Между прочим, а как назывался весь этот биг-бенд, кто-то помнит? Все переглянулись, и большинство высказалось, что этот бенд так и назывался «Гленн Миллер Бенд». Черт побери, мне пришлось самому высказаться по этому поводу. Этот бенд назывался в начале фильма – «Веселые крестоносцы»!
Тут стали спорить, как проходят через весь фильм две основные человеческие массы: влюбленные и джазисты. Ну, влюбленных ведет вперед, разумеется, неповторимая Карен из Норвегии. Скольжение ее тела неповторимо. Она ни разу не пылает ненавистью в адрес наци. Даже о гибели ее отца она говорит между прочим. А вслед за ней идет спортивный американец с баритональным голосом блюза Тэд Пэйн. А вслед за Тэдом следует надменная и влюбленная звезда джаза Вивиан в парижских модах и с американской мимикой.
В общем, это не так уж важно, потому что главное течение человеческой массы бурно заключается в свинге всего коллектива, когда они и их слушатели накачивают свою энергию в раскачках «Чаттануга-чу-чу». Сначала мы слышим этот ритм в джиттербаге отельной толпы, когда она ждет и раскачивается, чтобы ринуться вперед, и вот вся толпа бросилась!
Дальше весь этот чечеточник замирает, чтобы набрать силы к репетиции. Начинается враскачку джазовый вокал одного из саксофонистов. Теперь давайте вспомним, как выглядят все эти ребята, какие на них свитера, – с полярными оленями! – какие куртки, пиджачки и джемперы. Саксофонист в бейсбольной кепке с загнутым назад козырьком обходит играющих музыкантов и спрашивает:
Простите, ребята,
Это что, Чаттануга-чу-чу
Приближается?
Все отвечают:
Yes, yes, it is!
And keep your luggage, please!
Quarter to six!
Приближается бурное трио – два брата и сестра Николас. Она выскакивает с зонтиком, а двое парней с тростиками и в гамашах с тэп-дэнсинг штиблетами. Полеты братьев Николас и сестрицы – о, восторги!
После завершения джазовых репетиций на самом деле и завершается весь наш фильм. Дальнейшие одиночные катания мисс Сони Хени никого особенно не увлекают.
Пока мы стояли с толпой заокеанских моряков, произошла смена аудитории. В кинозал прошествовала еще одна толпа, а мы прошли дальше по дебаркадеру в концертный зальчик, где несколько человек играли на гитарах и аккордеоне те же самые американские ритмы. Жара стояла несусветная, и нам всем казалось вздором в такой июльский жароносный день говорить о декабре, который «кажется маем». Все же, тем не менее, мы продолжали спорить о незначительных деталях. Сколько раз Тэд меняет пересадки до вершины горы? Оказывается, три раза! А сколько раз он трахнулся с кресел в ту ночь, когда они остались вдвоем? Тоже, оказывается, три раза! Оказывается, Голливуд обожает счет на три.
Вскоре вокруг нас собралась толпа как американцев, так и советских. Впрочем, там были еще и британцы, а также и французы. Вскоре кто-то из моряков вынес объявление, где по-русски и по-английски объявлялось, что группа девичьего танца собирается сегодня исполнить феерию танцев под названием «Там за волнами, бурей полными».
«Ха-ха, – сказал Вовк Оссовский. – Держу пари, что никто из вас не помнит, кто в этой «Серенаде» вытащил у себя из-за пазухи белоснежного зайца!»
Мы вытаращились друг на друга. Почти все вспомнили, что кто-то из музыкантов вытащил зайца, но кто?
В этот момент кто-то хохотнул детским женским смехом за нашими спинами: «Ха-ха! Вот балбесы! Никто из них уже не помнит, что белого зайку вытащил Грифти из своей меховой шубы!»
Меня так ошарашил этот знакомый девичий голос, что я не решался обернуться. Девчонка сзади положила мне локоть на плечо и повторила свое предположение, но уже на английском. Я обернулся. Передо мной стояла мисс Вольсман, тудыть-твою-растудыть, курдель-блям-блям, булео-бураго-грум-грум, в танцевальном трико. Она опиралась слегка на меня при помощи одной из своих рук, а другой из своих рук она похлопывала по задку своего янки-кавалера, как будто сошедшего с экрана этой надвигающейся ночи.
