Он мягко сжал мою руку, отпустил ее и, повернувшись, потянулся к полке за одной из книг. Это был справочник Вудхилла из серии «Патриоты», посвященный биографиям отцов-основателей Америки. Рука его легла на обложку книги с нежностью, словно опасаясь потревожить сон героев, чьи жизни были в ней заключены.
– Вот они были людьми подобного типа. Люди, которые знали, в чем их предназначение, и готовы были рискнуть всем на свете, чтобы его исполнить. Но большинство, и ты это прекрасно знаешь, не таково. Нельзя, конечно, сказать, будто у них нет чувства долга или предначертания – просто оно у них не столь обостренное.
Он снова взял мою руку, повернул ее ладонью вверх и провел пальцами по переплетающимся линиям. Было щекотно.
– Неужели все это обозначено здесь? – с улыбкой спросил Фрэнк. – Действительно ли великие судьбы и грандиозные деяния предопределены от рождения? Или все дело в том, чтобы люди, наделенные от рождения сей великой страстью, оказались в нужных обстоятельствах в нужное время? Изучая историю, невольно начинаешь задаваться подобными вопросами, хотя ответов на них история как раз не дает. Мы знаем о них лишь то, что они совершили. Но, Клэр… – Он постучал по обложке книги, и в голосе его прозвучала нотка предостережения. – Всем им пришлось чем-то за это заплатить.
– Знаю.
У меня было такое ощущение, будто я наблюдала за нами обоими со стороны: отчетливо видела Фрэнка, привлекательного, худощавого, чуть усталого, с легкой красивой сединой на висках, и себя, растрепанную, неопрятную, в хирургической одежде, смявшейся и смоченной на груди слезами Брианны.
Некоторое время мы сидели молча, моя рука все еще покоилась в руке Фрэнка. Я видела таинственные линии и борозды, четкие, как на дорожной карте. Только вот знать бы, куда ведут эти дороги?
Несколько лет назад мне гадала по ладони одна немолодая шотландская леди по фамилии Грэм, к слову, бабушка Фионы.
– Линии на твоей руке меняются по мере того, как меняешься ты сама, – сказала она тогда. – Не так важно, с чем ты родилась, как то, какой ты себя сделаешь.
Ну и какой я стала, что из себя сделала? Черт знает что, вот что! Не вышло из меня ни хорошей матери, ни хорошей жены, ни хорошего врача – сплошное недоразумение. Когда-то я воображала себя цельной натурой, которая способна любить мужчину, выносить ребенка, лечить больных. И все это существовало в естественном единении, а не в виде нелепых фрагментов, на которые теперь распалась моя жизнь. Но все осталось в прошлом, где рядом был Джейми, я любила его и некоторое время чувствовала себя – и являлась! – частью чего-то большего, чем я сама.
– Я буду забирать Бри.
Я так глубоко погрузилась в невеселые размышления, что смысл сказанного Фрэнком дошел до меня не сразу, и я в недоумении уставилась на него.
– Что ты сказал?
– Я сказал, – повторил он терпеливо, – что буду забирать Бри к себе на работу. Она может приходить из школы в университет и играть в моем кабинете до конца рабочего дня.
Я потерла нос.
– Мне казалось, что ты не одобряешь сотрудников, которые таскают детишек на работу.
Он критически относился к миссис Клэнси, одной из секретарш, которая в течение месяца приводила на работу своего внука, мать которого приболела.
Фрэнк неловко пожал плечами.
– Это так, но в каждом случае нужен особый подход. Да и вряд ли Брианна станет носиться взад-вперед по коридорам с пронзительными воплями и разбрызгивать чернила, как Барт Клэнси.
– Вот уж за что не поручусь, – усмехнулась я. – Но ты это серьезно?
На самом деле серьезность его предложения была очевидна, и где-то внутри меня начало осторожно вызревать еще робкое, боязливое чувство облегчения. Я могла не доверять Фрэнку в отношении физической верности, да и знала на самом деле, что уж верности-то он не хранит, но вот сомневаться в его любви к Бри у меня не было ни малейших оснований.
Вот так неожиданно разрешилась одна из самых трудных проблем. Мне не нужно будет спешить домой из больницы, терзаясь страхом, что я припозднилась, отгоняя мысль о том, что Брианна опять куксится у себя в комнате, потому что ей не нравится нынешняя приходящая няня. А вот Фрэнка моя девочка любит, и мысль о возможности бывать в его кабинете каждый день приведет ее в восторг.
– Почему? – спросила я напрямик. – Ведь мне прекрасно известно, что ты вовсе не в восторге от моих медицинских пристрастий.
– Не в восторге, – задумчиво признал он. – Но дело не в этом. Ясно, что тебя все равно не остановить, и, возможно, единственное, что я реально могу сделать, – это помочь тебе добиться своего, причем с наименьшим ущербом для Брианны.
