– Он все равно говорит только «да» и «нет», – вздохнула Митэ горестно, с восторгом включаясь в забаву и пиная «братца» в бок. Увернулся и ловко спровадил мелкую через борт, вроде бы случайно. Та фыркнула, ничуть не обидевшись, мигом забралась снова в повозку: – Ну вот, когда совсем молчит, еще хуже. Сами видите.
– Понятно, убедила. У чистокровных арагов почти не растут усы и бороды, порода такая, – пояснил умный старостин сын. – У них есть, само собой, даже легенда отдельная, чтобы странности объяснить. Ну, как водится, спустился с неба к их первой женщине первый мужчина, и он был такой вот, безбородый и безусый. И с тех пор араги, кроме прочего, живут подольше, чем другие. Бред, конечно. Но вот этот будет выглядеть неизменно так, как теперь, лет до пятидесяти, а то и дольше. Пока в степи текли реки, почитай, все араги бодро перешагивали столетие, так наш травник утверждает. Они очень живучие, хоть и немногочисленные. Брусы совсем вымирают, а эти приспосабливаются. Упорные.
– Ничего себе! – выдохнула я. – А у того предка глаза были темные с серебряными нитями?
– Я его вообще не видел, имей совесть, – возмутился Тамил.
– А я, возможно, видела, – задумчиво пробормотала я. – Или его родича.
– Приедем в Агрис, сходи к лекарю, – посоветовал он со смешком.
– Вот расскажу Риану про ваше сельцо, и ты увидишь, – обиженно откликнулась я. – Он айри. Тебе это что–то говорит? Знакомая порода?
– Нет, – признался он чуть расстроенно. – Главное, чтобы на княжну не работал, тогда милости просим.
– Ручаюсь!
Он серьезно кивнул. Наири вновь принялся усердно искать облака в прозрачной предвечерней синеве, я устроилась на дне повозки, незаметно для себя задремала, убаюканная нашим тихим ходом. И спала, пока спустившееся солнышко не пристроилось шаловливо пробивать рыжим лучом ресницы, словно приглашая поиграть. Араг по–прежнему смотрел в небо. Мне совсем не понравились его глаза – сухие, с лихорадочным блеском. Митэ тихо сопела, устроив голову на «братовой» руке. Заботливый Тамил соломинкой гонял от девчонки мух. Я привстала, глянула на пару впереди и тихо рухнула в ковры, сраженная зрелищем. Дела–а…
Мирах по–прежнему придерживал давно успокоившегося гнедого и что–то негромко говорил. Слов я не разбирала. А Карис… Она шла рядом, крепко вцепившись левой рукой в его пояс и то и дело оборачиваясь, чтобы заглянуть рассказчику в лицо. Иногда улыбалась коротко, неуверенно, или поправляла рыжему ворот рубахи. А он на пальце крутил прядь ее волос.
Я проморгалась и вопросительно посмотрела снизу вверх на старшего из братьев. Тот развел руками, довольно ухмыляясь. А что тут скажешь? Потом с хрустом потянулся и окликнул Мираха:
– Меньшой, таким ходом мы все одно никуда сегодня не добредем. Вороти коней к озеркам, поедим вечерком горячего. Рыбы наловишь?
– Легко, – пробасил Мирах и, обернувшись к своей, уже наверняка, невесте, добавил деловито: – Ты коней во–он туда веди. Левее холма откроется лощинка неприметная, двухсот шагов не будет до старого кострища. А я скоренько, только воду вскипятите, с рыбкой буду. Места знатные, озеро большое рядом, может, угря привезу.
Забрал с повозки свой мешок, вскочил на кобылку и запылил в сторону недальних курчавых орешников. Митэ сладко и звучно зевнула, щелкнув зубами. Удивленно тронула передний, утром еще щербатый, глянула на меня и довольно погрозила пальцем: мол, знаю, чья работа. Лощинка открылась действительно неожиданно, а в ней – рощица старинных узловатых ив, окаймляющих тихий берег. Наири без слов стек с борта и пошел рядом. Тамил порылся на дощатом дне под сеном и выудил топорик. Кинул арагу, указав на могучий сухой ствол, наполовину искрошенный прежними ночевщиками.
