- От Стаса? Не сказал бы. Александр, - кивает он, - куда был популярней...
Актриса оглядывается, как на пустое место, не зная, что одним этим взглядом, хотя, возможно, просто близоруким, разрешает сомнения, превращая его в спонтанёра: место у рояля немедленно пустеет, а затем - под предлогом отлить - вся гостиная, и вот уже Александр, прижимая к себе пальто, шарф и шапку и оступая на площадку, медленно притягивает "богатую" дверь, утепленную ватином-дерматином...
На улице гололед.
Предчувствие весны исчезло. Глядя на анонсы трагедии Софокла он входит в Центральный сквер, огибает Драмтеатр, к служебным задам которого приставлены бутафорские задники с приблизительными концлагерными видами и грозными "Verboten", и от публичного сортира в виде сказочного теремка скользит выпуклой аллейкой к фонтану, из которого поднимается забитая на зиму досками скульптура, которую утонченные ценители бронзового мальчика, стоящего в обнимку с лебедем, приписывают - почему нет - Бернини, хотя могли бы и самому Микеланджело Буонаротти...
Что там происходило, когда он двигался через обледеневший праздничный город по направлению - куда еще - к Коммунистической?
Толком он никогда об этом не узнал. Не очень и хотелось. Адам отвечал традиционным: "Скверный анекдот", прибавив, что не случайно снятый в Москве фильм по этому рассказу лег на полку: сажают просто за анекдоты, тем более - там Федор Михайлович или нет - за скверные. Со временем кое-что просочилось, но сведения были разноречивы как "Расёмон", хотя самураев было только двое. Или все же трое? Ясно, что Правилову они недооценили. С одной стороны, нарастало отсутствие Стенича и "красуль", с другой - тяжелел флирт. Собирались ли Адам с Мазурком перейти к прямому действию? Сомнительно. Как и то, что в какой-то момент Правилова появилась не с тушеным гусем, а с пистолетом-пулеметом ППШ образца 1941 года и передернула затвор: "На колени, байстрюки! В глаза смотреть! Где этот козлоюноша? По девкам побежал? К щелкунчикам своим?"
Стенич говорил, что дома у Правиловой оружие имелось, среди прочего именной Вальтер П-38, который она называла "гестаповским", тогда как автомат он видел лишь на фотографии, но Мазурок уверял, что ППШ был именной, с гравировкой на латунной таблички, врезанной в ухоженное ложе. Что он прекрасно помнит своим виском косой срез ствола. Но был ли заряжен круглый магазин на тридцать пять патронов? Скорее всего, нет, а значит, Мазурок ничем не рисковал. Расколоться же он в принципе не мог, поскольку не знал тайны отсутствия Стенича, которому необходимо было быть на вечере у "кадетов" - в Суворовском училище.
Еще один непроясненный момент - связывание бельевыми веревками. Действительно ли, по приказу и под дулом, Мазурок вязал Адама, который от этого то ли обоссался, то ли кончил, в связи с чем участия в последующем проявить не мог. Именно в этот момент будто бы вернулся Стенич расстроенный и этого не скрывающий. Девочек не будет, сказал, наливая и обслуживая заклятую подругу: "За тебя, моя непобедимая!" От волнений у актрисы закружилась голова, она была уложена на диван, Стенич подсел рядом, а освобожденные гости, глядя на это, взялись за гуся, Адам деликатно, с приборами, Мазурок решительно, руками, после чего ему пришлось их оттирать салфетками.
Так было или нет?
Правда ли, что один из участников дошел до того, что, как выразился Мазурок, "наступал" на себя черными лаковыми туфлями на высоких каблуках?
Они переглядывались и уклонялись, как будто речь шла не о свободном и, можно сказать, дионисийском действе свободно собравшихся людей, а о каком-то жутком кровосмесительстве. Но независимо от того, стала Правилова их общей матроной или нет, именно тогда, Восьмого марта, из уст ее прозвучало:
"Проклятая двустволка! С лица земли сотру!"