«Ты что здесь делаешь, Акси-Вакси?» – спросила она. «Да как тебе сказать, – с ленцой ответил я. – Мы тут напоролись было на отряд кашмирских йогов и никак не могли от них отстать, пока не повязали их в плен. Ну а ты-то чем тут занята, Вольси-Гольси, кроме безмятежного ленд-лизинга?» Она подняла свой надменный носик и опустила свои прикрытые веками глаза: «Ха-ха, Акси-Вакси. – Она прищелкнула ртом. – Неужели ты не слышал про нашу девчачью группу «Там за волнами, бурей полными»? Ведь мы же обеспечиваем интертэйнмент по всем по нашим глубоко проникающим базам лизинга!»
Ёлки, каким упорным контральто была поставлена эта тема! Здоровенные янки затуманивали от меня других пацанок. Однако все же при исполнении молодежных самодвижений можно было разглядеть и Эсфирь, и Алсу, и Сойхо, и прочих знакомых. А наш экипаж основательно подвигнул янки-свист от наших знакоменьких шансонеток из третьей школы. Между тем лидирующая особа Вольсман все продолжала тараторить о своих подвигах. Те, кто думает, что только они захватывают в плен беспарашютные десанты кашмирских йогов, немного ошибаются. Девчачьи вспомогательные группы недавно объединились, чтобы захватить окруженную группу из Заревшанской долины, известную как «Зарев-яань Куртага Бенклеми». К счастью, нам удалось превратить нескольких заревшанских девиц в плененных участниц нашего ансамбля. Вот сейчас ты увидишь, как ловко они выступают в наших составах.
Кто-то проорал с эстрады в мегафон: «Всех участниц концерта просим взлететь на эстраду!»
Мисс Вольсман, протиснувшись между здоровенным янки и слегка оголодавшим в военные годы простоватым рюсски, предложила Хэнку познакомиться с Акси.
Я на него уставился. Тот дал своей приятельнице хороший старт пинкарем под круглую попку. Черт побери, почему меня не коснулись такие простецкие манеры? После этого Хэнк-Шменк хлопнул меня меж лопаток и что-то пробурчал. У многих янки в этом становище на поясах свисали пистолеты в кобурах.
«Тя-как-звать?» – спросил он на пенсильванском.
«Смотри!» – сказал я ему и кивнул на сцену.
В этот момент ансамбль из пятнадцати юниц рассыпался на пятнадцать отдельных танцев. Каждая юница выкаблучивала по-своему. Одна махнула через плечо. Другая раскрутила третью и выставила ее на обозрение со своего колена. Четвертая крутила маховик, а пятая наслаждалась кульбитами. Шестая вращалась в очаровательном танце. И тэ дэ и тэ пэ… до тех пор, пока мисс Вольсман не пронеслась из глубины к авансцене, крутя увеличенную гвардейскую ленту и одновременно подбрасывая к потолку гирлянду пластмассовых бутылок. Каскад завершился прыжком на раздутые плечи заревшанской княжны, на коих Стеллка утвердилась, словно агрессивная пантерка.
«Хей, бэби! Ю ар свиит!» – испустил вопль некий Хэнк. Акси-Вакси, поймав вопль пенсильванского рудобойца, ткнул ему концами пальцев между лопаток и, дальше добивая молодцеватого, вдарил ему корнем ладони. Заревшанские княжны в составе шести военнопленных, томными кругами очерчивая сценку, гармонически завершали апофеоз волн.
«Чё те?» – спросил шахтерский американец. Цап – и он схватил меня за запястья десятком пальцев. «Что же, бля, откуда взялись у тебя, охлобыстень, черные радуги?» – спросил я. «Хадми, дабми, – пробормотал он, – вдалечь, неспростати, иверни, выверни, хитрый игрень! Пущай всем играет, кто нам знаком!»
