Владимир Высоцкий: Сочинения - Высоцкий Владимир Семенович 14 стр.

В томленье одиноком
В тени — не на виду —
Под неусыпным оком
Цвела она в саду.

Маман — всегда с друзьями,
Папа от них сбежал,
Зато Каштан ветвями
От взглядов укрывал.

Высоко ль или низко
Каштан над головой, —
Но Роза-гимназистка
Увидела — его.

Нарцисс — цветок воспетый,
Отец его — магнат,
И многих Роз до этой
Вдыхал он аромат.

Он вовсе был не хамом —
Изысканных манер.
Мама его — гран-дама,
Папа — миллионер.

Он в детстве был опрыскан —
Не запах, а дурман, —
И Роза-гимназистка
Вступила с ним в роман.

И вот, исчадье ада,
Нарцисс тот, ловелас,
«Иди ко мне из сада!» —
Сказал ей как-то раз.

Когда еще так пелось?!
И Роза, в чем была,
Сказала: «Ах!» — зарделась —
И вещи собрала.

И всеми лепестками
Вмиг завладел нахал.
Маман была с друзьями,
Каштан уже опал.

Искала Роза счастья
И не видала, как
Сох от любви и страсти
Почти что зрелый Мак.

Но думала едва ли,
Как душен пошлый цвет, —
Все лепестки опали —
И Розы больше нет.

И в черном цвете Мака
Был траурный покой.
Каштан ужасно плакал,
Когда расцвел весной.

Было так — я любил и страдал.
Было так — я о ней лишь мечтал.
Я ее видел тайно во сне
Амазонкой на белом коне.

Что мне была вся мудрость скучных книг,
Когда к следам ее губами мог припасть я!
Что с вами было, королева грез моих?
Что с вами стало, мое призрачное счастье?

Наши души купались в весне,
Плыли головы наши в огне.
И печаль, с ней и боль — далеки,
И казалось — не будет тоски.

Ну а теперь — хоть саван ей готовь, —
Смеюсь сквозь слезы я и плачу без причины.
Вам вечным холодом и льдом сковало кровь
От страха жить и от предчувствия кончины.

Понял я — больше песен не петь,
Понял я — больше снов не смотреть.
Дни тянулись с ней нитями лжи,
С нею были одни миражи.

Я жгу остатки праздничных одежд,
Я струны рву, освобождаясь от дурмана, —
Мне не служить рабом у призрачных надежд,
Не поклоняться больше идолам обмана!

Рвусь из сил — и из всех сухожилий,
Но сегодня — опять как вчера:
Обложили меня, обложили —
Гонят весело на номера!

Из-за елей хлопочут двустволки —
Там охотники прячутся в тень, —
На снегу кувыркаются волки,
Превратившись в живую мишень.

Идет охота на волков, идет охота —
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Не на равных играют с волками
Егеря — но не дрогнет рука, —
Оградив нам свободу флажками,
Бьют уверенно, наверняка.

Волк не может нарушить традиций, —
Видно, в детстве — слепые щенки —
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали: нельзя за флажки!

И вот — охота на волков, идет охота —
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Наши ноги и челюсти быстры, —
Почему же, вожак, — дай ответ —
Мы затравленно мчимся на выстрел
И не пробуем — через запрет?!

Волк не может, не должен иначе.
Вот кончается время мое:
Тот, которому я предназначен,
Улыбнулся — и поднял ружье.

Идет охота на волков, идет охота —
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Я из повиновения вышел —
За флажки, — жажда жизни сильней!
Только сзади я с радостью слышал
Удивленные крики людей.

Рвусь из сил — и из всех сухожилий,
Но сегодня не так, как вчера:
Обложили меня, обложили —
Но остались ни с чем егеря!

Идет охота на волков, идет охота —
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю,
На полоке, у самого краюшка,
Я сомненья в себе истреблю.

Разомлею я до неприличности,
Ковш холодной — и все позади, —
И наколка времен культа личности
Засинеет на левой груди.

Протопи ты мне баньку по-белому, —
Я от белого свету отвык, —
Угорю я — и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.

Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс!
А на левой груди — профиль Сталина,
А на правой — Маринка анфас.

Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю!
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою.

Протопи ты мне баньку по-белому, —
Я от белого свету отвык, —
Угорю я — и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.

Вспоминаю, как утречком раненько
Брату крикнуть успел: «Пособи!» —
И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь.