– Ты, парень, дровами займись. Тин, бери мою… хм–м, невестку, распрягай коней и веди поить–купать. А мы с… – он опять хмыкнул, – с племянницей, получается, да, шатер малый тут поставим, для вас, девок.
Солнце заспешило к закату, румяня тихую теплую воду. Мы только–только выкупали коней, когда к разгорающемуся огню подъехал рыбак, гордо тряхнув еще живым, вьющимся черным угрем в два с лишним аршина длиной. Митэ от неожиданности взвизгнула, но тут же рассмеялась звонко и азартно. Охотно отзывавшаяся на «клеща» девочка получила в свое распоряжение удивительную змею и вдвоем с «папой» – она уже всерьез пробовала его так звать, деловито присматриваясь к реакции Карис, – отправилась чистить и потрошить диковину.
– Карис, почему ты на нее смотришь, словно спасти уже не можешь? Вы обе будете жить свободно, в замечательно добром и тихом месте.
– Я всегда мечтала ее увидеть, как младенцем тогда отняли. Одна бедняжка выросла, и ведь такая славная, веселая, смелая. Людям верит, – она улыбнулась, но губы кривились жалко, как от боли, по ресницам одна за другой покатились слезы, она совсем тихо быстро зашептала: – Митэ одиннадцать лет. На меня еще в караване рабском, что в Карн шел, белый ошейник надели. Ее отец ведь окаянный, степь предавший илла. Всем говорил, проверяет, есть ли у меня дар, а это, мол, требует времени, особый случай. Полгода с собой таскал, танцевать заставлял, а у меня ноги отнимались. Насмотрелась всего, потом уже и страшно не было. Как забирают одаренных, издеваются, клеймят. И как их пьют, до смерти высушивая душу, да выбрасывают. Руки на себя наложить хотела, едва о ребенке от этого зверя узнала. Потом ее увидела первый раз, такую кроху славную, радость мою единственную, и стыдно мне стало за прошлые мысли. Никому не рассказывала, и в селе не скажу, тотчас выгонят, а ее вовсе забьют. Так часто бывает, сама видела. Нам с ней в лесу только и жить, от людей подальше.
– Вот еще глупости! Ей друзья нужны, семья нормальная, сестры, братики. В девочке ничего злого нет, я–то чую, – почти сердито отрезала я, – и в Агрисе детей не забивают. Скорее она всех изведет своим упрямым непоседливым характером. Знай, у Митэ большой талант, она будет травницей и лекаркой, если даже дар не проснется.
– Дар? Может, и так, она не в меня, сильная, – вскинулась Карис, явно гордясь дочерью, и снова сжалась. – Я даже с ней не могу решиться поговорить о прошлом. Как подумаю, что ее в корчме… Сама года два проданная жила неподалеку, в «Пенной кружке». Может, Най говорил, таких, как мы, «ночными грелками» зовут. Кем я была, что с ней сделали, Мираху надо все сказать про нас обеих. Какая свадьба, пусть хоть служанкой берет, хоть «грелкой», все одно потом–то одумается, да и добрые люди найдутся, еще много всякого подскажут. И как сын о нас уважаемому старосте скажет? А соседи? Он славный, но…
– Он все поймет. И Мирах твой, и папа его, они удивительные, они тебя больше никому не позволят обижать, никогда, – я тихонько гладила ее по волосам, успокаивая больше своим даром, чем словами. – Ты поговори с женихом, не копи в себе. И еще. Твою строптивую дочь лупили, хотя араг и заступался как мог. За лохмы нечесаные таскали, кормили через раз. Но продать на ночь пробовали в тот день впервые. Бугаю, которого она покусала и, спасибо Наири, от него сбежала. Дело ограничилось разбитой коленкой и щербатым зубом. Уже, кстати, исправленным.
