Это Том Сойер в… хотела написать «в юбке», но Машка юбок не носит. Есть у нее одна, для представительства, но к ней Маша относится презрительно. У Маши есть младшая сестричка Оксана, бой-девочка, капитан корабля семьи. Оксана – центр их вселенной.
Маша приходит ко мне учить английский язык. Она очень легка в беседе, подхватывает новые слова с лету, хорошо понимает. Ну и в чувстве юмора Машке нельзя отказать. Играем в светских дам за чаепитием. Машка, конечно, кривляется.
– Какую цель вы преследуете, Мэри, когда вас оставляют присматривать за вашей сестрой?
– To survive, – немедленно брякает Мэри-Маша.
(То есть выжить.)
– Видите ли, – рассуждает Маша, смешно закатывая глаза и пародируя всем своим видом и произношением высокодуховную леди из какого-то британского сериала, просмотренного нами ранее, – все-таки my Daddy красивей my Mommy…
Я настороженно молчу, потому что хорошо знаю Marie’s Mother, прелестную красавицу Машкину маму, и хорошо знаю Marie’s Father. Ну папа как папа. Не Брюс Уиллис. И не Ален французский Делон. Обычный большой, сильный, довольно спортивный мужчина.
– А что? – продолжает рассуждать Маша. – Look! Встает my Mommy утром, после душа обмазывается кремом, накладывает маски, феном и всякими штуками делает себе прическу, красит ресницы, наносит мейк-ап на все поле лица (Машка так и говорит), выбирает, что бы ей надеть попривлекательней, наряжается и выходит такая ослепительная на каблучках – тюк-тюк-тюк. А Dad натянул шорты и майку, умылся, влез в шлепанцы и уже такой handsom, такой красавец, что cool!
В следующий раз Маша рассказывает сказку «Золушка» от имени тыквы. Довольно ироничная история заканчивается резюме: «So, каждая тыква мечтает стать каретой». И добавляет мрачно: «А не тыквенным супом». Помолчала, подумала и плотоядно-мечтательно завершила тираду: «С семечками».
Ай да Маша-Мэри!
А когда она, рассказывая сказку от имени короля, уже дошла до финала и выдала Золушку замуж, то с тяжким вздохом подвела итог: «А на следующее утро раз назвалась Золушкой, так перебери чечевицу, посади семь кустов белых роз!» А потом еще спросила:
– А как перевести на английский «…и познай самое себя»?
Маша недавно была наказана в школе за хулиганскую выходку. Это так учительница считает. А мы все, кто Машу знает, считаем, что – за очень взрослый уважительный поступок. В классе, где учится Маша, появился новенький. Худой, жалкий и заикается. Защитить некому, он живет со старенькой бабушкой. Над ним посмеиваются. Группа девятиклассников взяла моду издеваться над новичком. Но это пока Маша не увидела. Она ведь дзюдо занимается. И спортивным танцем хип-хоп. Машка прыгучая, гибкая, у нее хорошая реакция баскетболиста. Она умеет ездить на одном колесе велосипеда и в прыжке обернуться вокруг себя дважды и даже, если понадобится, метко врезать ногой, как Чак Норрис. Словом, не то чтобы им, обидчикам, было уж очень больно, все-таки туфельки Маша носит легкие и без каблуков, но очень обидно и стыдно.
Все это случилось на глазах солидной учительницы, которая входила в класс со стаканчиком кофе. А такие учительницы, у которых красные напомаженные губы, которые пьют кофе во время урока, такие учительницы обычно ни в чем не разбираются. Вот и наказала Машку.
Уважаю ее. Да ее все уважают. А мальчишки – тайно влюблены. Поголовно. Она, несмотря на свой бойцовский характер, очень хороша собой – гибкая, пластичная, большеглазая, белокожая. С длинными волосами, густой шоколадной челкой, чуть вздернутым тонким носиком и отличным неуживчивым характером. Тут недавно в феврале в своем почтовом ящике Машка обнаружила письмо-«валентинку». Громадное. Сплошное яркое сердце. Прямо не «валентинка», а целая Валентина Ивановна. Отличный там был текст на этом восхитительном ярко-красном до тошноты сердце:
«Скока глобус в жизне ни крути,
Фиг тибе миня знайти».
