Он протянул руку, чувствуя, что ничего хорошего звонок не предвещает.
– Игорь Михайлович, – проговорил в трубке солидный, представительный голос Галины Филаретовны, – соединяю вас с Никулиным…
Оправдались худшие его ожидания: звонок пресс-секретаря Поздняковой мог означать неприятности, причем очень серьезные.
– Игорь, – раздался вальяжный голос поздняковского секретаря, – мы тут подумали и решили, что не будем подавать иск. В сложившейся ситуации это будет как-то… некорректно, невежливо, что ли, по отношению к покойной… человек все-таки умер… трагически погиб, так что ворошить ее прах не стоит… даже если она была не права…
– Ну да… конечно… – вяло согласился Громыко.
Про себя он подумал, что Позднякова распорядилась отозвать иск, чтобы ее имя никак не связали с именем погибшей журналистки. Сейчас этим делом занимается милиция, да и пресса уделяет ему повышенное внимание, так что умная и осторожная Позднякова решила держаться подальше.
– Только вот что, – тянул свое Никулин. – Я слышал, у нее там вроде какие-то отснятые материалы оставались. Так ты, Игорь, будь добр – все эти материалы передай мне. Не сочти за труд. И будем считать вопрос исчерпанным.
– Материалы? – переспросил Михалыч.
Почувствовав в его голосе настороженность, Никулин быстро продолжил:
– Ты меня понимаешь. Передашь мне материалы – и мы тебе поможем… в меру своих возможностей. Поможем все твои неприятности пригасить. С Серебровской, и вообще… ты ведь знаешь, возможности у нас большие.
Он сделал выразительную паузу и добавил:
– Ну а если мы с тобой друг друга не поймем… ну тогда, Игорь, придется тебе только на себя рассчитывать!
Угрожает, понял Громыко.
Возможности у Поздняковой действительно большие, и если с ней не договориться – страшно подумать, что будет! Может и налоговую службу натравить, а то и прокуратуру…
– Я все понял, – ответил он после секундной заминки.
– Так как насчет тех кассет?
– Считай, что они уже у тебя!
– Ну, вот и отлично! Я всегда говорил, что ты – вменяемый человек! Мне Ольга Васильевна сказала, что не уверена, а я ей сразу говорю – можете не сомневаться, Игорь Громыко – вменяемый человек! Он все поймет как надо!
Никулин повесил трубку, а Михалыч все сидел, слушая короткие гудки.
Вменяемый-то он, может, и вменяемый, но кассеты пропали, а без кассет ему с Поздняковой никак не договориться.
Едва покинув кабинет Громовой, Тарханов набрал на мобильном телефон своего секретаря и торопливо проговорил:
– Александра, перенеси встречу с Парамоновым на завтра. Я еще задержусь у следователя…
Сам же он поехал именно в тот район, где его увидел хромой склочник, – на улицу Некрасова.
Подъехав к дому, расположенному в двух кварталах от кукольного театра, он набрал на домофоне номер семнадцать.
Через несколько секунд отозвался мелодичный женский голос:
– Это ты, мой кролик?
– Я, я! – подтвердил Тарханов, перехватив крайне неодобрительный взгляд проходившей мимо старухи.
– Это ты, Борис? – переспросил домофон. – Разве мы с тобой на сегодня договаривались?
– А что – ты ждала какого-то другого кролика? – проговорил он. – Открой, мне очень нужно с тобой поговорить.
– Ладно, поднимайся! – чуть помедлив, ответил голос.
Домофон щелкнул, дверь открылась, и Тарханов взлетел на третий этаж. Можно было бы сказать, что он взлетел на крыльях любви, но на этот раз им владело совершенно другое чувство.
Дверь уже была открыта, и на пороге его поджидала невысокая хрупкая девушка в коротком и очень открытом синем платьице, перехваченном широким поясом. Пышные рыже-каштановые волосы были забраны наверх, открывая розовые маленькие ушки, в которых сверкали крошечные бриллиантики.
Несмотря на ужасный день и на свое состояние после допроса у сурового следователя Громовой, Борис Тарханов невольно девушкой залюбовался. Тонкие черты лица, чуть вздернутый носик, полные розовые губы…
Однако выражение лица этой девушки не предвещало ничего хорошего. Синие глаза потемнели, как море перед бурей.
– Мы, кажется, договорились, что ты будешь предварительно звонить! – проговорила она, оглядывая гостя с ног до головы.
Губы ее некрасиво скривились, глаза сощурились и уже не казались такими большими. Тарханов тряхнул головой, все очарование пропало.
– Борис! – строго сказала она. – Я не потерплю такого обращения…
– Алина! – перебил ее Тарханов. – Ты должна мне помочь!
– С каких это пор слабая девушка должна помогать сильному и самостоятельному мужчине?