– Правда?
– Ты знаешь мои способности, ошибаться я не могу. Но с Мирахом прямо сегодня поговори. Только не проси прощения, не плачь и от свадьбы по глупым поводам не отказывайся, – я деловито умыла ее, чуть встряхнула. Впустить в эту душу хоть немного света и надежды оказалось труднее, чем вернуть молодость телу. Меня буквально шатало. – Ему жена нужна, а не рабыня, изволь уважать будущего мужа и ценить его отношение к вам обеим. Да хоть себе признайся, младший медведь тебе очень нравится, ведь вижу!
– Да, – синеглазая смущенно пожала плечами, – Я его еще тогда в толпе заметила, когда на площади танцевала. Глаза у него не жадные.
– Ну и думай себе о хорошем. Он, бедняга, тебя расстроить или огорчить каждую минуту боится. Княгинюшкой зовет. Я знаю, для него танцевать, – это совсем особый случай. Ты ведь соскучилась по музыке.
Она вытерла слезы и еще раз пристально посмотрела на меня, в упор. Потом робко улыбнулась. С купанием кобылы, потрясенной нашим усердием, мы закончили уже в глубоких сумерках, когда туман липким киселем размазался по озеру, полностью скрыв воду.
Костер прогорел, копченый угорь был съеден подчистую за считанные минуты. Готовил Мирах, деловито посвящая в секреты притихшую внимательную девочку. Старший только усмехался, наблюдая суету заботливого брата, выбирающего для Карис и «клеща» лучшие куски, кутающего обеих в теплый плащ. А после ужина сразу залег спать, оставив посуду на «молодых». Араг свалил за сушняком, из глуховатого тумана слышался частый треск. Наверное, ему было странно и даже неосознанно обидно, что у мелкой теперь так много надежных защитников. Выходит, он и не нужен больше. Ничего, помашет топориком – развеется, дров впрок наготовит. Его заботами и так на две ночи уже припасено.
Когда поленница пополнилась, Митэ давно спала, а мойщики посуды, убрав плошки, удалились в неизвестном направлении. Я улыбнулась, красивая пара. Хорошо, если он решится хоть за плечи обнять свою княгиню, ведь громкое слово сказать боится, руку резко поднять, чтоб не спугнуть, напомнив прошлое.
Не спалось, луна взбиралась все выше, цепляясь за удобно изогнутые ивовые ветки. Летучие мыши свистели о своем, путаясь в тумане и картинно зависая на светлом фоне. Я побрела вдоль берега прочь от огня, убедившись, что пара выбрала другое направление. Голова ныла не переставая, словно в виске поселилась оса, гудящая и жалящая без перерыва. Погруженный в туман мир рисовался оттенками холодного серого, проступая вблизи и стаивая за спиной. Картины казались зыбкими, оторванными от незримой почвы, я почти растворилась в блеклом мареве, теряя чувство времени и места. Вот и прошел страшно напряженный, но в целом хороший день. Девочки пристроены, все здоровы. А на дне души больно и тяжело, словно вчерашние беды, покинув их, скопились во мне. Потому что город полон такими же несчастными отчаявшимися людьми в ошейниках, с мертвыми при жизни глазами без тени надежды. И другими, уже не нуждающимися в свободе, которые еще жутче. А скоро, через месяц–другой, подойдут новые караваны из степи: «свежее мясо» для «веселых домов», целые еще спины под кнуты. Новые сытые храмовники, отрекшиеся от рода. Готовые истязать и уничтожать вчерашних друзей и близких.
Куда идти?
Надо в столицу, где ищет новую одаренную невесту Катан–Го, а его загадочный старший брат налаживает мир с Архипелагом и ждет покушений. Стоит взглянуть и на север, где за Тучегоном исчезает вода, питавшая прежде болота и реки брусов. А еще огненные рвы с юга, их я тоже должна увидеть. Риан далеко, даже совета не у кого спросить. Как тревожно одной!