Я считаю, это любовь.
Словом, вот кого надо с собой в разведку звать. Машку! И она пойдет. Хотя вряд ли я ее возьму. Пусть пока играет. Пусть воюет со своими виртуальными монстрами…
А вообще в разведку я бы взяла моего папу.
Недавно как раз было три года, как папа ушел от нас. И ведь какой хитрый он, усыпил нашу бдительность. Мы с мамой по очереди дежурили рядом с ним, а тут уснули обе как убитые. Он взял да и выскользнул. И – фррррр! – по-ле-тел! Высоко, легко и свободно.
Так вот, три года уже. А я, как назло, села на тему и всех терзаю: пойдешь со мной в разведку? Пойдешь со мной в разведку? И говорю, мол, вот папка точно бы со мной в разведку пошел. А мама сказала, да он бы вместо всех пошел – вместо друзей, вместо знакомых, даже вместо тех глупых дураков, которые его обижали.
Их было немного, но были. Особенно одна тетка-пудель. То есть вот если кто знает характер невоспитанного пуделя – это вот она.
Мой папа, конечно, заслужил лучшей дочки, чем была я. Теперь, сравнивая, я понимаю, что мы совершенно не ценили его самоотверженность, принимая ее как данность – как солнечный свет. И если солнце вдруг скрывалось за тучи, то наш папа был всегда рядом.
Он был очень увлечен старинной человеческой забавой – помогать. Бежал бегом, если кто-то говорил ему, Зинович, будь другом, помоги, а? Если вдруг он видел несправедливость или кто-то оскорблял или обижал его или друзей и близких, папка… вызывал обидчика на дуэль. Так и говорил: вызываю вас на дуэль. Как правило, оппонент пожимал плечами и в назначенный час не являлся. А папка – так и хочется написать, в накинутом на плечи сюртуке – на самом деле в простой олимпийке с логотипом «Динамо» жевал травинку и размышлял о человеческом достоинстве.
Он, как правило, бежал защищать кого угодно. Особенно детей. Но когда обижали его, он пасовал и сильно огорчался. Так вот, однажды хитрая и легкомысленная женщина-пудель обвинила моего отца в том, в чем уж точно моего папку нельзя было заподозрить – во взятке. Моего папку, который своим спортсменам сам шоколад покупал, кормил за свой счет на соревнованиях, если командировочные не давали, чтобы энергии и силы у мальчишек было побольше. Конечно, мой папка не стал вызывать на дуэль даму. Хоть она была пудель и овца. Не стал и крепко огорчился. Но у него была я, его верный близорукий рыцарь и криворукий оруженосец. Ты, пап, не волнуйся, сказала я, разберемся. И пошла в разведку, ничего ему не сказав. Нашла тетку. Образно говоря, швырнула ей в лицо перчатку. Назначила встречу. Подготовилась. И она пришла. Вся в красных пятнах, злая, агрессивная даже. А я из салона. И на каблучках. И в костюмчике, который мне папа купил. И с отбеленными зубами. Больно, но того стоило.
Тетка-пудель стала взрыкивать, взлаивать и рыть лапами землю. А я ей сказала очень ласково, что я у моего папы тут, в нашем маленьком городе, одна и что кроме меня его защитить некому. Хотя, если вызвать сюда сестру мою из города Москва, где закаляется сталь, то мало тетке не покажется. Поэтому – р-раз! – либо вы доказываете сейчас свое обвинение, либо – д-два! – за неимением доказательств извиняетесь публично и – тр-р-ри! – идете далеко-далеко и будете держаться от моего отца как можно дальше. Иначе – и номер статьи, параграф, подпункт. (Хотя, если честно, я понятия не имела, что за цифры называла. У меня кроме топографической тупости еще и очень плохая память на цифры больше ста.)
– А я не!.. А он!.. А один человек!.. А кто-то!.. – орала тетка.
– Это не разговор. Когда? Где? Кто? Сколько? – спокойно и вежливо отвечала я.