Лицо его чуть посуровело, и он отвернулся.
* * *– Если он когда-либо чувствовал, что в его жизни есть нечто главное, то, ради чего стоит жить, то это была Брианна, – подытожила Клэр.
Несколько мгновений она молча помешивала какао, а потом вдруг спросила:
– Но что так заботит вас, Роджер? Почему у вас возникли эти вопросы?
Он ответил не сразу, медленными глотками попивая какао. Оно было насыщенным, темным, со свежими сливками и крупинками коричневого сахара. Фионе, которая всегда была реалисткой, хватило одного взгляда на Брианну, чтобы отказаться от попыток заманить Роджера в брачные силки через желудок, но она была поваром милостью божьей, так же как Клэр врачом, и просто не могла готовить плохо.
– Наверное, потому, что я историк, – ответил наконец Роджер, глядя на Клэр поверх чашки. – Мне нужно знать. Моя задача как раз в том, чтобы узнавать, как жили люди, что они делали и почему делали именно так.
– И вы думаете, что я могу рассказать вам об этом? – Она остро взглянула на него. – Или что сама это знаю?
Он кивнул, попивая какао маленькими глотками.
– Знаете лучше, чем многие. Большинство источников, доступных историку, лишены вашей… – Он помедлил, подбирая нужное слово, а найдя, улыбнулся. – Скажем так: вашей уникальной точки зрения.
Неожиданно напряжение ослабло.
– Скажем так, – рассмеялась Клэр, снова берясь за чашку.
– Другой важный фактор, – продолжил Роджер, не сводя с нее взгляда, – это ваша честность. Мне кажется, что вы не стали бы врать, просто не смогли бы, даже возникни у вас подобное желание.
Она взглянула на него и издала короткий сухой смешок.
– Вот тут, молодой человек, вы ошибаетесь: каждый может солгать, если на то есть веская причина. Даже я. Просто тем из нас, у кого все на лице написано, приходится продумывать свою ложь заранее и приучать себя к ней.
Склонившись над лежавшими перед ней бумагами, она стала перебирать их, медленно переворачивая страницы одну за другой. Это были копии реестров прибытия и отбытия заключенных английских тюрем. Задача усложнялась тем, что не все тюрьмы королевства управлялись по единому принципу с должным оформлением документов.
Находились начальники, которые не вели отдельных списков заключенных, а заносили сведения об их прибытии, отбытии или убыли по причине смерти наряду с прочими ежедневными записями, не видя большой разницы между смертью узника и забоем пары волов на солонину для кормления оставшихся заключенных.
Роджер уже решил было, что Клэр оставила этот разговор, но она снова подняла голову.
– В общем, вы совершенно правы, – призналась она. – Я честна скорее от недостатка гибкости, чем от чего-либо другого. Мне трудно не сказать, что я думаю. И как мне кажется, вы понимаете это, потому что мы с вами в этом отношении родственные души.
– Правда?
Роджер почувствовал странную радость, как будто кто-то преподнес ему неожиданный подарок.
Клэр кивнула и взглянула на него с едва заметной улыбкой.
– Ну да. Тут, знаете ли, не ошибешься. Такие люди наперечет – те, которые сразу выкладывают всю правду и о себе, и о тебе, и обо всем на свете. Пожалуй, я за всю жизнь знала только троих… теперь вот уже четверых.
Ее улыбка стала шире.
– Первый, конечно, Джейми. – Ее длинные пальцы легко остановились на стопке бумаг, почти лаская их своим прикосновением. – Еще мэтр Раймон, фармацевт. Я знала его в Париже. И друг, с которым я познакомилась во время учебы на врача, Джо Абернэти. Ну а теперь, думаю, к ним добавились и вы.
Она допила остатки насыщенной коричневой жидкости, поставила чашку на стол и посмотрела прямо на Роджера.
– Впрочем, и Фрэнк тоже был по-своему прав. Если ты знаешь, для чего ты предназначен в жизни, тебе не обязательно легче, но, по крайней мере, ты не тратишь время зря, задаваясь вопросами или сомневаясь. Если ты честен – ну что ж, это тоже далеко не всегда облегчает жизнь. Хотя, как мне думается, если ты честен с самим собой и знаешь себя, вероятность того, что ты будешь делать не то, что надо, а потом сожалеть о потраченной впустую жизни, несколько уменьшается.
Она отодвинула в сторону одну стопку бумаг и придвинула следующую – подборку папок с логотипами Британского музея на обложках.
Она отодвинула в сторону одну стопку бумаг и придвинула следующую – подборку папок с логотипами Британского музея на обложках.
