Итак, Екатерина умерла, а Елисавет убедилась, что она одинока, бедна, никому не нужна и заботиться о ней некому! На троне — несмышленый мальчик…
Насчет того, что она никому не нужна, Елисавет ошибалась. В ее сторону с большим интересом поглядывал Андрей Иванович Остерман, бывший во времена начального царствования Петра II его воспитателем, вице-канцлером и фактическим главою государства. Его немало смущала путаница с вопросами престолонаследия в России, он опасался, что дети Петра Великого в конце концов начнут тягаться с его внуком. Этого вполне можно было избежать, если решить дело полюбовно — причем в самом прямом смысле слова. Остерман задумал женить двенадцатилетнего императора на его семнадцатилетней тетушке Елисавет.
Если Петр и мог зваться несмышленышем, то уж недоростком его никто не посмел бы назвать! Он выглядел на пятнадцать, а жизненная хватка и страсть к недозволенным удовольствиям делали его еще старше. Просвещением его занимался величайший потаскун того времени — молодой князь Иван Долгорукий, которому Петр доверял больше, чем себе самому. И, как это часто бывает с молоденькими мальчиками, его неодолимо тянуло не к своим ровесницам, а к более опытным особам — к женщинам постарше. Елисавет отвечала его идеалу блестяще!
Итак, перед ней забрезжил шанс вернуть то, что она утратила со смертью отца и матери. Однако по уму семнадцатилетняя тетушка недалеко ушла от своего двенадцатилетнего племянника! Честолюбие и тщеславие ее дремали, вернее, их вполне удовлетворяли не высокие титулы, а победы над мужчинами. В этом смысле ею не надо было руководить. Петр моментально влюбился по уши! И неведомо, чем бы закончился этот скороспелый роман, однако в ту пору верх над Остерманом начал всевластно одерживать Александр Данилович Меншиков. Его даже как-то неловко называть расхожим словом «временщик», настолько постоянной величиной сделался он в Русском государстве. Постоянной — и весьма влиятельной!
Он очень хорошо относился к императрице Екатерине Алексеевне — еще бы, ведь она была произведением его рук! И к ее дочери Меншиков также был весьма расположен. Однако на троне рядом с юным Петром он желал видеть свою дочь Марию, а не какую-либо другую женщину. А потому тот, кто некогда звался Алексашкой, мгновенно устроил помолвку юного Петра и Марии, уверяя всех при этом, что такова была воля покойной императрицы.
Елисавет, узнав об этом, почувствовала себя так, словно у нее из-под самого носа выдернули желанное лакомство. Причем она прекрасно понимала, что Петр равнодушен к слишком надменной, слишком сдержанной и ни капельки не влюбленной в него Марии. Ему нравились пылкие хохотушки вроде тетушки Елисавет, которая казалась влюбленной во всех мужчин на свете. Ее всегда влажно сияющие голубые глаза манили и обещали, ее рыжие волосы развевались, грудь волновалась… Словом, с ума сойти!
И Елисавет принялась бороться. Нет, это была борьба не столько за Петра и за престол — дремлющее честолюбие и не слишком-то развитый ум царевны не были пущены в ход. Это была борьба против Марии Меншиковой. Вернее, против женщины, которая встала Елисаветке поперек пути.
Чтобы одолеть соперницу, она пустила в ход весь свой арсенал. Она даже подружилась с серьезной (Елисавет считала ее безнадежно унылой!) сестрой Петра, царевной Натальей, которую юный император очень любил. Наталью за раннюю мудрость называли при дворе Минервой. Ну а Елисавет, само собой разумеется, досталось прозвище Венеры. И не зря! Она беззастенчиво кокетничала с Петром, разжигая в нем похоть с ловкостью записной потаскушки. Она не давала ему ни минуты покоя и отрывала от серьезных занятий и учебников, к которым безуспешно пытался приохотить будущего императора Остерман. Елисавет признавала не умственные, а лишь физические удовольствия. Прекрасная наездница, она сделала его заядлым охотником и любителем верховой езды. Перед ошарашенным Петром мелькала то стройная ножка Елисавет, то ее безупречно-тугие смугловатые груди, обнаженные низко вырезанным лифом почти до самых сосков. Она то шутливо скользила губами по губам племянника, то ерошила ему волосы, то задевала его лицо своими разлетающимися кудрями, а в танцах прижималась к нему так, что зазора между их телами совсем не оставалось и она могла радостно ощущать, что мальчик моментально превращается в мужчину.
