Катя боялась поднять глаза и спугнуть ее. Певица сейчас едва не наговорила лишнего: она сама сделала вывод, что соперница удерживала ее мужа не при помощи женских чар, а возможно, использовала шантаж. А шантаж — это уже мотив… Катя занялась своей чашкой — вынула из нее ложку и отхлебнула ставший уже совсем холодным кофе.
— Да, тогда, в самом начале их романа, все было совсем по-другому, — задумчиво произнесла Столярова. — Он просто пылал к ней страстью, и чем больше она капризничала, тем сильнее он распалялся. А я… я ненавидела ее так остро, что, наверное, могла и убить. Наверное. Но не убила. Наверное, я этого не умею… Хотя положение было более чем критическим. Андрей был на грани… все было на грани разрыва. Однако потом он вдруг остыл. Так же неожиданно, как и увлекся. Ее холерический темперамент стал работать против нее самой. Он больше не мог выносить эти вечные перепады настроения, слезы, истерики… И он остался со мной. Я думаю, со мной ему было гораздо спокойнее, чем с ней. У Оксаны был очень нестабильный характер. Тяжелый характер, я бы сказала. А я… я вела себя очень ровно. Доброжелательно. Хотя все это стоило мне немалых усилий. Но в конце концов это оправдало себя. Он предпочел меня — как надежного, верного друга, а не как минутное увлечение. Дружба — великая вещь. В семье нужно делать ставку на дружбу, а не на страсть, которая недолговечна и мимолетна… Думаю, Оксана быстро все поняла — она была весьма неглупа. Вот тогда она возненавидела меня даже больше, чем я ее. Наверное, это мне следовало опасаться… Но все эти страсти происходили очень давно. Наверное, лет семь-восемь назад.
— А потом? — спросила Катя.
— А потом все успокоились. Я, Оксана, Андрей. Всех все устраивало. Официально он был женат на мне, а она была… как бы гражданской женой. Они выходили вместе в свет, на неофициальные мероприятия, так сказать, и он оставался у нее ночевать… иногда.
— То есть она как была его любовницей, так и осталась, — подвела итог Катя.
Столярова с едва заметной иронией опустила глаза. Именно это она и хотела сказать. Главную роль в жизни своего мужа продолжала играть она сама, а Кулиш больше чем на любовницу никогда и не тянула.
— И все-таки, Лариса Федоровна, вы ведь находитесь, так сказать, изнутри проблемы. Вам виднее, чем нам, посторонним. Кто мог ненавидеть Кулиш так сильно, что отравил ее?
Певица пожала полными плечами.
— Я не знаю… В труппе у нас отношения всегда были напряженными, не скрою, отчасти в этом виноват и мой муж. Но в последнее время все шло гладко. Никаких особых трений не было… Может быть, все-таки она отравилась сама?
Катя также склонялась к тому, что неуравновешенная прима-сопрано могла принять яд самостоятельно, но в доме у той не было найдено даже следа токсина, от которого она умерла. В театре она была у всех на виду, а домой ее пошел провожать любовник. Либо она сама незаметно выпила яд, что маловероятно, учитывая склонность Кулиш к аффектированному поведению, либо, опять-таки, здесь замешан Савицкий. Да, как ни крути, все ниточки снова приводят к режиссеру. Может, права Сорокина, что так его прессует?
— Давайте вместе подумаем, — предложила Катя хозяйке дома. — Например, кто из ваших коллег, певиц, мог занять место Кулиш? Возможно, ей кто-то завидовал? Или, быть может, Кулиш что-то о ком-то узнала? Какой-нибудь серьезный компромат, из-за которого ее и устранили? Какие-нибудь слухи, сплетни до вас не доходили?
— Я бываю в театре, к сожалению, все реже и реже, — грустно усмехнувшись, ответила Столярова. — Раз в две недели пою спектакль — вот, пожалуй, и все. Сейчас у меня только репетиции почти каждый день, да и то потому, что к осени у нас намечена премьера. А сплетни… сплетен в театре всегда полно. Но чтобы это имело какое-то отношение к Оксане Кулиш? Такого я не слыхала. Отравить Кулиш, чтобы не дать ей спеть премьеру? Нет, это для нее много чести! — Она надменно усмехнулась. — Сейчас мы репетируем «Катерину Измайлову» Шостаковича. Очень сложная вещь. Я сомневаюсь, что Оксана смогла бы с ней справиться. Несмотря на все потуги Андрея дать ей главную партию, она бы ее не потянула. И не потому, что у Кулиш был слабый голос. Голос у нее был достаточно хорош. Но не для партии Катерины. Да, у каждого певца есть свой потолок. У меня, к сожалению, тоже, хоть я и перепела в нашем театре все заглавные партии. А из оставшихся… У нас сейчас много прекрасных голосов. Вот и у Ани Белько хороший голос, — задумчиво сказала певица. — Она могла бы спеть партию Катерины, пожалуй. Но у нее… нет честолюбия. С таким существенным недостатком в театре делать нечего… Белько не стала бы интриговать против Кулиш. Это не тот человек. К тому же я слышала, что она уходит из театра.