А потом на карьере ли, в топи ли,
Наглотавшись слезы и сырца,
Ближе к сердцу кололи мы профили,
Чтоб он слышал как рвутся сердца.

Протопи ты мне баньку по-белому, —
Я от белого свету отвык, —
Угорю я — и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.

Ох, знобит от рассказа дотошного!
Пар мне мысли прогнал от ума.
Из тумана холодного прошлого
Окунаюсь в горячий туман.

Застучали мне мысли под темечком:
Получилось — я зря им клеймен, —
И хлещу я березовым веничком
По наследию мрачных времен.

Протопи ты мне баньку по-белому, —
Чтоб я к белому свету привык, —
Угорю я — и мне, угорелому,
Ковш холодной развяжет язык.
Протопи!..
Не топи!..
Протопи!..

У Доски, где почетные граждане,
Я стоял больше часа однажды и
Вещи слышал там очень важные…

"…В самом ихнем тылу,
Под какой-то дырой,
Мы лежали в пылу
Да над самой горой, —

На природе, как в песне — на лоне,
И они у нас как на ладони, —
Я и друг — тот, с которым зимой
Из Сибири сошлись под Москвой.

Раньше оба мы были охотники —
А теперь на нас ватные потники
Да протертые подлокотники!

Я в Сибири всего
Только соболя бил, —
Ну а друг — он того —
На медведя ходил.

Он колпашевский — тоже берлога! —
Ну а я из Выезжего Лога.
И еще (если друг не хитрит):
Белку — в глаз, да в любой, говорит.

Разговор у нас с немцем двухствольчатый:
Кто шевелится — тот и кончатый, —
Будь он лапчатый, перепончатый!

Только спорить любил
Мой сибирский дружок —
Он во всем находил
Свой, невидимый прок, —

Оторвался на миг от прицела
И сказал: "Это мертвое тело —
Бьюсь на пачку махорки с тобой!"
Я взглянул, говорю: "Нет — живой!

Ты его лучше пулей попотчевай.
Я опричь же того ставлю хошь чего —
Он усидчивый да улежчивый!"

Друг от счастья завыл —
Он уверен в себе:
На медведя ходил
Где-то в ихней тайге, —

Он аж вскрикнул (негромко, конечно.
Потому что — светло, не кромешно),
Поглядел еще раз на овраг —
И сказал, что я лапоть и враг.

И еще заявил, что икра у них!
И вообще, мол, любого добра у них!..
И — позарился на мой браунинг.

Я тот браунинг взял
После ходки одной:
Фрица, значит, подмял,
А потом — за спиной…

И за этот мой подвиг геройский
Подарил сам майор Коханойский
Этот браунинг — тот, что со мной, —
Он уж очень был мне дорогой!

Но он только на это позарился.
Я и парился, и мытарился…
Если б знал он, как я отоварился!

Я сначала: "Не дам,
Не поддамся тебе!"
А потом: «По рукам!» —
И аж плюнул в злобе.

Ведь не вещи же — ценные в споре!
Мы сошлись на таком договоре:
Значит, я прикрываю, а тот —
Во весь рост на секунду встает…

Мы еще пять минут погутарили —
По рукам, как положено, вдарили, —
Вроде на поле, на базаре ли!

Шепчет он: "Коль меня
И в натуре убьют —
Значит, здесь схоронят,
И — чего еще тут…"

Поглядел еще раз вдоль дороги —
И шагнул как медведь из берлоги, —
И хотя уже стало светло —
Видел я, как сверкнуло стекло.

Я нажал — выстрел был первосортненький,
Хотя «соболь» попался мне вертненький.
А у ног моих — уже мертвенький…

Что теперь и наган мне —
Не им воевать.
Но свалился к ногам мне —
Забыл, как и звать, —

На природе, как в песне — на лоне,
И они у нас как на ладони.
…Я потом разговор вспоминал:
Может, правда — он белок стрелял?

Вот всю жизнь и кручусь я как верченый.
На доске меня этой зачерчивай!
…Эх, зачем он был недоверчивый!"

С Средней Азии — безобразие
(Мне письмо передали с оказией):

Как воскресение — так землетрясение,
В аэропортах — столпотворение…

И если в Кении — наводнение,
То, скажем, в Сопоте — песнопения.

Грущу я в сумерки и в новолуние:
В Китае — жуткая маоцзедуния…

…Остановился вдруг на середине я:
В Каире жарко и насерединия.

