Он вдыхал запах земли и нежных цветов. Все хорошо. С улыбкой на губах он пошел вдоль края холма и вскоре скрылся в лесу.
Когда Симон и Якоб Куизль вернулись в Шонгау, все вокруг уже обсуждали появление таинственного человека. Йозеф Бихлер и другие рабочие побежали прямиком на рыночную площадь и каждому рассказывали о пришествии дьявола. Все переговаривались и шушукались по ларькам вокруг амбара, ремесленники из мастерских у площади побросали работу и собрались на площади. Над городом нависло напряжение. Симон чувствовал, что еще немного, и терпение горожан лопнет. Неосторожное слово, резкий окрик — и народ прорвется в тюрьму и собственноручно сожжет Штехлин.
Под подозрительные взгляды торговок и ремесленников лекарь с палачом прошли в городскую церковь, самый большой в городе дом Божий. Внутри на них повеяло холодом. Симон оглядел высокие колонны, поднял взгляд к не пропускающим свет окнам и на ветхий хоровой балкон. В темных боковых нефах горело несколько одиноких свечей, их пламя бросало мерцающий свет на пожелтевшие фрески.
Лучшие свои времена видел не только Шонгау, но и церковь Вознесения Девы Марии. Немало прихожан полагало, что если не транжирить деньги на богадельню, а отремонтировать церковь, пользы это принесло бы несравнимо больше. Особенно ветхой выглядела колокольня. В ближайших трактирах горожане в самых мрачных красках обрисовывали, что произойдет, если башня эта рухнет во время мессы.
Сейчас, в субботу и ближе к полудню, на скамейках молились лишь несколько пожилых женщин. Время от времени одна из них вставала и направлялась в исповедальню справа и через некоторое время выходила, бормоча и перебирая четки худыми пальцами. Куизль сел на самую дальнюю скамью и сталь рассматривать старух. Когда те его увидели, они принялись молиться еще исступленнее и, проходя мимо него, жались к стене главного нефа.
Палачу в церкви были не рады. Сидел он неизменно в заднем левом ряду, и причастие получал всегда последним. Тем не менее, Якоб и сегодня не сдержался и наградил женщин особенно дружелюбной ухмылкой. А они только крестились и как можно скорее покидали церковь.
Симон дождался, пока последняя из них освободила исповедальню, и сам вошел внутрь. Сквозь узкое зарешеченное деревянными рейками окошко до него донесся мягкий голос городского священника Конрада Вебера:
— Да помилует тебя всемогущий Бог, и, простив грехи твои, приведет тебя…
— Святой отец, — прошептал Симон, — я пришел не исповедоваться, а только узнать кое-что.
Латинские речи умолкли.
— Кто ты? — спросил священник.
— Я Симон Фронвизер, сын лекаря.
— Я редко вижу тебя на исповеди, хотя до меня и доходят слухи, что у тебя есть немало причин поступать иначе.
— Ну, я… я исправлюсь, святой отец. Я прямо сейчас и исповедуюсь. Но сначала мне нужно узнать кое-что о больнице. Правда, что Шреефогль-старший уступил вам участок земли у дороги на Хоэнфурх, хотя уже и пообещал его сыну?
— А почему ты спрашиваешь?
— Погром у приюта. Я хочу разузнать, кто за этим стоит.
Священник надолго замолчал. Потом, наконец, прокашлялся.
— Люди говорят, это был дьявол, — прошептал он.
— А вы, вы сами верите в это?
— Ну, дьявол может являться во множестве обличий, в том числе и человеческом. Через несколько дней Вальпургиева ночь, и нечистый совокупится с несколькими безбожницами. Говорят, прежде ведьмы устраивали на этом участке шабаши…
— Кто говорит?
Конрад Вебер подумал, прежде чем заговорить дальше.
— Люди так рассказывают. Там, где сейчас строят церквушку, в прежние времена колдуны и ведьмы творили свои непотребства. Давным-давно там уже стояла часовня, но она разрушилась и пришла в упадок, как и предыдущий приют. Над этим местом, судя по всему, висит злое заклятие… — Голос священника перешел в шепот. — Там нашли древний языческий алтарь. Нам, к счастью, удалось его разрушить. У церкви тем более были основания построить в том месте новую больницу и часовню. Зло должно отступить, когда на него изливается свет божий. Мы там всю землю окропили святой водой.
— Видимо, без толку, — пробормотал Симон.
Потом стал расспрашивать дальше:
— Шреефогль-старший успел уже завещать этот участок сыну? Его включили в наследство?
Священник прокашлялся.