— Почему?
— Выходит замуж. Муж не хочет, чтобы она пела.
— Но почему? — искренне удивилась Катя.
— Ну, мало ли какие у мужчин причуды. Хочет, наверное, чтобы жена полностью посвятила себя семье.
Бросить работу и усесться дома? Лично она, Катя, на такое вряд ли способна. Даже если бы Тим когда-нибудь… И как бы в ответ на ее мысли в кармане тихо запиликал телефон.
— Извините. — Она взяла трубку.
— Кать, — донесся растерянный голос, — я пришел к тебе… а тут человек спит. Под одеялом. На диване.
— А, это Сашка, — пояснила она и рассмеялась. Все-таки Бухин воспользовался ее предложением и взял запасные ключи из сейфа. Только на кровать, наверное, постеснялся лечь, чудак.
— И что мне с ним делать?
— Ну, покорми его, — предложила она, — когда проснется. Извини, я на работе.
Тим быстро все понял и отключился. Все-таки с любимым человеком Кате здорово повезло.
Столярова во время ее разговора вежливо листала какой-то журнал.
— Извините, — еще раз повторила Катя. — Итак, на чем мы остановились, Лариса Федоровна?
— На том, что хорошая жена должна полностью посвятить себя семье.
— Ну, это совсем не обязательно, — махнула рукой Катя.
— Простите, а вы замужем?
— Нет. — Катя вопросу не удивилась. Все-таки она не первый год работает и вопросы ей задавали самые разные. И даже не такие деликатные. — Но у меня есть… близкий человек. Он хирург, — зачем-то добавила она.
— Это хорошо, когда у мужа и жены разные профессии. А когда дома продолжается все тот же бесконечный театр… Знаете, я даже немного завидую Ане Белько. Молодая, красивая. Вовремя уходит из этого болота. Будет жить для себя, для детей…
— А вы смогли бы без театра? — неожиданно спросила рыжая милиционерша, которую дома ждал хирург.
— Я? — ужасно удивилась Столярова. — Но я ведь и так уже практически ушла… Однако навсегда… Очень трудно оторвать себя от театра совсем, — наконец призналась она. — Я, наверное, слишком долго работала в нашем театре. Я просто пустила там корни. По большому счету, кроме мужа и театра, в моей жизни ничего и нет, — добавила певица. — А вот Анечка, устроив свою личную жизнь и решив уйти, в последнее время даже выглядит значительно веселее, чем всегда… Да, наверное, вы правы. Все зависит от конкретного человека…
Катя ничего такого не говорила, но слушала оперную приму очень внимательно. Во-первых, ей было приятно, что она сумела разговорить чопорную певицу. А во-вторых, та могла сказать нечто такое, что прольет свет на загадочную смерть любовницы ее мужа.
— У Белько хороший голос? — осведомилась она, отчасти желая проверить искренность излияний Столяровой.
— Голос? Да, голос прекрасный. А вы что, ее не слышали? Ах да… Вы не были на репетиции. Там были двое ваших… Да, голос у Белько прекрасный, но… — Певица скривилась, как будто отведала чего-то кислого.
— Вам она не нравится? — тут же сделала вывод Катя.
— Ну, я бы не решилась утверждать это так… категорически… Просто мы люди разных поколений. Я не говорю о том, как нынешняя молодежь одевается, хотя все эти рваные штаны, мини-юбки вкупе со стрингами, короткие кофточки, открывающие живот, — это просто ужасно… Эпатаж еще никого не доводил до добра… Но и помимо этого есть некоторые вещи… Я, например, не люблю животных. Просто не люблю, и все. Никогда не держала в доме ни кошек, ни собак. А чтобы давать собаке доедать со своей тарелки, как некоторые делают. Б-р-р… — Певицу передернуло. — Аня же все время носит с собой какие-то кусочки, огрызки, косточки. Где-то все это собирает. Весь театр ей приносит из дому объедки и оставляет на вахте. Ну куда это годится! Ей бы не в театре петь, а собачьим приютом заведовать. Все собаки в парке ее знают! И, извините, она даже бомжей подкармливает. Фу! Вонючие, грязные, отвратительные… особенно женщины! А она с ними общается. Я сама видела.
Катя тоже вот недавно… общалась с бомжом Володей. Неожиданный снобизм оперной дивы был ей, прямо скажем, неприятен. Ну, Катя, конечно, не поет в театре…
— Ей о карьере следует думать, а она ходит, котят пристраивает в хорошие руки.