– Да вы на себяаааа посмотрите! Да ваш отец!.. Да вся ваша семья!.. – вопила пудель.
– Это не доказательство: кто-то сказал, кто-то видел. Ведите сюда этого «кто-то», ну хотя бы принесите письменное свидетельство.
– Бееееееее… – напоследок униженно проговорила она.
Короче, пришлось, знаете ли. Пришлось тетке-овцепуделю публично извиняться. Правда, она с нами по сей день не здоровается и, возможно, многого не поняла и не понимает. Но то, что я папке всегда и везде буду патроны подавать, если что, это она тогда усвоила.
Папа не успел пожить в свое удовольствие – чтобы проводить время без всякого распорядка: хотел – вскочил рано утром и гуляешь, хотел – валяешься и читаешь. И никаких часов. Чтобы вот захотел – забрался на крышу и сидишь с нами сколько душе угодно, не думая, что завтра рано вставать, что какой-нибудь дурачок может влезть на гимнастическое бревно за твоей спиной, упасть оттуда и сломать руку, что какие-то мальчишки могут подраться после футбольного матча, что кто-то однажды переедет грузовиками любовно созданную тобой спортивную площадку с разными спортивными снарядами и мягкой беговой дорожкой, отрежет от нее три четверти и построит там себе двухэтажный особняк с летней кухней, гаражами, лужайкой и садом на скромную зарплату сержанта ГАИ.
А пойти на речку Прут и научить внука плавать и спасать других, кто плавать не умеет? Или взять за руку маленькую внучку в смешных зеленых штанцах, отвести на стадион и научить ее бросать мяч в кольцо или ездить на велике? И главное – разговаривать о хорошем и не спорить. Потому что это глупость орет, машет кулаками, блеет, лает и оскорбляет. А мудрость молчит, грустит или улыбается. Это мой папа, лучший разведчик моей семьи.
А пойти на речку Прут и научить внука плавать и спасать других, кто плавать не умеет? Или взять за руку маленькую внучку в смешных зеленых штанцах, отвести на стадион и научить ее бросать мяч в кольцо или ездить на велике? И главное – разговаривать о хорошем и не спорить. Потому что это глупость орет, машет кулаками, блеет, лает и оскорбляет. А мудрость молчит, грустит или улыбается. Это мой папа, лучший разведчик моей семьи.
Люблю «Денискины рассказы» Виктора Драгунского. Особенно вот за это:
– Ты что скачешь?
– Я скачу, что ты мой папа!
Глава двенадцатая
Натягивая тетиву
Молодой король вышел на поляну и умер на глазах у челяди. И не просто так упал, и все. А перед этим взял арбалет, натянул тетиву, прицелился… и вот тут вот – все.
Нет, ну, конечно, говорили потом, что отравили, мол, короля другие наследники на престол и что вышел он на лужайку уже совсем больной. Но ведь умирать же он не собирался. У него были планы. Государство. Реформы. Любовь, наверное. Была. Наверняка была. Он даже не успел проститься с товарищами, как Робин Гуд, лучший стрелок из лука, рыцарь Шервудского леса.
Он просто натянул тетиву. И душа его отлетела.
Я где-то об этом прочла. И не давала покоя мысль, что многие вот так – ставили перед собой цель, натягивали, образно говоря, тетиву, предполагая, что выстрелов будет еще много, что стрелы попадут в цель, ну или хотя бы упадут где-то рядом. Ведь, как кто-то говорил, если ты наметил приземлиться на Луне, но не долетел, ты все равно оказался среди звезд, а это уже результат.
Многие мои друзья и знакомые вот так вот и ушли. И о них мой следующий рассказ. А Персеид я попрошу… Я попрошу Персеид о тех, кто остался здесь на земле, о тех, кто стоял рядом с ними, поднося стрелы, о тех, кто не может успокоиться и начать жить снова, по-другому, без любимых, но так, как будто они рядом.
– Что ты такой редкий у нас гость, генерал Игорь? – спрашивал мой трехлетний сын. – пойдем быстрей, у меня есть новая машина. На пульте! Ну пойдем! – нетерпеливо тянул Даня Игоря за руку.