Он в это время замерзал на расчищенном краю скамейки.
Глядя на балконные стекла ее комнаты.
Свет так и не включился.
В арке он наткнулся на взрослых парней, которые как раз входили со стороны Коммунистической: двое в штатском с чемоданами сопровождали старшего лейтенанта, в котором он опознал атлета, поджигавшего ему бороду. "Побрился? Молодец. Но если я тебя еще раз в нашем дворе увижу..." - "То что?" Старлей усмехнулся и прошел вперед, а один из штатских задержался: "Он с одного удара убивает. И не таких, как ты, а смертников. Ты понял? Найти себе письку по месту прописьки".
По пути домой он фантазировал и мучался, но тайны их с Алёной были просты. На следующий день она сказала по телефону, что взяла ночную смену и весь Международный День женщин отработала с паяльником:
"Этот праздник я не праздную".
"С каких пор?"
"С прошлого года".
"А что было в прошлом году?"
"Ты забыл? Меня взяли силой в этот День. У них это называлось: возвести в ранг женщины".
"У кого, у них?" - он хочет спросить, но вопрос, как говорится, застывает на губах.
16
Перерыв на обед. Припекает.
Огибая здание архива, он выходит в задний двор, давит ноздреватый снег, еще оставшийся вокруг хилых деревьев, обмякшей землей подходит к обрыву.
Вот моя жизнь.
Всю зиму самосвалы разгружали в долину детства снег, который теперь растаял, но мусор города, спекшийся, как кокс, лежит, расстилаясь причудливыми черными кружевами. Под ясным небом вид на Заводской район, на все, среди чего тянулись, до бесконечности растягиваясь, десять прожитых лет. И вдруг они исчезли. Мускул груди при вдохе напирает на записную книжку. Он сглатывает слезы. Трубы, дома, дымы - все уже только бутафория. Скоро сгинут и эти декорации. Окраинный задник жизни, отыгранной с его участием в заглавной роли.
Тем не менее, он чувствует вину. Предчувствует. Заранее. Как будто бы своим самоизъятием все это он убьет. Убытие. Убитие... Он так себя и чувствует - убийцей. И на миг все это, привычно ненавистное, становится любимым...
Он вынимает записную книжку, которая разбухла и лопнула по корешку от частого открывания.
Из окна, жуя хлеб с колбасой, на него смотрит, пересмеиваясь, весь отдел справок - и среди них полная красавица Файнгольд, близорукая заочница Московского архивного. Роскошные волосы. Золотое руно. Бесподобное чувство юмора. Вполне мог бы влюбиться в нее по-настоящему, тем более, что отчасти уже влюблен. Как и в Вербицкую, которая в хранилище имеет обыкновение расставлять свои ноги высоко над ним, вынужденным поднимать глаза, чтобы принять единицу хранения. Он мог бы влюбиться в любую из этих сослуживиц отнюдь не архивных крыс.
Почему случилось все иначе?
* * *
Автобус закрывает двери и уходит дальше по плохому шоссе. Следуя за Мазурком, они сворачивают на хорошее, которое ведет их сквозь корабельный бор.
В спортивных сумках звякают бутылки.
Из еловых сумерек замаскированный темно-зеленой краской проступает высокий забор. Они поднимаются к воротам. Мазурок свистит, грозится выгнать, стучит в стекло, за которым, наконец, возникает и сразу просыпается охранник. С извинениями и приветствиями впускает - бодрый, скуластый, в форменной фуражке. Ворота запираются за ними.
По обе стороны пустые дачи. Холм. На стволах догорает закат.
Закрытая зона отдыха называется "Бобры".
- Роскоши, как видите, особой нет.
- Жаль, - говорит Адам. - Обязаны себе позволить. Пионерлагерь какой-то. Где кинозал? Где сауна с гаремом?
- Мы что, в Узбекистане? В нашем домике, видишь? Террасу еще не застеклили. Не хочет работать сволочь.