Распалив его таким образом и распалившись сама (о, темперамент у нее был бешеный!), Елисавет проводила ночи в объятиях Бутурлина, в то время как Петр искал удовлетворения своим неистовым желаниям среди распутных девок, к которым его тайно водил Иван Долгорукий, становясь, таким образом, необходимым мальчику-правителю. Куда более необходимым, чем Александр, сын Меншикова. Алексашка подсовывал императору и сына, и дочь, даже не замечая, что Петр сторонится их и даже избегает. В конце концов все, связанное с Меншиковыми, стало юному царю невыносимо. И грянул гром.
Да, кого боги хотят погубить, того они лишают разума. Всесильный Алексашка рухнул с высот, на которых считал себя непоколебимо утвердившимся. Лишенный чинов и званий, лишенный всего на свете, в одних сапогах, оставшись буквально в чем был, даже без пары сменного белья, он был загнан в далекий северный Березов, где умер спустя два года, едва пережив смерть своей дочери, государевой невесты Марии.
Разумеется, интрига по свержению Меншикова разворачивалась в таких верхах, куда простушку Елисавет не пускали, и измышлялась такими титанами-авантюристами, по сравнению с которыми она была просто сама невинность. Однако Елисавет всю жизнь была убеждена, что противнейший Меншиков вместе со своей ледяной куклой Машкой были низвергнуты не без ее помощи. Что ж, отчасти так оно и было, потому что, когда б молодой государь не оказался распален страстью к Елисавет, он вряд ли поступил бы так беспощадно со своей нареченной невестой.
Забавно: все вокруг про себя и вголос называли Елисавет шлюшкой да потаскушкой. Она давала для этого все основания! И все же не пустила в ход свой последний козырь, чтобы одним махом вернуть себе все утраченные со смертью родителей позиции и штурмовать твердыню трона. Для достижения сего необходимо было только одно: затащить племянника в постель. Именно этого Елисавет не сделала.
Почему? Предпочитала более взрослого и опытного любовника? Опасалась потерять Бутурлина, которого между делом ввела в государево окружение? (В своих донесениях саксонский посланник Лефорт называет его «министром священных тайн развлечений императора».) Или все, что она могла вытерпеть от Петра, — это нескромные взгляды и мимолетные касания, а на большее решиться ей было противно? Или ей просто нравилось кружить ему голову, и она ждала, чтобы мальчик повзрослел? А потому беззастенчиво кокетничала на его глазах то с Бутурлиным, то с Ванькой Долгоруким, даже в голову не беря мысль о том, что это слишком больно ранит Петра, что не одна же она красавица при дворе и не одной же ей хочется сделаться императрицей.
Будь у нее в голове хоть капля разума, она вела бы себя хоть чуть-чуть иначе. Будь у нее в голове хоть капля разума, она не забеременела бы!..
Нет, не от Бутурлина — в очередном приступе ревности Петр сообразил, что его пассия обманывает его на глазах у всех, и отправил — собственно говоря, сослал! — «министра священных тайн развлечений» в Киев, где тому пришлось пробыть несколько лет. Но если кто-то думает, что Елисавет смертельно опечалилась, он ошибается. Свято место не бывает пусто, а спать в одиночестве Елисавет отвыкла очень давно. Место Бутурлина заступил другой красавец. Это был троюродный брат Елисавет Семен Кириллович Нарышкин. Он был на год младше кузины, тем паче — младше Бутурлина, однако выгодно отличался от него. Александр Борисович был добрый малый, весельчак, что называется, рубаха-парень — мушкетер, гвардеец, он сразу хватал милую женщину на руки и волок в укромный уголок, где приступал к боевым действиям, даже не озаботясь нежным словцом. А потом одобрительно похлопывал царевну по голеньким пухленьким ляжкам, словно это была норовистая, с трудом объезженная лошадка.
Семен Кириллович был совершенно другим. Про него говорили, что в его красоте (а он и впрямь был удивительно красив!) соединялись внешний облик утонченного барина, чрезвычайное изящество и княжеское великолепие. Его не зря сравнивали со знаменитым французским щеголем минувшей эпохи — эпохи Людовика XIV — шевалье Лозеном, в которого была до безумия влюблена Великая Мадемуазель — кузина Короля-Солнце — и которого она заполучила в мужья только на склоне жизни.
Елисавет была не столь терпелива. Едва запорошило первым ноябрьским снежком 1728 года след уехавшего в Киев Бутурлина, как она принялась отчаянно кокетничать с Нарышкиным. Утонченный кавалер, Семен Кириллович был немало огорчен, что не мог долго, как и подобает истинному кавалеру, вести осаду неприступной Прекрасной Дамы. Какая там осада, его самого взяли нетерпеливым штурмом! Однако он несколько откорректировал интимные пристрастия Елисавет, привил ей вкус не только к неутомимым и длительным скачкам, но также и к затейливым фигурам «верховой езды», а также приучил перемежать любовные ласки стихами и изысканной музыкой. Вдобавок ко всем своим достоинствам Семен Кириллович был недурной стихотворец и приличный музыкант. В его нежных, но чувственных руках Елисавет пела от счастья, словно флейта, и в угаре страсти даже не сразу заметила, что некоторые дни ее женского календаря никак не наступают.
