу уведомление голосовой почты. Новых сообщений не поступало, сохраненных сообщений нет. Желаю ли я изменить свое персональное приветствие в голосовой почте? Я нажимаю отбой, а потом вдруг меня охватывает абсолютно иррациональный страх, что телефон может зазвонить и разбудить Тома наверху. Я открываю раздвижные стеклянные двери и выхожу во двор.
Трава под ногами влажная, воздух прохладный и напоен тяжелым ароматом дождя и роз. Слышится тихий стук колес приближающегося поезда – он еще далеко. Я дохожу почти до конца сада и снова включаю голосовую почту. Желаю ли я изменить свое персональное приветствие? Да, желаю. Слышится звуковой сигнал, и после паузы раздается ее голос. Ее, а не его!
«Привет, это я, оставьте сообщение».
Мое сердце перестает биться.
Это не его телефон, а ее!
Я снова прокручиваю запись:
«Привет, это я, оставьте сообщение».
Это ее голос!
Не могу пошевелиться, не могу дышать. Я прокручиваю запись снова и снова. В горле стоит ком, я чувствую, что вот-вот лишусь чувств, и в это время наверху зажигается свет.
РейчелВоскресенье, 18 августа 2013 года
Ран нее утро
Одно воспоминание потянуло за собой другое. Словно я сутками, неделями и месяцами бродила в кромешной тьме и наконец что-то нащупала. Словно вела рукой по стене, чтобы перебраться из одной комнаты в другую. Тени перестали расползаться, глаза привыкли к темноте, и я смогла различать предметы.
Не сразу, конечно. Сначала воспоминания казались мне обрывками снов. Я сидела на диване, не в силах пошевелиться от шока, и говорила себе, что память наверняка снова сыграла со мной злую шутку, как уже бывало не раз, когда действительность оказывалась вовсе не такой, какой мне представлялась.
Как, например, когда мы ходили на вечеринку, устроенную коллегой Тома. Я там здорово напилась, но время мы провели отлично. Помню, перед уходом мы расцеловались с Кларой. Она была женой того самого коллеги – чудесная женщина, добрая и славная. Помню, как она говорила, что нам надо продолжить знакомство, как держала мою руку в своей.
Тогда я помнила это очень ясно, а в действительности все оказалось совсем не так. Я узнала об этом на следующее утро, когда Том не захотел со мной разговаривать. Он и рассказал, как все было на самом деле: он не знал, куда деться от стыда, когда я закатила истерику и устроила скандал, обвинив Клару во флирте с моим мужем.
Я закрывала глаза и ясно чувствовала тепло ее руки, когда мы прощались, но на самом деле этого не было. А было другое: Тому пришлось практически силой выволакивать меня оттуда, причем я сопротивлялась и продолжала выкрикивать оскорбления в адрес Клары, а та была вынуждена спрятаться на кухне.
Вот почему, когда я закрыла глаза и начала погружаться в полудрему, когда вдруг снова ощутила холодный спертый воздух подземного перехода и его противный запах, когда увидела подходившего ко мне разъяренного мужчину с поднятым кулаком, это не было правдой. И ужас, охвативший меня, не был настоящим. И когда тот мужчина ударил меня и бросил лежать на земле всю в слезах и крови, это тоже не могло быть правдой.
Только это оказалось правдой! И я все это видела! Все это настолько невероятно, что просто не укладывается в голове. Я смотрю в окно на восходящее солнце, и туман в голове рассеивается.
Все, что он мне говорил, ложь! Я не выдумала, что ударил меня именно он. Я это помню. Как помню и прощание с Кларой после вечеринки, когда она держала мою руку в своей. Как помню страх, который чувствовала, сидя на полу рядом с клюшкой для гольфа. Теперь я знаю, точно знаю, что удар нанесла не я.
Я не представляю, что дальше делать. Бегу наверх, натягиваю джинсы, сую ноги в кроссовки и спускаюсь вниз. Набираю их номер – городской, – но через пару гудков вешаю трубку. Я не знаю, что делать. Я варю кофе, жду, пока он немного остынет, набираю номер сержанта Райли и сразу вешаю трубку. Она мне не поверит. Наверняка не поверит.
Я иду на станцию. Сегодня воскресенье, и первая электричка будет только через полчаса, так что мне остается ждать на скамейке и прокручивать в голове все снова и снова, то отказываясь этому верить, то впадая в отчаяние.