- Бобры где? Дочери бобров?
- Сезон еще не наступил, - отвечает Стенич, пиная бадминтонные мячик с драным опереньем.
- А вообще они здесь водятся? Нет, я не в социальном смысле, - говорит Александр. - В биологическом?
- Умники! Идите грибы сажать!
Среди елочек у вершины холма они зарывают в мох бутылки, оставляя наружу станиолевое горлышко - то красное, то серебряное. Игра такая. Портвейн розовый = сыроежка. Четвертинка "Московской" = белый.
- Власть, она, конечно, от Бога, но... - Стенич стряхивает иглы. Тебя не возмущает?
- Что?
- Да все.
- Случилось что-нибудь?
- Баркана Левку с матушкой встретил. На премьере "Царя Эдипа". Выпили крюшону. Помнишь, как он Гамлета сыграл в ДК железнодорожников? Ты тогда в школьном журнале написал:
В тринадцать лет подросток не по годам речист,
потом начнутся звезды, спиртное и Шекспир!
- Ну и?
- В театральный его провалили. Успел поступить в мед.
- Он и в этом не без таланта, - говорит Александр. - Я с ним на пионерском слете был. Когда нам было по тринадцать. Он уже тогда по "Справочнику фельдшера" шпарил наизусть. И про фаллопиевы, и про бели. Знал даже про колпачок Кафки.
- Франца?
- Видишь... А он знал.
- Не знаю, почему, но гинекология меня никогда не волновала. Но дело не в этом. Левка уезжает.
- Куда?
- Отсюда. Почему мы не евреи?
- Уехал бы?
- Без промедления. В чем есть. Если уж сама дочь Сталина...
- И что бы ты там делал?
- И что бы ты там делал?
- С моими данными? Уж не пропал бы. В крайнем случае, нашел бы, как Рудик, лорда-содержанта. Э-эх... Ладно, пошушукались и будет. Время власть имущих развлекать. Эй, грибники! Грибники-и!..
То, обо что он спотыкается, звякает железом. Это кольцо. Стенич подхватывает и открывает люк. Посреди комнаты.
- А подпол им зачем? Власть уже взяли.
- Бомбоубежище. На случай третьей мировой. Отсель грозить мы будем шведу.
- Нет, это могила. Братская... - Александр выходит на террасу, где все заготовлено к остеклению. Возвращается с большим листом стекла в расставленных руках.
Они накрывают дыру.
- Теперь капкан.
- На бобров...
Отпадая на кровать, от смеха они ударяются затылками. Новый приступ хохота.
- Ло...ло... - Но душит смех. - Ловушка для Золушки!
Входит Адам, в руке стакан. Наступает и, не меняясь в лице, проваливается. Звон. Грохот. Черная дыра. И тишина. Которую нарушает Мазурок:
- Убил.
- Кто, я? - трезвеет Александр.
- От тебя не ожидал.
- Я сам не ожидал...
- Лучшего друга. А?
Рука над полом поднимает стакан водки. Вылезает Адам, осыпая осколки. Без единой царапины.
- Трехчлен на месте? Командор?
Адам глядит в стакан.
- Не расплескал. Но лучше процедить. Есть марля, Мазурок?
Крошево сверкает в лунном свете. Стенич резко садится, надевает туфли и приносит водку.
- Рабочий класс, он тоже не дурак. Не только в смысле выпить. Однажды ночью я дежурил в театре с истопниками. Выпили все, что можно и нельзя, а после...
Мазурок перебивает:
- Это ты к чему?
- К тому, - говорит Александр, - что советский наш алкоголизм имеет орально-инфантильную природу.
- Но проблему дефицита, если кто страдает, всегда возможно разрешить своими силами. Мальчишки?
- Всех не опидорасите, - отвечает Мазурок. - Вас только полтора процента. Спи!
- Мальчики...
- Ужо тебе!
- Я только хочу сказать... Делать пипи не выходите босиком.