Она отступила в прихожую, с неудовольствием покосившись на еще одну дверь на площадке. Тарханов протиснулся следом. Он довольно часто в последнее время бывал в этой квартире и сейчас сообразил, что в прихожей что-то не так. Он оглянулся и повел носом. От Алины пахло незнакомыми пряными духами, и еще в прихожей сегодня было убрано. На столике под зеркалом не валялись, как обычно, щетки, расчески, тюбики использованной губной помады и одна перчатка. Можно было спокойно шагнуть, не опасаясь, что наступишь на туфельку или домашнюю тапочку с помпоном.
Он бросил взгляд на вешалку, которая сегодня была пуста, как будто Алина ожидала, что придет солидный гость, и заранее готовила плечики под дорогое пальто или куртку. Из кухни тянуло запахом свежемолотого кофе, там тоже был полный порядок – стол накрыт, и даже салфетки не забыла положить.
Его она принимала попроще – иной раз прямо в халате и тех самых тапочках с помпонами на босу ногу. И кофе после всего варил он сам, чертыхаясь, разыскивая чистые чашки.
– Может быть, ты соизволишь наконец объяснить, для чего ворвался ко мне без звонка и предварительной договоренности? – Голос у Алины дрогнул, и она скосила глаза на хорошенькие золотые часики, которые он подарил ей на прошлое Рождество.
Она думала, что делает это незаметно, но Борис обострившимся в последнее время чутьем понял, что она нервничает.
– С каких это пор я должен записываться к тебе на прием, как будто ты – большое начальство или стоматолог? – мгновенно разъярился Тарханов. – И вообще, какого это кролика ты тут ждала?
– Я не хочу разговаривать с тобой в таком тоне! – На щеках девушки выступили красные пятна, глаза заблестели. – Ты врываешься ко мне без предупреждения и обвиняешь меня черт знает в чем…
– Я ни в чем тебя не обвиняю! – Тарханов взял себя в руки, скрипнув зубами, потом шагнул назад и захлопнул дверь. – Мне срочно нужно с тобой поговорить. Дело в том, что у меня неприятности…
– Ты называешь неприятностями смерть жены? – холодно спросила Алина. – Но, дорогой, при чем же тут я? Я ее не знала…
– Я был у следователя, – Тарханов вдохнул так глубоко, что едва не закашлялся от резкого запаха ее духов, – это… это ужасная женщина! Настоящий вурдалак!
– Надеюсь, ты ничего не сказал про меня? – забеспокоилась Алина. – Мы же договаривались…
– Я не сказал. Но какой-то ханурик видел мою машину на твоей улице. И записал номер! – зло выкрикнул Тарханов. – И теперь все мое алиби летит к черту!
– Алиби? – насмешливо спросила Алина. – Тебя что – подозревают в убийстве собственной жены? Вот так – надев пакет на голову? Оригинально!
– Не шути так! – вздрогнул Тарханов. – Но следователь проверяла алиби и уличила меня во лжи. И теперь я должен дать точный ответ, для чего я был тем утром, когда убили мою жену, поблизости от телестудии. Следователь, конечно, пока не предъявила обвинения, но твердо убеждена, что теоретически я мог пробраться туда и…
– И что ты намерен делать? – Теперь голос ее был ледяным, как и взгляд темно-синих глаз.
– Я очень прошу тебя подтвердить, что в то утро семнадцатого февраля я был у тебя! – сказал Тарханов упавшим голосом, зная уже, что сейчас последует.
– Та-ак, – протянула она, поискала на телефонном столике сигареты, не нашла и нахмурилась. – Та-ак, – повторила она, раздраженно отмахиваясь от предложенной Тархановым пачки, – позволь тебя спросить, дорогой мой, с каким условием мы с тобой решили встречаться? Ты выставил свои требования: никогда не звонить тебе домой, не встречать тебя у работы, не появляться вместе на людях – жена твоя, дескать, такая известная женщина, что журналисты, узнав, что у ее мужа есть любовница, напишут в желтой прессе невесть что, это ей может сильно повредить. Я согласилась на все условия, разве не так?
– Тебе и самой так было удобно, – не утерпел Тарханов, вспомнив, что ждала она сегодня отнюдь не его. – А сейчас у меня непредвиденные обстоятельства. В конце концов, что тебе стоит пойти к этой Громовой и сказать ей, что в то утро я заезжал к тебе?
– Это невозможно, – вскричала Алина, подбежала к нему, взяла за руку и проговорила умоляющим тоном: – Дорогой, ну придумай что-нибудь, ну пускай твой прораб скажет, что был с тобой, что вы ездили с ним вместе по делам или еще куда…
– Олег не станет врать! – Тарханов покачал головой. – Дело-то серьезное – убийство!