Катя тоже вот недавно… общалась с бомжом Володей. Неожиданный снобизм оперной дивы был ей, прямо скажем, неприятен. Ну, Катя, конечно, не поет в театре…
— Ей о карьере следует думать, а она ходит, котят пристраивает в хорошие руки.
«Так, с Белько все ясно, — подумала Катя. — Девушка, что называется, не от мира сего. А остальные?»
— Ну а еще… есть кто-нибудь, кроме Белько, кто мог бы захотеть занять место Кулиш? — напрямую спросила она.
— Трудно сказать. — Лариса Столярова задумалась. — В труппе есть еще два очень хороших сопрано — Женя Богомолец и Люда Сегенчук. Девочки они молодые, но задатки очень, очень хорошие. Я бы сказала, они могут стать примами. Но… сейчас Катерину Измайлову они не потянут. Это очень сложная партия для начинающих. Хотя Люда Сегенчук, я думаю, могла бы… да, Люда вполне могла бы… Но я теперь редко бываю в театре, — снова повторилась она. — Вам лучше было бы поговорить с кем-то еще. Ну, хоть с теми же девочками из хора или с концертмейстерами…
С концертмейстерами общались Бухин и Лысенко, а вот хористами еще никто не занялся. Это была хорошая идея. Катя поблагодарила певицу за откровенный разговор и откланялась. Столярова распрощалась с ней почти любезно.
Из дневника убийцыЯ терпеть не могу домашних животных. Не понимаю, зачем их заводят. От них в доме грязь, запах, беспокойство… Я знаю, многие в детстве просят котенка или щенка. Однако я всегда считала, что это блажь, желание иметь очередную игрушку, на этот раз живую. Мне самой ничего подобного никогда не приходило в голову — ни в детстве, ни тем более в зрелом возрасте. Хотя один раз бабушка сама предложила взять домой полосатого котенка — он сидел перед дверью парадного и душераздирающе кричал. Она подхватила его на руки: «Хочешь такого?» Шерсть на животе у него была совсем редкая, и во все стороны разбегались крупные рыжие блохи. Меня чуть не стошнило прямо там, у порога. Я отрицательно помотала головой. Бабушка пожала плечами и осторожно опустила котенка на землю. Дома я долго мыла руки, намыливая их снова и снова, хотя я не притронулась к животному даже пальцем. Бабушка налила в блюдечко молока и понесла на улицу. Я видела, что она недовольна моим решением, — но, спасибо ей, она не взяла этого блохастика к нам домой. На следующий день мне нужно было идти в булочную. Я вышла из дому, боясь увидеть под окнами этого жалкого котенка. Но его, к счастью, уже не было. Кто-то подобрал его или он сам ушел — не знаю. Наше блюдце, вылизанное им дочиста, стояло у стены. Я представила, что сейчас выйдет бабушка, заберет его, вымоет, а потом поставит на стол, нальет мне в него варенья или сгущенки… И я буду есть из той же посуды, что и этот зверь. У него, наверное, кроме блох, есть еще и глисты. Я подобрала большой обломок кирпича и с размаху опустила его на блюдце. Оно разбилось на мелкие куски.
Как хорошо, что моя профессия не связана с животными! Только с людьми… Да и людей, к счастью, в ней тоже совсем немного. Я не выношу большого скопления человеческих особей. В транспорте, в больнице, в зрительном зале. Потому как по большому счету люди — это те же животные. И то, что рампа отделяет меня от зрительного зала, — просто замечательно. Рампа с ее ослепительным светом, от которого зрительный зал становится нереальным и проваливается в темноту… я стою по эту сторону театра, который и есть мой настоящий мир, и волны музыки отсекают меня от всего — и от людей, и от их эмоций. От их и моего прошлого, настоящего и даже будущего. И я остаюсь наедине со своей ролью, со своими переживаниями. Кто сказал, что актер играет для публики? Он прежде всего играет для себя… Оркестровая яма, из которой льется музыка, — как водораздел, как Стикс[23], отделяющий мир живых от мира мертвых. И кто сказал, что зрительный зал — это мир живых? Да и какие они живые? Жизнь — здесь. Здесь — все лучшее, что дали многие века цивилизации. А там, в зале… Что сделали люди там, в зале, чтобы их помнили, — хотя бы одно поколение? Все гениальное, все сколько-нибудь выдающееся — по эту сторону занавеса. И бессмертная любовь, и бессмертное злодейство. Да и чем любовь, пусть даже великая, лучше гениального злодейства? Не так давно я перечитывала «Отелло» — пыталась вжиться в образ Дездемоны, которую предстояло петь. Так вот, больше всего меня поразило то, что Яго — тот самый коварный и строящий козни Яго — нигде не врет! Нигде! Ни в одном его слове нет лжи. Он просто по-другому видит…