Все – ложь! Мне не привиделось, что ударил меня именно он. Не померещилось, что он быстро уходил, сжав кулаки. Я видела, как он обернулся и что-то крикнул. Видела, как он шел по дороге с женщиной и они вместе садились в машину. Мне все это не показалось и не привиделось. И я понимаю, как на самом деле все оказывается просто. Я помню все правильно, только наложила одно воспоминание на другое. Я видела, как Анна удалялась от меня и на ней было синее платье, и вставила эту картинку в другое воспоминание, в котором Том садился в машину с женщиной. На той женщине были джинсы и красная футболка, а не синее платье. И той женщиной была Меган.
АннаВоскресенье, 18 августа 2013 года
Раннее утро
Я со всей силы швыряю телефон за забор, и он приземляется где-то на щебенке возле путей. Мне кажется, я слышу, как он скатывается вниз, и из него до сих пор доносится ее голос: «Привет, это я, оставьте сообщение». Наверное, эти слова будут звучать у меня в ушах еще очень долго.
Когда я возвращаюсь в дом, он уже спустился по лестнице и, не до конца проснувшись, смотрит на меня, сонно моргая.
– Что происходит?
– Ничего, – отвечаю я и слышу, как у меня дрожит голос.
– Что ты там делала?
– Мне показалось, там кто-то ходит. Я отчего-то проснулась и не могла заснуть.
– Звонил телефон, – сообщает он, потирая глаза.
Я с силой сцепляю пальцы, чтобы унять их дрожь.
– Что? Какой телефон?
– Наш телефон. – Он смотрит на меня, как на ненормальную. – Звонил наш телефон. Кто-то набрал наш номер, а потом повесил трубку.
– А-а. Не знаю. Я не знаю, кто звонил.
Он смеется.
– Конечно, не знаешь. С тобой все в порядке? Ты какая-то странная.
Он подходит ближе, обнимает меня за талию и прижимает мою голову к своей груди.
– Тебе надо было разбудить меня, если что-то услышала. И не следовало туда отправляться одной. Это – мое дело.
– Все в порядке, – говорю я, стискивая зубы, чтобы они перестали стучать.
Он целует меня в губы, проталкивая язык мне в рот.
– Пойдем в постель, – говорит он.
– Думаю, что сначала выпью кофе, – говорю я, стараясь освободиться.
Но он меня не отпускает и крепко прижимает к себе, придерживая одной рукой за талию, а другой за шею.
– Пойдем со мной, – повторяет он. – Никаких отказов я не принимаю.
РейчелВоскресенье, 18 августа 2013 года
Утро
Яне знаю, как лучше поступить, поэтому просто звоню в дверь. Наверное, следовало сначала позвонить по телефону. Не очень-то вежливо заявляться нежданно-негаданно с утра пораньше в воскресенье. Я начинаю хихикать. Это наверняка от нервов. Я не знаю, что делаю.
Дверь никто не открывает. Чувствуя, как нарастает напряжение, я прохожу по боковому проходу. И снова испытываю сильнейшее ощущение дежавю. В то утро, когда я проникла к ним в дом и забрала малышку, я точно не хотела сделать ей ничего плохого. Теперь у меня нет никаких сомнений.
Дверь никто не открывает. Чувствуя, как нарастает напряжение, я прохожу по боковому проходу. И снова испытываю сильнейшее ощущение дежавю. В то утро, когда я проникла к ним в дом и забрала малышку, я точно не хотела сделать ей ничего плохого. Теперь у меня нет никаких сомнений.
Я иду вдоль стены дома в прохладной тени, слышу голос Анны и думаю, не мерещится ли мне. Но нет, Анна действительно сидит во внутреннем дворике. Я окликаю ее по имени и приподнимаюсь на цыпочках, чтобы заглянуть через забор. Она смотрит на меня. Я ожидаю увидеть на ее лице выражение шока, но она, похоже, даже не удивлена.
– Привет, Рейчел, – говорит она, поднимаясь, берет девочку на руки и прижимает к себе. Она смотрит на меня спокойно и серьезно. Глаза красные, на бледном чистом лице ни следа макияжа.
– Чего тебе надо?
– Я звонила в дверь, – отвечаю я.