Семен Кириллович был совершенно другим. Про него говорили, что в его красоте (а он и впрямь был удивительно красив!) соединялись внешний облик утонченного барина, чрезвычайное изящество и княжеское великолепие. Его не зря сравнивали со знаменитым французским щеголем минувшей эпохи — эпохи Людовика XIV — шевалье Лозеном, в которого была до безумия влюблена Великая Мадемуазель — кузина Короля-Солнце — и которого она заполучила в мужья только на склоне жизни.
Елисавет была не столь терпелива. Едва запорошило первым ноябрьским снежком 1728 года след уехавшего в Киев Бутурлина, как она принялась отчаянно кокетничать с Нарышкиным. Утонченный кавалер, Семен Кириллович был немало огорчен, что не мог долго, как и подобает истинному кавалеру, вести осаду неприступной Прекрасной Дамы. Какая там осада, его самого взяли нетерпеливым штурмом! Однако он несколько откорректировал интимные пристрастия Елисавет, привил ей вкус не только к неутомимым и длительным скачкам, но также и к затейливым фигурам «верховой езды», а также приучил перемежать любовные ласки стихами и изысканной музыкой. Вдобавок ко всем своим достоинствам Семен Кириллович был недурной стихотворец и приличный музыкант. В его нежных, но чувственных руках Елисавет пела от счастья, словно флейта, и в угаре страсти даже не сразу заметила, что некоторые дни ее женского календаря никак не наступают.
О ее связи с Нарышкиным, само собой разумеется, стало известно императору. Семену Кирилловичу было предписано немедля отправиться в путешествие. Поскольку он приходился дальним родственником также и юному царю Петру, с ним обошлись милостивее, чем с Бутурлиным, и не закатали в киевскую глухомань, а отправили в Париж, где он довольно долго прожил под фамилией Тенкин и выполнял дипломатические поручения. Семен Кириллович был, кроме всего прочего, очень умен и потому оказался полезен России даже тогда, когда ее отношения с Францией казались безнадежно испорчены.
Итак, Нарышкин отбыл в Париж, Елисавет осталась одна. Одна — и беременна…
Это было последней каплей, погасившей любовь к ней Петра. Страсть стала угасать еще некоторое время назад, когда тщеславный, избалованный мальчик понял, что не желает быть игрушкой в руках своей беззастенчивой тетки. Ревность одолела любовь и убила ее. К тому же в это время на свободное место на троне проворные руки стали подталкивать другую женщину.
Это была дочь ближайшего к Петру человека — князя Алексея Григорьевича Долгорукого. Звали ее Екатериной, она была одной из красивейших женщин своего времени, однако Петр долгое время оставался к ней совершенно равнодушен. Своей холодностью и надменностью она напоминала ему Марию Меншикову. Однако Екатерина вовсе не была холодна по натуре. Но все ее чувства были отданы щеголю и красавцу Альфреду Миллесимо, секретарю австрийского посольства и родственнику австрийского посла Вратислава. Молодые люди были помолвлены, однако отец Екатерины спохватился, что вполне может устроить дочери другой, более выгодный брак. Уж, наверное, есть разница: быть австрийской графиней или русской императрицей!
Миллесимо вернули слово и отказали от дома, а когда он попытался увидеться с Екатериной, едва не выслали из России.
По сути дела, Екатерина Долгорукая попала в такую же историю, как Елисавет: она могла взобраться на вершины власти только с помощью мальчишки, к которому была, мягко говоря, равнодушна. Разница между нею и Елисавет была только в темпераменте. То есть в одной он переливался через край, другая была внешне сдержанна. Да и тщеславия у Екатерины было не в пример больше, чем у беспутной Елисаветки. Кроме того, у дочери Петра Великого не имелось никакого наставника, и приходилось полагаться на свою не слишком-то разумную голову. А с Екатерины глаз не спускал ее деспотичный и властолюбивый отец. Точно так же он не спускал глаз и с Петра. Беспрестанно приглашал его в свое имение в Горенки, где все охотились, скакали верхом да бражничали: то есть занимались любимым времяпрепровождением государя. Остерман, который в союзе с Долгоруким свалил Меншикова, чтобы получить молодого императора в свое полное и единоличное распоряжение, хватался за голову. Однако он не знал, что главный удар был еще впереди. В один из октябрьских дней 1729 года Петр вернулся в Москву мрачнее тучи и сообщил, что женится на Екатерине Долгорукой.