Туман дрогнул, взволновался от беззвучного движения за спиной. Араг, – тихо успокоило меня чутье. Еще более встрепанный и потерянный, чем днем. Он буквально бурлил странным внутренним напряжением, оставаясь внешне безразличным. И еще – он не спал уже третьи сутки, от самого нашего знакомства, я–то знаю, травяной дурман не в счет.
Подошел, замер так близко, что я ощущала тепло его кожи через тонкую рубашку. Я вспомнила светлые глаза, от взгляда которых стремительно расползались по норам трущобные пауки, и снова ощутила кружащий голову азарт того момента. Как все ладно, когда не одна, когда за спиной стоит тот, кому веришь. Оса в виске разом затихла, давая возможность услышать ночь.
Он неуловимо подался вперед, согрев мою кожу, и накрыл ладонями плечи, словно расслышал последнюю мысль. Оказался выше на полголовы. Ладони мягко, как бархатные, в одно касание, спустились до бедер, скользнули на живот и двинулись вверх вместе с моим дыханием так…
Только когда пальцы накрыли грудь, я очнулась, собрала в галдящую кучу разбежавшиеся мысли, призвала их к порядку и сразу выбрала для его действий одно–единственное слово, облившее меня мертвым холодом отчаяния:
…так профессионально.
Я закусила губу, пытаясь убедить себя, что все мои догадки – глупая ошибка. Он пришел не к хозяйке платить за девочку и танцовщицу, за сбывшиеся желания вчерашнего и сегодняшнего дней, он вовсе не выполняет забытое мной обещание «быть псом верным до самой смерти и отработать». А просто искал, потому что уже поздно, согреть хотел, потому что пожалел. Он наверняка заметил, как я замерзла, устала, сгорбилась и дрожу.
Я резко обернулась, уже не надеясь ни на что, заглянула в его глаза. Сейчас тускло–белесые, по–звериному блеснувшие ржавой сталью в ломком холодном лунном свете. Совершенно мертвые. Ему было бы проще себе руки отгрызть, чем так вот обнимать меня, предлагая хозяйке услуги покорного раба. Но за два срезанных ошейника он, корчась, выворачивался наизнанку, ломая хребет собственной гордости. Выходит, никому он уже не верит.
Ноги дрожали, отодвигая меня назад, на шаг от этого взгляда, режущего душу. Слова прилипли к языку, дышать стало невозможно. Кричать на него бесполезно, да и нет голоса. Наири понял по–своему, тихо опустился на колени, склонил голову, окончательно подтверждая господские права. Мне, наивной, мнилось, он солнцу радуется, в небо глядя, а он прощался со свободой, оставшейся хотя бы у души. Сам делал то, чего не добились от него все прежние хозяева за четырнадцать лет унижений, страха и боли. Он же погибнет, задохнется в клетке, своими руками созданной, обреченно подумала я. Сам говорил, лучше умереть, чем псом стать при хозяйке.
Кинжал скользнул в руку, легко поддел толстую кожу, засоленную потом с нагрубелыми от крови кромками, и вспорол ошейник одним движением. Привыкла рука к оружию за последние дни, движения Риана получаются все увереннее. А араг опять даже не посмотрел на кинжал. Вот, значит, как…
Подобрав ошейник, я слепо побрела прочь.
Ну какие у меня причины считать себя преданной или обманутой? Что он мог вообще про меня думать, если разобраться? Молодая одинокая девка спасла из беды и купила за гроши двух дорогих ему доходяг и пристроила по его же просьбе. Даже больше сделала, чем оговорено: волю дала, здоровье. А с него ошейник не сняла. Вывод очевиден – отработать пора.
Хуже всего, что слез не было, в груди сухо хрипело. Мир больше никогда не станет снова таким ясным и простым, каким он вдруг показался на миг, со светлоглазым Наири, стоящим за спиной.