Угадаешь ли сегодня, елки-палки,
Что засядет нам назавтра в черепа?!
Я, к примеру, собираю зажигалки,
Ну а Севка — начал мучать черепах.

Друг мой Колька увлекается Ириной,
Друг мой Юрка бредит верховой ездой,
Друг мой Витька дни проводит под машиной,
Друг мой Левка летом ходит с бородой.

Если я задурю, захандрю —
Зажигалки я вмиг раздарю —
Или выбросить просто могу,
Или одновременно зажгу.

Как тесто на дрожжах, растут рекорды,
И в перспективе близкой, может быть,
Боксеры разобью друг другу морды
И скоро будет не по чему бить.

Прыгун в длину упрыгнет за границу,
А тот, кто будет прыгать в высоту, —
Взлетит — и никогда не приземлится,
Попав в «ТУ-104» на лету.

Возможности спортсмена безграничны,
И футболисты — даже на жаре —
Так станут гармоничны и тактичны,
Что все голы забьют в одной игре.

Сейчас за положенье вне игры — жмут,
А будет, тот, кто вне, тот — молодец,
Штангисты вырвут, вытолкнут и выжмут
Всю сталь, чугун, железо и свинец.

Сольются вместе финиши и старты,
Болельщикам — задышится легко,
Любители азарта — сядут в карты,
Стремясь набрать заветное «очко».

И — враз и навсегда поставят маты
Друг другу все гроссмейстеры в момент,
А судьи подадутся в адвокаты, —
Любой экс-чемпион для них клиент.

Я раззудил плечо — трибуны замерли,
Молчанье в ожидании храня.
Эх, что мне мой соперник — Джон ли, Крамер ли, —
Рекорд уже в кармане у меня!

Заметано, заказано, заколото, —
Мне кажется — я следом полечу.
Но мне нельзя, ведь я — метатель молота:
Приказано метать — и я мечу.

Эх, жаль, что я мечу его в Италии:
Я б дома кинул молот без труда, —
Ужасно далеко, куда подалее,
И лучше — если б враз и навсегда.

Я против восхищения повального,
Но я надеюсь: года не пройдет —
Я все же зашвырну в такую даль его,
Что и судья с ищейкой не найдет…

Вокруг меня корреспонденты бесятся.
"Мне помогли, — им отвечаю я, —
Подняться по крутой спортивной лестнице
Мой коллектив, мой тренер и — семья".

Два пижона из «Креста и полумесяца»
И еще один из «Дейли телеграф» —
Передали ахинею с околесицей,
Обзывая меня «Русский Голиаф».

Два приятеля моих — копьеметатели —
И еще один товарищ-дискобол —
Показали неплохие показатели…
Я — в гостинице позвал их в нижний холл.

И сказал я им: "Товарищи, внимание!
Взявши в руки копья, диски всех систем, —
При метаньи культивируйте желание
Позакидывать их к черту насовсем!"

Ох, инсайд! Для него — что футбол, что балет,
И всегда он играет по правому краю, —
Справедливости в мире и на поле нет —
Потому я всегда только слева играю.

Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-вэ», —
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».

Вот инсайд гол забил, получив точный пас.
Я хочу, чтоб он встретился мне на дороге, —
Не могу: меня тренер поставил в запас,
А ему сходят с рук перебитые ноги.

Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-вэ», —
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».

Ничего! Я немножечко повременю,
И пускай мне дают от команды квартиру —
Догоню, я сегодня его догоню, —
Пусть меня не заявят на первенство миру.

Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-вэ», —
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».

Ничего! После матча его подожду —
И тогда побеседуем с ним без судьи мы, —
Попаду, чует сердце мое — попаду
Со скамьи запасных на скамью подсудимых.

Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-вэ», —
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».

У нее
все свое — и белье, и жилье, —
Ну а я
ангажирую угол у тети.
Для нее —
все свободное время мое,
На нее
я гляжу из окна, что напротив.

У нее
и под утро не гаснет окно,
И вчера
мне лифтер рассказал за полбанки:
У нее
два знакомых артиста кино
И один
популярный артист из «Таганки».

И пока
у меня в ихнем ЖЭКе рука,
Про нее
я узнал очень много нюансов:
У нее
старший брат — футболист «Спартака»,
А отец —
референт в Министерстве финансов.