Я тоже вижу жизнь несколько в ином ракурсе, нежели остальные. Плохо ли это? Я не знаю. Однако все мы приходим в этот мир уже сложившимися личностями, наш характер предопределен нашими генами и складывается еще в утробе матери. Выходит, что, как бы я ни хотела, я не могу ничего изменить. И еще — почему я должна что-то менять? Ради чего? Ради большинства, которое думает и чувствует не так, как я? Но кто сказал, что большинство всегда право? И почему я должна любить кошек, собак, морских свинок? Если честно, то я и людей терпеть не могу! Особенно так называемых бомжей. Не понимаю, зачем нужно жить бродячим животным, разносящим опасные болезни, или такому человеку, который и не человек уже вовсе… Разве можно назвать человеком вечно пьяное чучело, которое опустилось на самое дно и никогда — никогда! — уже не поднимется? И пусть мое мнение не совпадает с мнением большинства, но я все равно должна сказать, хотя бы самой себе: да, я определенно не люблю ни животных, ни ущербных людей. Животные должны составлять часть природы, а не содержаться в тесных квартирах, вольерах, клетках и прочих отведенных для них закутках. Я и зоопарков не понимаю и никогда не хожу в них. Мне кажется неестественным содержать взаперти животных, особенно крупных. Но, говоря о своей позиции по отношению к животным, повторюсь еще раз: больше, чем животных, я не люблю людей. И мне не стыдно за свою точку зрения. Кроме того, буквально вчера я поняла, зачем я пишу этот дневник. Я начала записывать свои мысли и воспоминания не для того, чтобы кто-то когда-то прочел их и пустил слезу умиления над моей неординарной личностью. Ах, какой талант! Ах, какая прекрасная душа! Я не хочу, чтобы кто-то видел во мне только хорошее, и поэтому я рассказываю все как есть, ничего не приукрашивая и не привирая. Я такая, какая есть. А пишу… я просто хочу немного разобраться в себе. И, прежде всего, быть честной хотя бы сама с собой.
— Постойте… постойте! Что это — у вас ворота не в ту сторону открываются?!!
— Как не в ту, Андрей Всеволодович?
— Совершенно не в ту! Мне необходимо, чтобы они вовнутрь открывались, а у вас ворота открываются наружу.
— Андрей Всеволодович, а какое это, собственно, имеет значение?
— А такое, мой дорогой Виталий, что вы мне всю восьмую картину ломаете! У меня народ вместе с полицейскими врывается во двор и выбивает эти ворота. То есть они как бы падают под напором человеческих эмоций…
— Андрей Всеволодович, если в этой сцене народ ворота сносит, то не все ли равно, в какую сторону они открываются? Декорации уже смонтировали. Пускай они их не сносят, а распахивают. Разницы же никакой…
— Это тебе, Виталий, никакой, а мне — нет, — раздраженно бросил Савицкий. — Я хочу отметить, что ворота в этой сцене несут главную смысловую нагрузку. И если тебе это непонятно…
— Хорошо, хорошо, Андрей Всеволодович, — быстро согласился помреж Виталий. — Теперь понятно. Действительно, все верно. Я отдам распоряжение, пусть перевесят петли.
— Только обязательно проверь. Чтобы прямо завтра было как надо. У нас уже репетиции в декорациях, а до сих пор ничего не готово! — продолжал выговаривать помощнику Савицкий.
— Хорошо, я учту. Обязательно. — Помреж Виталий обладал совершенно ангельским терпением. — Можно начинать?
— Начинайте, — буркнул режиссер.
— Прошу на сцену, господа…
Лысенко недовольно посмотрел на часы. Эти регулярные хождения в театр, если честно, порядком ему осточертели. Дело не двигалось, а Сорокина придумывала все новые задания, гоняя его в театр, как мальчишку. Как будто Бухина ей мало!.. Сколько он уже тут впустую штаны просиживает? Ого! Та хористка, которая пообещала прийти в театр к одиннадцати, что-то не торопится. Сейчас уже двадцать минут двенадцатого, а ее до сих пор нет. Ну и дисциплинка в этом заведении… Капитан выбрался из кресла, стараясь не слишком шуметь, спустился на вахту и набрал домашний номер певицы.
— Алину можно? — спросил он. — Это из милиции. Я ей назначил встречу на одиннадцать…
— Ну как она может прийти к вам в одиннадцать утра? — недовольно спросил женский голос на другом конце. — Она же не на стройке работает! Она из театра приходит в час ночи, ложится в три, ей же выспаться нужно. Актер работает ночью, чтобы вы знали! Вы в восемь вечера, наверное, уже третий сон досматриваете, а она…