— Ты еще помнишь старого Шреефогля? Этого… чего уж таить, упрямого старика. Он пришел однажды в мой дом, вне себя от бешенства, и сказал, что сын его ничего не смыслит в делах и что он немедленно хочет передать церкви земельный участок у дороги. Мы исправили его завещание, и Пробст выступил свидетелем.
— И вскоре он умер…
— Да, от лихорадки, я сам соборовал его. Еще на смертном одре он говорил о том участке, что он доставит нам еще много радости, и мы сможем извлечь из него немало пользы. Сына своего он так и не простил. Последним, кого он захотел увидеть, стал не Якоб Шреефогль, а Маттиас Августин. Оба дружили еще с тех пор, как начали заседать в совете и знали друг друга с детства.
— И даже на смертном одре он не изменил своего решения?
Лицо священника уже вплотную приблизилось к деревянной решетке.
— Что мне оставалось делать? — спросил он. — Отговорить старика? Я был так рад, что мы получили наконец участок земли и не заплатили при этом ни гроша. И место как будто создано для больницы. Достаточно далеко от города, и при этом близко к дороге…
— Кто, по-вашему, мог разгромить стройку?
Священник снова замолчал. Симон уже решил, что тот ничего больше не скажет, но он снова услышал голос. Хоть и очень тихий:
— Если погромы не прекратятся, я не смогу больше отстаивать перед советом свое решение о постройке. Слишком многие против. Даже Пробст полагает, что мы не можем позволить себе строительство. Нам придется продать участок.
— Кому?
Снова молчание.
— Кому, святой отец?
— Я пока еще никому об этом не сообщал, но все равно могу предположить, что скоро ко мне домой явится Якоб Шреефогль…
Симон встал в тесной исповедальне и собрался выйти:
— Я очень вам благодарен, святой отец.
— Симон?
— Да, святой отец?
— Исповедь.
Симон со вздохом опустился обратно и стал слушать монотонный голос священника.
— Прощение, разрешение и отпущение наших грехов да подаст нам всемогущий и милосердный Господь…
День обещал быть долгим.
Когда Симон покинул наконец исповедальню, Конрад Вебер ненадолго задумался. Казалось, он что-то забыл. Нечто такое, что вертелось на языке и о чем он больше ни в коем случае не желал вспоминать. После коротких раздумий он снова вернулся к своим молитвам. Быть может, как-нибудь еще вспомнится…
Симон со вздохом вышел из темной церкви. Солнце уже поднялось над крышами. Якоб Куизль сидел на скамейке возле кладбища и покуривал трубку. Прикрыв глаза, он наслаждался теплыми весенними лучами и превосходным табаком, который нашел на стройке. С тех пор как он покинул прохладу церкви, прошло уже немало времени. Заслышав шаги Симона, палач открыл глаза.
— Ну что?
Симон сел рядом с ним на скамейку.
— Полагаю, у нас есть зацепка, — сказал он и поведал ему о разговоре со священником.
Палач задумчиво пожевал трубку.
— Эти байки о ведьмах и колдунах отметаем сразу. А вот над тем, что старик Шреефогль практически лишил сына наследства, стоит и поразмыслить. Ты, значит, думаешь, что Шреефогль-младший саботирует стройку, чтобы вернуть назад свою землю?
Симон кивнул.
— Не исключено. Он все-таки хотел построить там второй цех, он сам рассказывал мне. И, кроме того, он тщеславен.
Внезапно его осенило.
— Служанка в трактире Земера, Резль, рассказывала про солдат, которые с кем-то встречались в комнате, — воскликнул он. — Она говорила, что один из них хромал. Это, видимо, тот самый дьявол, которого мы видели сегодня. Может, это Якоб Шреефогль встречался с дьяволом и солдатами на втором этаже в трактире?
— И как это все вяжется с пожаром на складе, отметинами и мертвыми детьми? — спросил Куизль и снова затянулся.
— Может, и никак. Может, склад и дети, действительно, на совести аугсбургцев. А Шреефогль просто воспользовался суматохой, чтобы незаметно разгромить стройку.
— Когда дочь его похищена? — Палач покачал головой и встал. — Бред это все! Слишком много совпадений за один раз, так я думаю. Все это как-то связано: пожар, дети, знаки, разрушенная больница. Просто мы пока не знаем, как…
Симон потер виски. От ладана и латинских речей священника начала болеть голова.
— Не знаю, что и придумать, — сказал он. — И времени не остается. Сколько Штехлин еще пробудет без сознания?
Палач взглянул на колокольню. Солнце замерло прямо над ее крышей.
— В лучшем случае два дня. А там скоро и граф Зандицелль приедет, управляющий. Если мы к этому времени не найдем виновного, то с этим делом затягивать не станут, и тогда знахарке несдобровать. Они хотят как можно скорее избавиться от графа и его свиты, им не нужны расходы.