– Ах вот как? – спросила она внешне спокойно, но глаза ее метали молнии. – Олег, стало быть, врать не может, а я могу?
– Но я же действительно был в то утро у тебя! – закричал Борис. – Ты должна просто подтвердить это!
– Ни черта я тебе не должна! – грубо ответила Алина. – И вообще мне некогда сегодня с тобой разговаривать! – Она взглянула на часы, уже не скрываясь, подошла к зеркалу и поправила прическу.
В ухе блеснул бриллиант, тоже его подарок.
«Живет на мои деньги, а сама спит с другими!» – подумал он, прижав руки к вискам, потому что внезапно в глазах потемнело, и уши заложило, как будто попала вода.
Он перестал слышать звуки и только видел, как губы Алины шевелятся.
… – давно хотела тебе сказать… – проявился ее голос, – думаю, нам пора прекратить наши отношения. Надеюсь, что расстанемся мы спокойно, без взаимных претензий…
«Все ясно, нашла на мое место кого-нибудь побогаче и поуспешнее! – зло подумал он. – А меня, значит, можно выбросить за ненадобностью! Впрочем, какое это имеет сейчас значение, когда Лена мертва, а меня подозревают в ее убийстве?»
– Разумеется, мы расстанемся, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал спокойнее, – но прежде ты пойдешь к следователю и подтвердишь, что в то утро, когда убили мою жену, я был у тебя.
– Об этом не может быть и речи! – В голосе Алины послышались истерические нотки. – Я никак не могу допустить огласки! Ни в коем случае! Если я пойду к следователю, это может дойти до… он узнает, что мы с тобой…
– Он узнает, что ты резвишься не только с ним, но и со мной! – насмешливо сказал Тарханов. – Ну и что? Я же вот узнал, но не умер. Так что и он переживет…
– Он меня бросит! Ты не понимаешь, этот человек – мой единственный шанс оказаться наверху!
– А ты – мой единственный шанс не оказаться на нарах! – горько сказал Тарханов.
И в это время зазвучал сигнал домофона.
– Открываю, дорогой! – пропела Алина и совершенно другим тоном бросила Тарханову: – Уходи! Уходи немедленно!
– А если не уйду? – завелся он. – Вот останусь тут и посмотрю, что это за птица, твой любовничек!
– Убирайся! – зашипела она, подталкивая его к выходу. – Если не уйдешь, если мне помешаешь, сама к следователю пойду и скажу, что целый месяц тебя не видела! И еще скажу, что ты жаловался при мне на жену и грозился ее убить! Ненавидел ты ее страшно – вот и не выдержал, придушил пакетом!
– Ты что – с ума сошла? – оторопел Тарханов.
– Пошел вон! – взвизгнула она.
Глаза Алины испуганно бегали по сторонам, руки тряслись, губа некрасиво отвисла. От былой прелести не осталось и следа. Борис сдался – он понял, что сейчас лучше уйти, потому что ничего, кроме скандала, не выйдет, если он останется. Он шагнул на площадку, Алина подтолкнула его наверх.
Мигом взлетев на один пролет, Тарханов осторожно выглянул и увидел, как к двери Алины подошел вальяжный мужчина в дорогом кашемировом пальто. Он поднес руку к звонку, но помедлил и оглянулся. Тарханов отметил тщательно причесанные седеющие волосы, очки в дорогой оправе.
Дверь распахнулась без звонка. Алина уже полностью пришла в себя и сверкала улыбкой.
– Как же ты долго, – проворковала она, – я вся извелась уже…
На этом дверь захлопнулась.
«Сейчас последует чайная или кофейная церемония, затем другая церемония, потом нежный поцелуй на прощанье… – Борис скрипнул зубами. – Но где же я видел этого типа?»
В задумчивости он стал спускаться по ступенькам, разминувшись с женщиной странного вида.
– Денек добрый! – пропела она приторным голосом.
– Здрасте! – буркнул Тарханов, поднимая глаза.
Тетка была совершенно карикатурная, прямо как из советских комедий довоенных лет. На голове торчала маленькая коричневая шляпка, губы накрашены ядовито-красной помадой в форме сердечка, на плечах расположилась самая настоящая чернобурая лиса – с лапами и мордой, кажется, его бабушка называла это горжеткой.
Борис недоуменно пожал плечами и побежал вниз. Однако в машине силы неожиданно оставили его, и он посидел немного, положив голову на руль.
Он только позавчера похоронил жену, еще не оправившись от ее неожиданной и страшной смерти, и вот, пожалуйста, – его подозревают в убийстве! И Алинка оказалась настоящей стервой. И как его угораздило с ней связаться?