– Это было присуще Джейми, – произнесла она тихо, словно самой себе. – Он был не из тех, кто способен отвернуться от дела, которое считает своим, каким бы опасным оно ни было. И я думаю, он не считал, что прожил жизнь впустую, – неважно, что с ним происходило.
Она погрузилась в молчание, разбирая каракули какого-то давно умершего клерка в поисках записи, способной подсказать ей, как прожил и завершил свою жизнь Джейми Фрэзер, как долго он томился в тюремной камере и увидел ли свободу.
Часы на столе пробили полночь, их бой оказался удивительно глубоким и мелодичным для столь миниатюрного инструмента. Затем они отбили четверть первого, потом половину, подчеркивая монотонный шорох переворачиваемых страниц. Наконец Роджер положил очередную стопку просмотренных бумаг на стол и зевнул, ничуть не побеспокоившись о том, чтобы прикрыть рот.
– Не знаю, как у вас, а у меня уже в глазах двоится. Может, продолжим утром?
Клэр, вперившая отрешенный, невидящий взгляд в решетку электрического камина, не отозвалась. Роджер повторил свой вопрос, и она медленно вернулась к действительности из одной ей ведомых далей.
– Нет, – сказала Клэр и потянулась за следующей папкой, рассеянно улыбнувшись Роджеру. – Вы ложитесь. А мне все равно не спится, так что я чуточку задержусь.
Я чуть было не пропустила нужное место, механически переворачивая листы, поскольку в имена не вчитывалась, а лишь проглядывала страницы на букву «J»: Джон, Джозеф, Джек, Джеймс. Там были Джеймс Эдвард, Джеймс Алан, Джеймс Уолтер и далее до бесконечности. Взгляд устало скользил по строчкам, но все же зацепился за нужную, сделанную четким мелким почерком запись: «Джеймс Маккензи Фрэзер из Брох-Туараха».
Я бережно положила страничку на стол, закрыла на миг глаза, потом посмотрела снова. Запись осталась на месте.
– Джейми, – произнесла я вслух.
Мое сердце тяжело билось в груди.
– Джейми, – прошептала я.
Было почти три часа утра. Все спали, но дом, как это принято у старых построек, жил своей жизнью и разделял со мной бодрствование, издавая скрипы, стоны и вздохи. Странное дело, но я не испытывала ни малейшего желания вскочить, побежать разбудить Брианну или Роджера, чтобы рассказать им эту новость. Напротив, мне хотелось ненадолго приберечь ее для себя самой, словно это давало возможность побыть наедине с Джейми.
Мой палец провел по чернильной строчке. Человек, который написал это, видел Джейми – может быть, даже водил пером по бумаге, когда тот стоял перед ним. Наверху страницы была проставлена дата: «16 мая 1753 года». Почти то же время года, что и сейчас. Я представила себе тогдашнюю весну, свежий, прохладный воздух и еще скуповатые лучи весеннего солнца, играющие в волосах.
На воле Джейми предпочитал длинные волосы, заплетенные или собранные в хвост. Я вспомнила небрежный жест, которым он, разгорячившись от упражнений, отбрасывал их с шеи, чтобы слегка охладиться.
На нем не мог быть надет килт – после Куллодена ношение тартанов было объявлено вне закона. Значит, вероятнее всего, штаны и полотняная рубашка вроде тех, какие мне самой случалось для него шить. Мысленно я ощутила под руками мягкую волну ткани – целых три ярда уходило на настоящий шотландский сарк, долгополую рубашку со свободными рукавами. Это была единственная одежда, в которой, оставшись без пледа, шотландец мог хоть улечься спать, хоть отправиться на битву. Я представила себе широкие плечи под грубой материей, ощущающееся сквозь ткань тепло его кожи, руки, тронутые прохладой шотландской весны.
Ему доводилось сидеть в тюрьме и раньше. Как он выглядел, стоя перед английским тюремным клерком и прекрасно зная, что его ждет? Наверняка был мрачен, как ад, подумала я, видя перед собой длинный прямой нос и холодные темно-голубые глаза – темные и непроницаемые, словно воды Лох-Несса.
Я открыла глаза, только сейчас сообразив, что сижу на краешке стула, крепко прижав к груди папку с фотокопиями, и настолько погрузилась в созерцание картин, порождаемых воображением, что даже не посмотрела, к какой тюрьме относятся эти реестры.
Больших тюрем в восемнадцатом веке в Англии насчитывалось не так уж много, но существовали еще и мелкие. Я медленно перевернула папку. Может, это Бервик рядом с границей? Эдинбургская цитадель Толбот с ее недоброй славой? Или одна из южных тюрем, замок Лидс, а то и сам Тауэр?
«Ардсмур» – значилось на наклейке, аккуратно прикрепленной к обложке папки.