— В лучшем случае два дня. А там скоро и граф Зандицелль приедет, управляющий. Если мы к этому времени не найдем виновного, то с этим делом затягивать не станут, и тогда знахарке несдобровать. Они хотят как можно скорее избавиться от графа и его свиты, им не нужны расходы.
Симон поднялся со скамейки.
— Я тогда пойду к Якобу Шреефоглю, — сказал он. — Это единственная наша зацепка. Я уверен, что не все так просто с этим участком.
— Давай, — пробурчал Куизль. — А я пока еще немножко покурю этот дьявольский табачок. Это лучшее, что может помочь мне поразмыслить.
Палач снова закрыл глаза и стал наслаждаться ароматом Нового Света.
Судебный секретарь Иоганн Лехнер шел из своего кабинета к городскому амбару. Он вышел на площадь и досадливо поморщился. Всюду шептались женщины и ворчали ремесленники. Когда он приблизился, они начали подталкивать друг друга и пихать локтями.
— Возвращайтесь к работе! — закричал он. — Все в порядке, и скоро все встанет на свои места. А теперь продолжайте работать, люди! Иначе я вынужден буду кого-нибудь арестовать!
Ремесленники разошлись по своим мастерским, торговки продолжили перекладывать товары. Лехнер, однако, знал, что они снова примутся болтать, стоит ему только отвернуться. Он решил отправить на площадь несколько стражников, чтобы не допустить волнений. Самое время было поставить точку в этой ужасной истории. И именно сейчас эта проклятая знахарка не могла говорить! Советники не давали ему покоя и желали видеть результаты. Что ж, быть может, кое-какие из них он им скоро предоставит. У него на руках имелся еще один козырь.
Секретарь взбежал по лестнице на второй этаж амбара, где находилась комнатка с зарешеченной дверью. В ней запирали видных горожан, которых не решались сажать в башню или тюремную камеру. Перед дверью караулил стражник. Лехнер кивнул ему, затем открыл тяжелый замок и отодвинул засов.
Внутри за маленьким столом томился без дела аугсбургский бригадир Мартин Хойбер и смотрел через маленькое окошко на площадь. Услышав, как вошел секретарь, он повернулся к нему и ухмыльнулся.
— О, судебный секретарь! Решили, наконец, смилостивиться? Отпустите меня, и больше мы об этом происшествии ни словом не обмолвимся.
Он встал и направился к двери, однако Лехнер захлопнул ее на замок.
— Думаю, вышло недоразумение. Мартин Хойбер, тебя подозревают в том, что ты со своими людьми поджег склад.
У Хойбера побагровело лицо. Он ударил по столу тяжелой ладонью.
— Вы сами знаете, что это неправда!
— Нет смысла отпираться, несколько шонгауских плотогонов видели тебя и твоих людей.
Иоганн Лехнер лгал, не моргнув и глазом. Он напряженно ждал, как отреагирует Мартин.
Тот глубоко вздохнул, потом сел обратно за стол, скрестил руки на могучей груди и замолчал.
Лехнер не унимался:
— А иначе что же вы там забыли вечером? Груз вы доставили еще в полдень. Когда склад загорелся, вы тут же оказались на месте; значит, прямо перед этим вы околачивались где-то поблизости.
Бригадир продолжал молчать. Лехнер вернулся к двери и взялся за ручку.
— Ну ладно. Поглядим, как ты под пытками помолчишь, — сказал он, открывая дверь. — Я сегодня же отправлю тебя в тюрьму, с палачом ты уже познакомился на пристанях… Он с радостью разломает тебе несколько костей.
Лехнер видел по лицу Мартина, что тот напряженно думает. Вот Хойбер прикусил губу — и наконец выпалил:
— Да, это мы были! Но мы не собирались поджигать склад. Там ведь и наши товары были!
Секретарь снова повернулся к столу:
— Ну? И что же вы собирались?
— Шонгауским плотогонам задать трепку, вот что мы собирались! В «Звезде» ваш Йозеф Гриммер одного нашего так отделал, что тот никогда больше работать не сможет. Мы хотели им показать, что впредь у них такой номер уже не пройдет, но Бог свидетель, мы не поджигали склад! Клянусь!
В глазах его читался страх. Лехнера переполняло чувство удовлетворенности. Он хоть и подозревал кое-что, однако даже предположить не мог, что Мартин окажется столь сговорчивым.
— Хойбер, дело твое дрянь, — продолжил он. — Есть что-нибудь, что может тебя оправдать?
Бригадир ненадолго задумался, а потом кивнул.
— А как же, есть кое-что. Когда мы были у пристаней, там мы увидели, как убегали несколько человек, четверо или пятеро. Мы думали, это кто-то из ваших. Потом загорелся склад.