Игорь с удовольствием шел за Данькой в детскую смотреть машину на пульте. Добрый человек и сам – абсолютный мальчишка. Данька страшно гордился знакомством с Карой, хвастался повсюду, что у него есть друг генерал, хотя на самом деле Кара тогда был вовсе не генерал, а капитан. Данька страшно хотел быть как он. Наверное, эта симпатия, уважение, восхищение и мужская дружба на равных сыграла главную роль в выборе Данькой будущей профессии. Сегодня мой сын – военный переводчик. Как Игорь.
– В армии, поверь мне, очень много умных людей, – убеждал нас Игорь, – а дураков – мало. Но… Их, дураков, почему-то расставляют так, что они встречаются на каждом шагу.
А в юности у Игоря было редкая способность – он очень заразительно смеялся и при этом плакал. Смеялся так, что валился на пол, держась за живот. Слезы натурально лились из глаз. Так его душа откликалась на радость.
Мы еще в детстве предполагали, что он, парень из очень хорошей, благополучной семьи, сделает серьезную карьеру: и в силу своей образованности, хорошего воспитания, личного обаяния и открытого, радостного отношения к людям станет большим человеком. Мы представляли его то в смокинге на дипломатическом приеме, то в строгом костюме на большой трибуне, то в бархатном елизаветинском камзоле на сцене столичного театра, то на экране телевидения. Но никто из нас, его друзей, никогда не думал, что сначала сапоги, а потом берцы сотрут в кровь и искалечат навсегда его ноги, что от него будут зависеть жизни сотен восемнадцатилетних мальчишек, что он – наш веселый, легко шагающий по жизни друг – будет кочевать по Союзу, а потом и по постсоветскому пространству – с верной Таней и двумя детьми – из гарнизона в гарнизон, со съемной квартиры на съемную квартиру – и только к пятидесяти годам, уже в чине полковника, наконец получит свое собственное жилье. И спустя какое-то время, уже не имея возможности чему-то порадоваться, перенесет множество операций и умрет.
Кара – это имя. Верней, фамилия. Болгарская фамилия. Она ему очень шла, несмотря на то что он был миролюбивый и дружелюбный. Но очень справедливый.
Он украл меня с моей собственной свадьбы. Нет, совсем не для того, чтобы на мне жениться. Он и его невеста Таня украли меня с моей собственной свадьбы, чтобы было весело. И было весело. Ну, сначала.
Мы учились с ними в одной школе, были друзьями, вместе проводили свободное время, много разговаривали, пели и смеялись. Когда родилась его сестра, он собрал полгорода подростков, одноклассников, друзей, друзей своих друзей, и вся эта колонна пошла к роддому и выстроилась под окнами. От радостного крика под окном проснулись и заквакали младенцы, главный врач вызвал милицию, но мы стояли до тех пор, пока нам не показали Ирку – кулек с красненькой сморщенной мордашечкой.
– Не, ну правда красивый малыш? Правда ведь? А? – требовал немедленно признать безупречную красоту своей сестры Игорь.
Вереща и подвывая, к роддому подъехал милицейский уазик, стремительно распахнулась дверь, из машины вывалился счастливый майор милиции, отец Игоря и новенькой девочки-красавицы Ирки, как мы звали его все, дядя Миша. Дядя Миша, Михал Петрович, крепкий, хозяйственный, обаятельный, веселый, а временами очень грозный дядя Миша, заведовал детской комнатой милиции и все городское хулиганье почтительно и опасливо приподымало свои засаленные кепочки при встрече с ним. Дядя Миша велел нам орать еще громче и сам приветственно размахивал гигантским букетом, который не разрешили пронести в палату, где находилась мама Игоря и Ирочки, из соображений гигиены. Главный врач роддома разводил руками, прижимал их к сердцу и в окно с четвертого этажа подавал дяде Мише и нам знаки, мол, тише, тише.