Ходили слухи, что предприимчивый папенька просто-напросто подложил свою не в меру тщеславную и уже давно не девственную дочь в постель пьяного императора. То есть Петру, застигнутому поутру рядом с Екатериною, просто ничего не оставалось делать, как жениться на ней.
Елисавет узнала о случившемся между двумя приступами тошноты: беременность ее протекала на редкость тяжело. И ведь это надо было таить от всех! Между тем все об этом знали и похихикивали над Елисавет — кто открыто, кто втихомолку. Словом, такой несчастной она себя давно не чувствовала. Особенно когда тщилась затянуть в корсет талию, которая полнела день ото дня…
Она отяжелела и отупела. Ей хотелось только, чтобы все это поскорей кончилось. Ей сейчас было не до удовлетворения собственного тщеславия. От мыслей о престоле, о глупом Петре, о наглой Катьке Долгорукой воротило с души, как от запаха прогорклого масла. Самым тяжким испытанием для нее явилось пребывание на официальном обручении, где ей пришлось смотреть на ненавистную Долгорукую как бы радостными глазами и заверять соперницу в своей преданности.
С явным усилием выпрямившись после реверанса и поцелуя руки государевой невесты (да, пришлось пройти даже через это!), Елисавет увидела желчную, недовольную физиономию Остермана — и ей немножко полегчало на душе при мысли, что и ему так же солоно, как ей. Она по-прежнему видела в Остермане союзника и надеялась в случае чего на его поддержку. Между тем Андрей Иванович, который был по своей натуре истинным флюгером, давно уже отвернулся от дочери Петра Великого, в коей видел только распутную девку, не более того. Симпатии его теперь клонились к другой стороне, но пока что он таил их весьма тщательно.
Конец 1729 года прошел для Елисавет в глубочайшем унынии. Она словно бы впала в спячку, однако в первых же числах января ее разбудила поразительная новость: Петр простудился и умирает! Народ, любивший своего юного государя с тем пылом, с каким всегда любили своих властителей простодушные и наивные русские, веками верившие в доброго царя, день и ночь толпился у Кремля, молился, надеялся на лучшее. Однако сын злополучного Алексея Петровича, видимо, так же, как и отец, не был создан ни для счастья, ни для долгой жизни. Он умер (загадочная это история — его смерть!), и русский престол освободился для…
Для кого?!
Иван Долгорукий попытался выкрикнуть на престол сестру свою Екатерину, однако его никто не поддержал.
Остерман интриговал в пользу онемечившейся герцогини Курляндской Анны Иоанновны. И для него, и для всей многочисленной немецкой партии в России это был самый лучший, самый желанный вариант. Собрался Верховный совет. Решили звать Анну Иоанновну на царство, принудив ее подписать «кондиции», ограничивавшие ее власть.
А кого еще было сажать на престол? Анна Петровна, старшая дочь Петра Великого, год как умерла в своей Голштинии. О Елисавет, самой ближней, самой законной наследнице престола, даже не упоминали. Позднее фельдмаршал князь Василий Владимирович Долгорукий скажет: «В то время как император Петр Второй скончался, хотя б и надлежало ее высочество к наследству допустить, да как ее брюхатую избрать?»
Да, от этого факта никуда нельзя было деться. В ночь с 18 на 19 января, как только Петр умер, лейб-медик Елисавет француз Арман Лесток, все это время ошивавшийся в царском дворце в ожидании новостей, помчался в Александрову слободу, где в то время жила Елисавет, ворвался к ней в спальню, разбудил и принялся уговаривать показаться народу, заявить о своих правах. Елисавет не согласилась даже выйти из спальни.
— Куда мне с таким брюхом? — уныло сказала она Лестоку, опуская глаза на свою раздавшуюся талию…
Однако дело было не только в талии. Как это ни удивительно слышать, Елисавет за время своего вынужденного затворничества немало поумнела. И поняла: ей бессмысленно сейчас мечтать о престоле. Кто ее поддержит? Народ? Вряд ли. Народ ненавидел ее мать, обрусевшую немку, ее откровенно честили шлюхой. Для знати Елисавет — шлюхина дочка, вдобавок незаконная. Духовенство никак не может опомниться после тех моральных и физических порок, которым подвергал его отец Елисавет, здесь она тоже не найдет поддержки. Вот разве что Феофан Прокопович на ее стороне. Так ведь что он один может? Среди иностранцев сторонников у нее почти нет: граф Вратислав, австриец, вот и все, а прочие знай высмеивают ее в своих донесениях, перебирают имена ее любовников. Гвардия — вот где ее любят. В том смысле, что у нее там есть несколько любовников. Но этих трех-четырех храбрецов мало. Вот кабы она могла поднять в свою поддержку полк!.. Не может. Значит, и говорить нечего, и мечтать не о чем.