– Ардсмур? – тупо произнесла я, уставившись на надпись. – Да где он вообще находится, этот чертов Ардсмур?
Глава 8
Узник чести
Ардсмур, Шотландия, 15 февраля 1755 года
– Ардсмур – это нарыв на заднице Господа Бога, – съязвил полковник Гарри Кворри, кивая молодому человеку у окна и поднимая бокал. – Я проторчал здесь год, точнее, одиннадцать месяцев и двадцать один день, а теперь с удовольствием передаю это место службы со всеми его прелестями вам, милорд.
Обозревавший свои новые владения майор Джон Уильям Грей отвернулся от окна, выходившего на внутренний двор, и взял свой бокал с сухим ответным кивком:
– Да, вид не слишком воодушевляющий. Здесь что, постоянно идут дожди?
– Конечно. Это же чертова Шотландия, причем самое дерьмовое захолустье во всей чертовой Шотландии.
Кворри сделал большой глоток виски, закашлялся, шумно выдохнул и поставил пустой бокал.
– Единственное, что как-то примиряет с этой дырой, – почти дармовая выпивка, – продолжил он с заметной хрипотцой в голосе. – В местных питейных заведениях и лавках уважают людей в офицерских мундирах и делают хорошую скидку. Я оставлю вам список местечек, куда стоит наведаться.
Полковник кивком указал на массивный дубовый письменный стол, стоявший всеми четырьмя ножками на островке ковра, словно маленькая крепость, являя контраст с остальным помещением, фактически лишенным обстановки. На мысль о цитадели наводили и знамена, полковое и государственное, свисавшие с каменной стены позади стола.
– Ну и конечно, – Кворри поднялся, пошарил в верхнем ящике стола и шлепнул на столешницу обтрепанную кожаную папку, к которой, порывшись, добавил еще одну, – оставляю вам список личного состава и реестр заключенных. Обычно здесь содержится двести человек, но на данный момент их насчитывается сто девяносто шесть. Бывает, двое-трое помрут из-за болезней, а то схватят с поличным браконьера, вот и появляется лишний узник.
– Значит, примерно двести, – заметил Грей. – А сколько человек в казармах стражников?
– По штату восемьдесят два. Но на деле в строю примерно половина.
Кворри снова полез в ящик стола, достал бутылку из коричневого стекла с пробкой, встряхнул ее, послушал плеск жидкости и усмехнулся.
– Тут ведь не только командир находит утешение в выпивке. Добрая половина личного состава постоянно пребывает в подпитии, их даже на поверку не построить. Я оставлю это вам, ладно? Бьюсь об заклад, непременно пригодится.
Он убрал бутылку обратно и выдвинул нижний ящик.
– Инструкции, предписания, заявки, формуляры, образцы отчетов – все здесь. Самое худшее в этой работе – бумажная волокита, но начальник, имеющий приличного писаря, может ни о чем не беспокоиться. Ему самому фактически и делать ничего не надо. К сожалению, про вас на данный момент этого сказать нельзя. Был у меня капрал, грамотей, аккуратист, с прекрасным почерком, но он умер две недели назад. Подготовьте другого, и вам нечего будет делать, кроме как охотиться на куропаток да за «французским золотом».
Он рассмеялся собственной шутке; слухи о золоте, которое Людовик Французский якобы послал своему кузену Карлу Стюарту, были широко распространены в этой части Шотландии.
– А с узниками много хлопот? – поинтересовался Грей. – Насколько я понял, это в основном горцы, якобиты.
– Так оно и есть. Но они ведут себя вполне смирно.
Кворри помолчал, глядя в окно. Небольшая вереница оборванных людей выходила из двери в глухой каменной стене напротив.
– Похоже, после Куллодена в них не осталось куражу. Мясник Билли напрочь отбил охоту бунтовать. Ну и мы, конечно, спуску не даем и следим, чтобы смутой даже не пахло. Они у нас работой загружены – сами себе тюрьму ладят.
Грей понимающе кивнул. Ирония заключалась в том, что крепость Ардсмур перестраивалась и обновлялась руками заключенных-шотландцев.
– Сейчас выходит рабочая команда резать торф.
Кворри кивнул на группу внизу. Дюжина бородатых людей, одетых в лохмотья, выстроилась в ряд перед солдатом в красном мундире, который расхаживал взад-вперед, давая наставления. Потом он выкрикнул приказ и указал рукой на внешние ворота.
Команду узников сопровождали державшиеся в голове и хвосте колонны шестеро вооруженных солдат с мушкетами по-походному. Их щегольской вид особенно бросался в глаза на фоне оборванных горцев. Узники уныло брели, не обращая внимания на моросивший дождь. Позади отряда мул со скрипом тащил повозку, на дне которой поблескивала связка ножей для резки торфа. Пересчитав людей, Кворри нахмурился.