Бобры, согласно Мазурку, выходят поутру - подпиливать корни сосен под обрывом.
Бобров не видно, но плотина производит впечатление. Они смотрят с высоты. Вниз по настилу срывается вода, далеко внизу вскипая пеной. Вдоль перил со стороны реки протянута железная труба водопровода, питающего закрытую зону.
- Переходим на руках! - предлагает Мазурок.
Раздевшись догола, они вылезают из-под перил, с прыжка хватаются за трубу.
Вода внизу грохочет так, что шуток не услыхать. Перебирая железо руками, они добираются до центра.
- Висим на время!
Стенич и Адам, лидеры в области плечевого пояса, висят активно, выделывают фигуры. Мазурок свисает молча, тяжелобедрый, длинноногий - но цепкий, как горилла. Силы экономит.
Приспустив взгляд, он смотрит на пленку воды, которая покрывает дощатый настил ската, с виду гладкий и скользкий... В поле зрения - в левом углу - что-то пестреется. Луг, полный желтых одуванчиков. Девчонки перестали собирать цветы и глядят из-под ладоней.
- Девчонки!
В попытке прикрыться Адам срывается со страшным криком. Удар и брызги. "Дорогой!" Стенич летит за ним.
- Андерс...
- Ну?
- Я знаю, почему ты покушался на Адама. Думал всю ночь... Сказать? Чего молчишь? Я все равно скажу. Считаю до трех... Раз. Два. Два с половиной. Три!
Мазурок срывается с утробным криком, шлепается задом, и, крутясь, уносится в воронку.
А он так и остается - подвешенным. И в голову не сразу приходит, что победил...
* * *
- Вместо свиданки приятеля бы навестил.
- Которого из них?
- Адама твоего.
- А что с ним?
- Говорят, попал в больницу.
Центр.
Без вывески. Охрана. Снимает трубку, проверяет... "Третий этаж. Палата номер шесть".
Блеск. Заложив руки за спину, по коридору гуляет угрюмый сановитый старик. Сестра стреляет глазками. Цок-цок. Халатик напросвет.
Пронизывая зеленый дым тополей и тюль, солнце заливает одноместную палату.
Адам поспешно задвигает верхний ящик письменного стола. Он в шелковой пижаме, горло забинтовано. Принимает сизые тюльпаны, наливает воду в хрусталь.
У него тут даже телевизор "Горизонт".
- Хорошо лежишь
- Омуток еще тот. Марина здесь работала.
- Какая Марина?
- Миссис Пруссакова. До знакомства с Освальдом.
Александр раздвигает шторы. Сквозь зеленый дым видно крышу их бывшей школы.
- Что с тобой, ангина?
- Да все в порядке. В пятницу выпишут. С подругой заигрались мы в Ставрогина.
- То есть?
- Диагноз интересует? "Бесов" открой с конца. Первая фраза предпоследнего абзаца... - Адам выдвигает ящик, в котором знакомый том раскрыт на главе "Прелюбодей мысли".
- Это же "Братья Карамазовы"?
- "Братья"... Я, может быть, поеду по святым местам.
- И что с ним?
- Члена он лишился.
- Что-о?!
- Результат экспериментов со стеклотарой.
- Язык без костей? Смотри, дошутишься!..
* * *
На премьеру "Шайки бритоголовых" в кинотеатре "Новости дня" (бывший "Детский", как по привычке все его и называли) собрался, кажется, весь город.
В кассе билетов не было.
С рук тоже не достали, вернулись к последнему сеансу. Над улицей Карла Маркса, куда они свернули с Центральной площади с гранитными трибунами, светили фонари, и в этом тусклом свете было ясно, что надежды нет. Бывший "Детский" осаждал не только Центр, подтянулись дальние окраины. Толпа была такая, что стояли даже на проезжей части. Спасая вечер, Алёна сразу предложила в гастроном на Ленинском:
- Возьмем "БТ", сухого...