Ноги подломились, боль косо ввернула кинжал под ребра, заставила сползти на колени и согнуться, опираясь в мокрую траву слабыми руками. Чтобы суметь первое время просто дышать.
Вдох–выдох. Пройдет, ничего, будет легче.
Вдох–выдох. Я просто устала.
Из мутного тумана прорисовалась знакомая кошачья морда. Ероха заботливо затащил мне на колено здоровенную крысу, разом переправив мысли в новое русло, и потерся об руку, беспокойно заглядывая в глаза. Я осторожно смахнула подарочек, пискнув от реальности этой серой, голохвостой, тяжеленной и еще теплой неожиданности, подгребла полосатого, обняла, почесала за ухом. Стерпев глупые ласки, он мявкнул и гордо вывернулся, победным знаменем поднимая свой восхитительный хвост. Блеснул зеленым фосфором глаз: ты в порядке?
А то! Конечно в порядке.
Я выпрямила спину и присмотрелась к меняющемуся рисунку тумана, с удивлением опознавая еще одну призрачную фигуру.
– Риан?!
– Кот твой привел, – кивнул он. – Не спрашивай, как. Вы с ним очень необычные. Трудный день?
– Город посмотрела. С хорошими людьми познакомилась. Достигла глубокого взаимного непонимания, – я усмехнулась невесело. – Мне очень больно, Риан. Мои спутники – они простые и цельные, уверенные, готовые собой жертвовать для других. А я совсем не герой, я слабая. Не хватает мне выдержки, мудрости, да и веры в себя, чтобы идти одной, не зная толком даже куда.
– Эк ты хватила! Всего не знает никто, а тебе вот подавай, и даже в один день. Терпи, учись. А не можешь и не хочешь – вернись в свой мир, раз сил никаких, еще получится, – тихо и чуть насмешливо посочувствовал он. – Ты ведь жила иначе, и привычнее, и стабильнее. А для снави здесь, увы, покой – пустая иллюзия. Я не зря говорил, путь и жизнь Говорящих – не великое счастье, а сплошное служение, порой неблагодарное. Иногда тяжелый груз.
– Сегодня очень тяжелый, – кивнула я виновато. – Только я сама сюда невесть как добралась, по своей воле в этом мире осталась. Не стоит лукавить, я знала, здесь все всерьез, кровь не бутафорская. А вот, похоже, заигралась. Убегать в прежнюю жизнь поздно. Как смогу там дышать, оставив умирать дорогих мне людей? В Агрисе ведь ни для кого спасения нет, только отсрочка.
– Нигде нет. Я могу тебе помочь?
– Уже помог, а то поговорить не с кем. Ты явно привык, что такие наивные девчонки бегут к тебе плакаться? – невесело усмехнулась я. – Сегодня выяснилось, что нет для меня места за широкой спиной. Я им и защитница, и последняя надежда. У меня дар, во мне где–то глубоко запрятана сила, хотя искать ее очень трудно. Впрочем, грех жаловаться, мир помогает мне.
– Вокруг снави, сильной снави, – мир обязательно меняется. Люди получают дополнительные возможности пересмотреть свою жизнь, если приложат усилия. Больше того, уже две недели погода необычайно хороша. В конце лета здесь год за годом шли дожди, сырость гноила урожай. А над тобой солнце светит. – Риан кивнул в сторону нервно бьющего себя хвостом кота и перешел на телеграфный стиль: – Мне пора. Не отчаивайся и не требуй от себя всего и сразу. Помни, я всегда выслушаю и пойму тебя.
Кот успокоенно и вроде безразлично отвернулся, растворился в замечательно уютном маскировочном тумане, почти сразу погасла и фигура таинственного болотного жителя.
Я вздрогнула, озираясь: а был ли разговор? Крыса, по крайней мере, здесь. Тиной гнилой воняет мерзостно. До топей идти – лосю далеко. Хотя, что я знаю о способностях этого конкретного кота и его приятеля?