– Я не слышала. – Она устраивает ребенка у себя на боку и отворачивается, будто собирается войти в дом, но на пороге останавливается.
Я не понимаю, почему она не кричит на меня.
– Где Том, Анна?
– Его нет. Он ушел на встречу со своими армейскими приятелями.
– Нам надо уходить, Анна, – говорю я, и она начинает смеяться.
АннаВоскресенье, 18 августа 2013 года
Утро
По какой-то причине меня вдруг разбирает смех. Бедная толстая Рейчел стоит в саду, красная и потная, и говорит, что нам надо уходить. Именно «нам».
– И куда мы пойдем? – спрашиваю я, когда приступ смеха проходит. Она смотрит меня потерянным взглядом, не зная, что сказать. – Я никуда с тобой не пойду.
Эви ерзает и капризничает, и я спускаю ее на землю. Кожа у меня все еще горит после утреннего душа, когда я нещадно ее скребла, а рот, щеки и язык болят, как от укусов.
– Когда он вернется? – спрашивает она.
– Думаю, не скоро.
На самом деле я понятия не имею. Иногда он может провести целый день, карабкаясь по стенке для скалолазания, – или я считала, что он проводит там весь день. Теперь я не знаю.
Я знаю лишь, что он забрал с собой сумку с вещами для тренажерного зала и скоро выяснит, что телефона в ней нет.
Я подумывала, не переехать ли нам с Эви на какое-то время к сестре, но меня смущает телефон. Что, если его найдут? Там постоянно крутятся ремонтники, телефон могут найти и передать в полицию. А на нем мои отпечатки.
Потом я подумала, что смогу отыскать его сама, но для этого надо дождаться вечера, когда меня никто не увидит.
Наконец до меня доходит, что Рейчел продолжает говорить и задает мне вопросы. Я не слушала ее. Я так устала.
– Анна, – говорит она, подходя ближе и пытаясь поймать мой взгляд своими большими черными глазами, – ты когда-нибудь встречалась хоть с одним из них?
– С кем?
– С его армейскими приятелями. Тебя знакомили хоть с кем-то из них?
Я качаю головой.
– Тебе не кажется это странным?
Вообще-то я только сейчас понимаю, насколько странно ее появление у нас в саду в такой ранний воскресный час.
– Да нет, – отвечаю я. – Они – часть его другой жизни. Одной из его жизней. Как и ты. Какой должна была стать и ты, но мы никак не можем от тебя избавиться.
Она вздрагивает от обиды.
– Что ты здесь делаешь, Рейчел?
– Ты знаешь, почему я здесь, – отвечает она. – Ты знаешь… чувствуешь, что происходит нечто странное…
Она смотрит так серьезно и с таким пониманием, будто действительно за меня переживает. При других обстоятельствах это было бы даже трогательно.
– Хочешь кофе? – спрашиваю я, и она кивает.
Я варю нам кофе, и мы молча сидим в саду, и наше молчание совсем не враждебное.
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я. – Что армейских приятелей Тома не существует? Что он их выдумал? А сам сейчас с другой женщиной?
– Я не знаю, – отвечает она.
– Рейчел?
Она поднимает на меня взгляд, и я вижу в ее глазах страх.
– Ты хочешь мне что-то рассказать?
– Ты встречалась с родными Тома? – спрашивает она. – С его родителями?
– Нет. Они не разговаривают. Они перестали разговаривать с Томом, когда он ушел ко мне.
Она качает головой:
– Это неправда. Я их тоже никогда не видела. Они даже не знакомы со мной, так с чего им меня жалеть?
У меня в голове, где-то у затылка, прячется черный ком. Он образовался, когда я услышала по телефону ее голос. Я пыталась упрятать этот ком подальше, но сейчас он начинает разбухать и разрастаться.
– Я тебе не верю, – говорю я. – Зачем ему это придумывать?
– Потому что он постоянно лжет.
Я встаю, собираюсь уйти. Мне неприятно, что она это говорит. И я злюсь на себя, потому что, похоже, ей верю. Мне кажется, я всегда знала, что Том лжет. Просто раньше его ложь меня вполне устраивала.
– Он умеет лгать, – соглашаюсь я. – Ты понятия не имела про нас, верно? Мы столько месяцев встречались, трахались как заведенные в доме на Крэнхэм-стрит, а ты ни о чем и не догадывалась.