Но он стоял столбом. Что изменилось? Не было случая, чтобы в детстве не прорвался - на "Овода". Еще был "Друг мой Колька":
Встань пораньше, встань пораньше, пораньше!
Только утро замаячит у ворот
Ты увидишь, ты услышишь, как веселый барабанщик
В руки палочки кленовые берет!
От этого отчаянного детского призыва перехватывало горло. Почему?
Вдруг Александра развернуло. Дружеским ударом:
- Кого я вижу?
В газовом свете выбритые черепа отливали синевой, поблескивали шрамики - то ли домашних побоев, то ли уличных драк. Представители Заводского района заранее обрились под ноль-ноль, а с челкой впереди щербато улыбался Мессер. Не самый из них накачанный, но самый выразительный. Джинсы, черная рубашка, на шее - сыромятно подтянутый к ключицам - Железный крест.
- Привет, Аленка! Чего вы приуныли, билетов нет? Сейчас билеты будут! У нас закуплен целый ряд.
- Мы не в кино, - нашлась Алёна. - Другая программа.
- Последний ряд закуплен. Последний! Куда ты его тащишь?
- В гастроном. Закроется.
- У нас рюкзак поддачи! Идем, ребята! ДЕФА-фильм? Ну как хотите... Эй! - догнал. - А на природу когда? А то мне эти асфальтовые джунгли... Постреляем.
- Из чего?
- А вот увидишь.
- Ладно. Созвонимся, - и Александр легко касается сердцевины Креста. Снял бы, право.
- Ты что, Сашок? Двадцатое апреля? - Повернувшись к ребятам, Мессер выбросил руку. - Хайль Гитлер!
Плечи бритоголовых так и хрустнули:
- Зиг хайль!
* * *
Он еще спал, когда она позвонила в полной истерике. Там на асфальте кровь. Черемуха и кровь. Идем, мы тоже наломаем...
- Какая кровь? О чем ты?
- Юлика застрелили!
- Какого Юлика?
- Ну, Мессера. Там... Прямо перед "Детским"...
Он слушает рыданья.
- Кто?
- Мусор какой-то. Ветераном оказался...
* * *
Заведение на углу Коммунистической и Красной постепенно превращается в шалман. Напивается он так, что выйти без ее помощи не может. Он видит их сразу в красноватом свете вывески. "А-а, - приветствовал он их, опознав в табачном дыму при возвращении из сортира. - Опора режима? С одного удара убиваем? А если мы отменим смертную казнь?"
Все трое отталкиваются навстречу ему от барьера уличного ограждения.
Неожиданно для себя, пропившего реакцию, он уходит от первого удара.
Что наполняет безумной радостью.
- Что? - кричит он. - Смертники перевелись?
Неизвестно от кого, но сзади такой удар, что все взрывается. Тормозя, он свозит ладони. Пытается вскочить, но высоты набрать не успевает, получая под ребра. Он отбивается руками, одновременно пытаясь защитить бока.
- На помощь! Убивают!
Кричит она, он удивляется. Кого? Меня?
Свет гаснет от удара анфас.
Колено над ним, выдавливаясь из нейлона, пялится незряче, как слепой циклоп.
С балконов, из окон глядят жильцы. Он хватается за барьер, встает на колени. Блюет. Чувствуя себя Юрием Власовым, выжимает свой вес. Попытка улыбнуться ужасом отражается в ее размазанных глазах.
- Что с тобой сделали...
Усилия горлом, чтоб не проглотить. Носовой хрящ - или только кажется - следует за пальцами набок слишком далеко. Во рту новый порядок, язык его не хочет принимать. Пытается сказать пардон, но чувствует, что захлебнется, и, криво усмехаясь, на асфальт Коммунистической отплевывает кровь с осколками зубов.
* * *
Мессер отсюда уволок лопату, а сам он потом играл в войну на стройке этого детсада. Няня ведет его мимо детей в чулочках, которые умолкают и таращат на него глазенки.