Судебный секретарь сокрушенно покачал головой, словно отец, безмерно разочарованный в сыне:
— И что же ты сразу нам об этом не сказал? Сберег бы себя от массы неудобств.
— Но тогда вы узнали бы, что мы были там с самого начала, — вздохнул Хойбер. — Тем более я и в самом деле до сих пор полагал, что это кто-то из ваших. Они ж и выглядели как стражники!
— Как стражники?
Наглец из Аугсбурга стал словоохотлив:
— Во всяком случае, похожи. Там уже сумерки сгустились, и они далеко были. Я увидел не особо много. Теперь думаю, что это, скорее, были солдаты.
Лехнер посмотрел на него неуверенно.
— Солдаты…
— Да, одежда яркая, высокие сапоги, шляпы… У одного или двоих вроде даже сабли висели. Я… я не совсем уверен.
— Но, Хойбер, надо быть уверенным. — Секретарь снова направился к двери. — Тебе следует вспомнить точно, иначе нам придется помочь. Даю тебе еще одну ночь на раздумья. Завтра я вернусь с пером и пергаментом, и мы все запишем. Если и тогда будут неясности, мы их быстро устраним. Палачу как раз нечем заняться.
С этими словами Лехнер захлопнул за собой дверь и оставил бригадира думать в одиночестве. Он усмехнулся. Увидим, что ему еще вспомнится за эту ночь. Пусть Хойбер и неповинен в поджоге склада, все равно его признание дорогого стоит. Бригадир Фуггеров — зачинщик драки с шонгаускими плотогонами!.. Во время следующих переговоров аугсбургцам придется поубавить свои запросы. Возможно, удастся даже на этом основании повысить плату за хранение товаров из Аугсбурга. Строительство склада все-таки обойдется в приличную сумму. Все шло превосходно. Теперь только нужно, чтобы знахарка призналась, и все встанет на свои места. Врач Фронвизер сказал, что завтра, самое позднее послезавтра она придет в себя.
Нужно лишь потерпеть.
Дом Шреефоглей располагался на Крестьянской улице в районе главных ворот недалеко от замка. Дома здесь принадлежали аристократам. Это были роскошные трехэтажные строения с резными балконами и росписью на фасадах. Пахло заметно лучше, в основном благодаря тому, что зловонные кожевенные мастерские находились далеко у реки. Служанки вытряхивали с балюстрад покрывала, торговцы сгружали кухаркам у дверей приправы, копчености и ощипанных гусей. Симон взялся за медное кольцо и постучал в высокую дверь. Почти сразу послышались шаги. Ему открыла служанка и проводила его в вестибюль. Некоторое время спустя по широкой винтовой лестнице к нему спустился Якоб Шреефогль. С тревогой взглянув на Симона, он спросил:
— Какие-то новости насчет Клары? Жене еще нездоровится, и она в постели. Не хочу ее зря тревожить.
Симон покачал головой.
— Сегодня утром мы ходили к дороге на Хоэнфурх. На строительной площадке камня на камне не осталось.
Шреефогль вздохнул.
— Это я уже знаю. — Он указал Симону на стул в вестибюле, а сам уселся в мягкое кресло, взял пряник из миски и принялся задумчиво жевать. — Кто только сотворил такое? Не сомневаюсь, конечно, в совете были разногласия насчет строительства. Но чтобы из-за этого разрушать всю больницу…
Симон решил говорить с ним прямо.
— Правда, что на том участке вы уже запланировали поставить новую печь, прежде чем ваш отец передал его церкви? — спросил он.
Якоб Шреефогль наморщил лоб и отложил пряник обратно в миску.
— Я ведь уже рассказывал вам. После нашей ссоры отец, не откладывая, исправил завещание, и мне пришлось похоронить все свои планы.
— А потом и отца.
Аристократ поднял брови:
— Вы это к чему, Фронвизер?
— Вы могли бы убедить отца снова изменить завещание, но с его смертью утратили такую возможность. Теперь земля принадлежит церкви. И чтобы получить ее назад, вам придется купить ее.
Шреефогль рассмеялся.
— Я понял, — сказал он. — Вы подозреваете меня в том, что я решил срывать строительство до тех пор, пока церковь сама не сдастся и не вернет мне участок. Однако при этом вы забываете, что в совете я всегда соглашался на строительство там больницы.
— Только не на том участке, который столь много для вас значит, — перебил его Симон.
Тот пожал плечами.
— Я уже веду переговоры насчет покупки нового участка. Вторую печь привезут, просто на другое место. И вырубка у дороги была для меня не настолько важна, чтобы ради нее рисковать честью.
Симон взглянул прямо в глаза Шреефоглю. В них не угадывалось ни тени лжи.