Она с трудом сглатывает и кусает губу.
– Меган, – говорит она. – Как насчет Меган?
– Я знаю. Они были любовниками.
Мне странно, как звучат эти слова, которые я впервые произнесла вслух. Он изменил мне. Изменил мне!
– Не сомневаюсь, что тебе это приятно слышать, – говорю я, – но теперь ее нет, так что это не важно.
– Анна…
Черный ком уже разросся так, что ему тесно в черепе, он обволакивает глаза, и я с трудом различаю предметы.
– Они были любовниками. И это все! Больше ничего! Это совсем не означает…
– Что он убил ее?
– Не смей так говорить! – кричу я вне себя. – Не смей так говорить при моем ребенке!
Я усаживаю Эви за второй завтрак, который она послушно начинает есть без всякого скандала впервые за многие недели. Она как будто понимает, что сейчас меня тревожат другие заботы, и я обожаю ее за это. Я чувствую себя гораздо спокойнее, когда мы выходим в сад, хотя Рейчел по-прежнему там – стоит в самом конце у забора, провожая взглядом уходящий поезд. Немного погодя она замечает, что мы вернулись, и подходит ближе.
– Тебе они нравятся, верно? – говорю я. – Поезда? А я их ненавижу! На дух не переношу!
На ее губах появляется полуулыбка. Я замечаю, что на левой щеке у нее образуется глубокая ямочка. Я никогда ее раньше не видела. Наверное, потому, что редко видела, как она улыбается. А точнее, не видела никогда.
– Вот и еще одна ложь, – говорит она. – Он рассказывал, что ты обожаешь этот дом, обожаешь в нем все, даже поезда. Он говорил, что ты даже думать не хочешь о том, чтобы сменить жилище, что настаивала на переезде сюда, к нему, несмотря на то, что раньше здесь хозяйничала я.
Я качаю головой:
– Зачем ему такое говорить?! Это полная чушь! Я два года уговариваю его переехать в другое место.
Она пожимает плечами:
– Потому что он постоянно лжет, Анна. Во всем.
Темнота в голове сгущается. Я сажаю Эви на колени, и та послушно устраивается поудобней – на солнце ее разморило, глазки закрываются.
– Значит, все эти телефонные звонки…
Теперь, похоже, все встает на свои места – Значит, это звонила не ты? То есть я знаю, что были звонки и от тебя, но…
– В основном от Меган? Думаю, да.
Удивительно, но и теперь, когда я знаю, что ненавидела не ту женщину, мое отношение к Рейчел ничуть не меняется. Сейчас, когда она такая спокойная, уверенная в себе и трезвая, я начинаю понимать, какой Рейчел была раньше. И меня это бесит, потому что теперь мне понятно, что он в ней в свое время нашел. И за что любил.
Я смотрю на часы. Чуть больше одиннадцати. Он уехал, по-моему, около восьми, может, даже раньше. Про телефон ему уже наверняка известно. Причем уже некоторое время. Может, он подумал, что где-то случайно его выронил? И захочет посмотреть под кроватью?
– Как давно ты знаешь? – спрашиваю я. – Про их роман?
– Я не знала. В смысле, узнала только сегодня. Не имею понятия, как и что там было. Я только знаю…
Она не заканчивает фразу, и я ей благодарна. Не знаю, как бы я выдержала ее рассказ о неверности Тома. Сама мысль о том, что я теперь в одинаковом положении с ней – толстой неудачницей Рейчел, – сводит меня с ума.
– Думаешь, ребенок был от него? – спрашивает она. – Ее ребенок?
Я смотрю на нее и ничего не вижу – глаза застилает черная пелена, а в ушах стоит рев, как бывает во время шторма или когда над головой низко пролетает реактивный самолет.
– Что ты сказала?
– Я… извини. – Она смущается и краснеет. – Мне не следовало… Она была беременна, когда умерла. Я имею в виду Меган. Мне ужасно жаль.
Я уверена, что ей вовсе не жаль, но я не собираюсь перед ней расклеиваться и впадать в истерику. Я опускаю глаза, вижу Эви и чувствую такую невыразимую боль, какой не могла даже представить. Я не могу больше дышать. Братик Эви или ее сестренка. Их больше нет. Рейчел садится рядом и обнимает меня за плечи.