Когда мы повзрослели, я помню, как мы таскали Ирку за собой повсюду. Она, послушная и хорошенькая, белокожая, рыжеволосая, такая красавица, что все только плевались, чтобы не наврочить, как у нас говорят, слушалась нас во всем. И совсем недавно мы в компании вспоминали, как двенадцать человек, а Игорь с Иркой на коленях, с Иркой, которую на него оставили родители, влезли в один «Москвич» и мотались по грунтовым дорогам, склонам и горам и все-все старались, чтобы Ирка сидела с комфортом и была в безопасности. Главный вопрос нашей компании был:
– Где ребенок?
А беспечная малышка весело и громко рассказывала: «Приходи к нему лечицца, и зайчица, и волчица, и жучица с медведи́цей, и комарик с муравьицей…
Не помню, чтобы мы переписывались после окончания школы, но, как только попадали в родной город одновременно, первым делом неслись друг к другу узнать, поделиться, увидеться, обняться, отдохнуть душой.
Так вот, Игорь и его девушка Таня, а также несколько друзей украли меня с моей собственной свадьбы, кинули в машину и увезли. Танька водила машину чуть ли не с рождения. Нет, вру – примерно в полтора года, как только начала ходить, она приковыляла к машине, села на водительское место, вцепилась в руль и сказала: «Бзвжжжж». Она была младшая, любимая, поздняя дочь, и первое, что Танька вербализовала в полтора года, было не «мама», не «папа», а «дай ууль». И Танькин отец тут же взялся ее обучать. Короче, вот эта вот команда навалилась на меня в зале, когда я отрешенно, надменно и медленно плыла с кем-то в танце, завернула в какую-то тряпку, кинула в Танькин автомобиль и увезла куда глаза глядят. Глаза похитителей смотрели вдаль, но, как выяснилось, не очень далеко, во двор нашей школы. Меня с криком и хохотом выгрузили в школьном саду, размотали… и потом не знали, что дальше со мной делать. Танька уехала искать моего жениха, типа а вот он меня и освободит из кощеевых лап, хотя тот, не обнаружив меня, собрался уже уходить с собственной свадьбы, тем более бабушка его, которая всегда и во всем считала себя главной, спокойно собралась и сказала:
– Ну что, внучок, попытка – не пытка. Пошли домой, будем искать что-нибудь получше.
И вот в то время, когда моего юного мужа уводили как телка на веревке и уговаривали не упираться, а поискать другую девушку, мы с Карой сидели на лавочке в темном школьном дворе. Ему было чуть неловко. Раньше-то ведь как: он в джинсах, я в джинсах. Сидим два приятеля, треплемся, от одного яблока по очереди откусываем. А тут он торжественный, в нарядных брюках и новенькой «бобочке», а я вообще – не свой парень, а непонятно кто в дурацком подвенечном наряде и в белой занавеске с фальшивым венком, как это в красивых книгах – флердоранжем, на голове. Кукла на чайник примерно. Скажите, о чем можно поговорить с куклой на чайнике? Короче, мы сидели, неловко молчали, вздыхали, болтали о всяком несущественном и просто радовались лету, молодости и нашей общей глупости. Потом, конечно, мы все трое получили по шее. Больше всех Игорь. Я была невестой, персоной грата. Таня – подругой невесты. Ей прощалось, тем более что она пустила следствие по ложному следу, мол, ехала меня искать и спасать. А Игорь же в тот вечер, как всем было с самого начала ясно, организатор затеи с воровством, огреб по полной. Но у настоящих мужчин ведь ссора как начинается, так и оканчивается – бокальчик хорошего старого коньяку, крепкое рукопожатие и вопрос: «Ну как наши вчера с бразильцами? Да?» Так и случилось. С отношениями между женщинами – гораздо сложнее. Бабушка жениха со мной не разговаривала потом всю жизнь и, если видела какую-нибудь милую скромную девушку, обязательно говорила в пространство, косясь на меня или своего непослушного внука: «А от оця девучка мени наравиця. От наравиця, и усе!» То есть вот эта – мне нравится, а твоя, внучок, – фу! И Игорь, между прочим, при редких наших встречах тоже повторял в утешение эту фразу вместо приветствия, приобнимая и похлопывая по плечу, он говорил мне: «А от оця девучка мени наравиця».