Я скажу,
что всегда на футболы хожу —
На «Спартак», —
и слова восхищенья о брате.
Я скажу,
что с министром финансов дружу
И что сам
как любитель играю во МХАТе.

У нее,
у нее на окошке — герань,
У нее,
у нее — занавески в разводах, —
У меня,
у меня на окне — ни хрена,
Только пыль,
только толстая пыль на комодах…

Я все чаще думаю о судьях.
Я такого не предполагал:
Если обниму ее при людях —
Будет политический скандал.

Будет тон в печати комедийный,
Я представлен буду чудаком:
Начал целоваться с беспартийной,
А теперь целуюсь с вожаком!

Трубачи, валяйте, дуйте в трубы!
Я еще не сломлен и не сник:
Я в ее лице целую в губы
Общество «Франс — Юньон Советик».

То ли — в избу и запеть,
Просто так, с морозу,
То ли взять и помереть
От туберкулезу.

То ли выстонать без слов,
А может — под гитару?..
Лучше — в сани рысаков
И уехать к «Яру»!

Вот напасть! — то не всласть,
То не в масть карту класть, —
То ли счастье украсть,
То ли просто упасть
В грязь…

Навсегда в никуда —
Вечное стремленье.
То ли — с неба вода,
То ль — разлив весенний…

Может, эта песня — без конца,
А может — без идеи…
А я строю печку в изразцах
Или просто сею.

Сколько лет счастья нет,
Впереди — все красный свет…
Недопетый куплет,
Недодаренный букет…
Бред!

Назло всем — насовсем
Со звездою в лапах,
Без реклам, без эмблем,
В пимах косолапых…

Не догнал бы кто-нибудь,
Не почуял запах, —
Отдохнуть бы, продыхнуть
Со звездою в лапах!

Без нее, вне ее —
Ничего не мое,
Невеселое житье, —
И былье — и то ее…
Е-мое!

Возвратился друг у меня
Неожиданно.
Бабу на меня променял —
Где же это видано?

Появился друг,
Когда нет вокруг
Никого — с этим свыкнулся! —
Ну а он в первый раз
Враз все понял без фраз
И откликнулся.

Может, это бред, может — нет,
Только знаю я:
Погасить бы мне красный свет!
И все же зажигаю я…

Оказался он,
Как брони заслон,
А кругом — с этим свыкнулся! —
Нет как нет ни души —
Хоть пиши, хоть вороши…
А он откликнулся.

Правда, этот друг — если нет
Ну ни грамма вам!
(А у меня — уже много лет,
С детства самого) —

Он передо мной,
Как лист перед травой,
А кругом — с этим свыкнулся! —
Ни души святой,
Даже нету той…
А он откликнулся.

Без запретов и следов,
Об асфальт сжигая шины,
Из кошмара городов
Рвутся за город машины, —
И громоздкие, как танки,
«Форды», «линкольны», «селены»,
Элегантные «мустанги»,
«Мерседесы», «ситроены».

Будто знают — игра стоит свеч, —
Это будет как кровная месть городам!
Поскорей — только б свечи не сжечь,
Карбюратор… и что у них есть еще там…

И не видно полотна —
Лимузины, лимузины…
Среди них — как два пятна —
Две красивые машины, —
Будто связанные тросом
(А где тонко, там и рвется).
Акселераторам, подсосам
Больше дела не найдется.

Будто знают — игра стоит свеч, —
Только вырваться — выплатят все по счетам!
Ну а может, он скажет ей речь
На клаксоне… и что у них есть еще там…

Это скопище машин
На тебя таит обиду, —
Светло-серый лимузин,
Не теряй ее из виду!
Впереди, гляди, разъезд, —
Больше риску, больше веры!
Опоздаешь!.. Так и есть —
Ты промедлил, светло-серый!

Они знали — игра стоит свеч, —
А теперь — что ж сигналить рекламным щитам?!
Ну а может, гора ему с плеч, —
И с капота… и что у них есть еще там…

Нет, развилка — как беда,
Стрелки врозь — и вот не здесь ты!
Неужели никогда
Не сближают нас разъезды?
Этот — сходится, один!
И, врубив седьмую скорость,
Светло-серый лимузин
Позабыл нажать на тормоз…

Что ж съезжаться — пустые мечты?
Или это есть кровная месть городам?..
Покатились колеса, мосты, —
И сердца… или что у них есть еще там…