Он просто устал быть один. Лена всегда была по горло занята своей работой. У нее едва хватало сил и времени на себя. А ему нужно было, чтобы кто-то его слушал хоть изредка, заглядывал в глаза, спрашивал о настроении, гладил по голове, подкрадывался неслышно и прикасался к шее теплыми губами. Ему нужна была ласковая, преданная женщина. Конечно, Алина не всегда соответствовала этому образу, но все же кое-что умела изобразить, когда ей это было нужно.
Как выяснилось сегодня, она очень удачно врала. И его просто использовала, пока не подвернулся более подходящий любовник. Черт, где же он видел этого мужика? В комитете по градостроительству? Или в ГИОПе? А может быть, в мэрии? Ну да, точно, это же Лампасов из мэрии. Что-то говорили, идет на повышение, губернатор его очень ценит… Конечно, Алина за него цепляется, боится упустить… Однако какая стерва. Ни за что не скажет правды у следователя!
«Это мне наказанье, – понял Борис, – за то, что, когда Лену убивали, я с Алинкой… в постели… ох!»
Его обожгло острое чувство стыда.
«Мне придется с этим жить. Ничего уже не поправить».
Пока Борис Тарханов мучился совестью в машине, женщина, с которой он встретился на лестнице, стояла на площадке перед квартирой Алины и внимательно слушала доносившиеся оттуда звуки. Потом она удовлетворенно кивнула и направилась наверх, на чердак. Там она сняла идиотскую шляпку и горжетку и спрятала все это в объемную сумку. Потом сняла пальто и вывернула его наизнанку. Получилось обычное неказистое пальтишко из непромокаемой неяркой ткани. Женщина достала из той же объемной сумки аккуратную ушаночку, отделанную норкой, и яркий шарф, после чего стерла с губ ядовито-красную помаду. В таком прикиде она помолодела лет на пятнадцать и побежала вниз по ступенькам почти вприпрыжку.
Выйдя на улицу, женщина наметанным глазом увидела машину Тарханова и усмехнулась про себя. Он ее не заметил, а если бы и заметил, то ни за что не узнал бы без горжетки и ротика «сердечком». Не привлекая к себе внимания, женщина не торопясь пересекла двор и вошла в подъезд противоположного дома. Дом этот давно уже считался в аварийном состоянии и стоял в очереди на капитальный ремонт. Постоянные жильцы выехали, но свято место, как известно, пусто не бывает, так что в опустевшие квартиры немедленно самовольно заселились бомжи, сомнительного вида приезжие из южных краев и просто различные личности, обиженные судьбой.
Женщина поднялась по грязной лестнице, аккуратно ступая и стараясь не касаться закопченных стен, миновала квартиру на первом этаже, где через приоткрытую дверь видна была многочисленная компания лиц кавказской национальности, сидящая на полу и с аппетитом поглощающая шашлык. Судя по запаху дыма, доносящемуся из квартиры, жарили шашлык они тут же, на кухне.
На площадке второго этажа спал лохматый немытый бомж в обнимку с такой же лохматой немытой собакой. Женщина поморщилась и ловко перепрыгнула спящую парочку. Бомж что-то хрюкнул во сне, собака и ухом не повела.
На площадку третьего этажа выходили две двери, одна – старая, дубовая, с остатками потрескавшейся зеленой краски, но еще крепкая, с хорошим старинным замком. Другой двери не было, вместо нее висела занавеска из обивочной ткани, споротой, надо полагать, с чьего-то выброшенного дивана.
Женщина покачала головой – когда она была здесь вчера, дверь еще имелась в наличии, правда, по классификации фонвизинского Митрофанушки, являлась она дверью «существительной», то есть существовала сама по себе, не прилагаясь к стенке. Из-за колышущейся занавески раздавалось жизнерадостное немузыкальное пение недавно выпившего человека. Женщина пожала плечами и постучала в соседнюю дверь.
Долго никто не открывал, наконец послышался звук отпираемых замков, и дверь распахнулась.
– Привет, – бросила женщина невысокому пожилому мужчине, причем в голосе и намека не было на приторность дамы в горжетке.
– Ах, это вы… – суетливо забормотал старичок, – проходите уж.
На нем были старые валенки и женская кацавейка мехом наружу, в квартире был жуткий холод, поскольку все коммуникации в доме давно отключили.
Ступая неслышно, старичок провел женщину через тесную захламленную кухню в узенький коридорчик, а потом в самую дальнюю комнату.
– Вот тут вам будет удобно… – суетился старичок, показывая на широкий подоконник, – я и пыль протер.
– Не задерживаю, – бросила ему женщина, – свободен.
Старичка как ветром сдуло. Из той же бездонной сумки женщина достала хороший фотоаппарат импортного производства с мощным телеобъективом, повозилась немного, устраиваясь на подоконнике, пытаясь спрятаться за пыльную занавеску.