На вывернутом всяческом обуялке, посредством вреди кирпичей, на обнищаловке, посреди сред-за-крабами, помси-драки, за большие утюхи, куда нам деваться, стерлядки наваристой, тащили раскидухой… Парни растаскали в противнях, все те самые, что готовили к столу. Стояли к раскидистому столу, они кричали – давай, к столу, все жареное!.. Тот, кому не хватало, приволокли три ящика, всем на здоровье, давайте пить, и будем, хоть бы хны…
Мы все валялись, всем на загляденье. Дули пиво. Она лежала у меня на плече, и старались всем до конца всем временам, всем останется до временам. Припердилось три члена американской военной полиции. Им поставили три противня жареной рыбы. Они охотно взялись за три тройных рыбы. Потом уперлись три стерляжьих и вечно по делам. От трех несло, а он все нес и нес, и Стеллка отмахивалась от черт знает от кого, пускай летят. Они стали пить постоянное пиво. И мы лежали, обнявшись дурь с дружкой, и понимали черт знает что, мы гладили друг дружку, и тут кто плашмя свалился на нас и чуть не рассыпал на нас великие скрижали волжских едва ли не взятых с ноги, положил по пятам, и мы чуть шли по пятам чуть ли не мало, таскаем вперед, а я Хэнку дал по дупе, и он уже задрых, и я на нем задрых, и она на двоих задрыхла…
Часов в пять я проснулся и увидел, что «Святую Корову» осторожно, еле слышно вытаскивают на сердцевину залива. Поднималась заря. Три заполненных до основания вспомогательных гидроплана решили стартовать. Один за другим они поднялись и стали кружить и так кружили до тех пор, пока вспомогательные круги не перестали кружить, и только после кругалей учинили учиненные ветром и зарей величие кругов, и сразу после учиненных тьматураканных все откидных назад и во главе с Президентом все откинулись наизнанку.
Вся бухта спала, впадая в детство. Все рячились, задрочились, не впадая в детство. Между тем все храпело, не домогаясь отдыха. Между тем на огромной высоте нарастали и разбросаны были повсюду повсеместные и крючкообразные, и повсюду нацеленные твердопланы.
Это было налетевшее тучьё захваченных в гигантских ангарах муссолиниевских и фашистских взятых на пробу своих и чуждых. Огромнейшие во всю пору уже носили враждебные и несущие влекущие малораспространенные, а также готовые к огнедышащим огням и распространяемым по всем уровням вселенским дыханиям.
Между тем полудюженная эскадра речных линкоров уже готовилась к бою. Они распространились по всему параметру кораблей и раскружили стальные пушки, поднятые почти вертикально. По команде они должны были накачать огонь. Параллельно двигающиеся канонерские лодки готовились уже открыть огонь с неистребимой скорострельной отвагой. Сторожевики все еще болтались, и эти нехватки никак не могли хватиться разболтавшегося безделья.
Моторки и шлюп-боты военной полиции ныряли по всем ботикам и проливам, пытаясь во все силы поднять на ноги военных моряков. Увы, матросы подымали башки и тут же рушились на палубу, не будучи в силах не размазаться по размазанной палубе. Лишь кое-где американские матросы собирались вокруг зенитных орудий и путались скоординироваться для мишеней.
В далекой координации неопределенной трансфаккации между закорючинами цеппелинами еле заметными шмыгали маленькими точками крошечные межцеппелиновые опустошанты с нацеленными клювами.
Уж еле-еле было кое-как поспешно на разных уровнях неба с журчанием почти несуществующим поспешно-манящим разбросанные промеж дюн и почти в несуществующем разбросе латинских букв. Мы обнимались почти латинскими буквами, почти в объятиях. Она трепетала, почти трепеща почти живыми творениями. Она держала своими губами мой сосок и раздувала звонок незрячий. Давайте раздувать налево и направо великолепные раздуваемые пряди. Давайте пусть ползет по ней, будто ползун незрячий.
По сути дела, я и не ведал ничего, что совершалось со мною. Вдали таращился со мною нечто, что раздувается со мною ошеломительной взрывчаткой.
Готово уже, созрело уже и трахнулось повсеместно распухшими нацеленными шарами, раскаленными нацеленными зарядами повсесменно нацеленными и раскаленными муссолиниевскими пыжами. И тут я вскочил и тряс башкою. И все эти бомбы, взрываемые в глубинах свистопляса, с разной мощью, озаряемой свистоплясом, низвергались вниз и сотрясаемой утюжным свистом, с торчащими рожами, свисающими с крыльев, с отделяемыми взрывопакетами, с зависающими враскачку, с летящими в разные стороны, летящими отдельными чемпионо-членами ног – все это было оффериорно!
Она, моя девочка, отскочила от весла и потеряла сознание чувства-самочувствие. Мы несли ее вместе с Садовским за руки и за ноги, влекли ее болтающиеся руки. Ратгер и Одудовский, стоя по пузо в кровавой воде, забрасывали на палубу «Коммон Деноминэйтора» опустошенных и почти бестолковых женских персоналов, и в частности Оксанки, и Эски, и Элиаски, а рядом, между бортами сторожевиков, вращались раздутые, как будто бы надутые, рухнувшие с неба, с подкрашенными усиками, с раздутыми, то есть пробитыми черт знает чем, набитыми черт знает чем из муссолиниевщины – и вот окончательная битва разверзлась над нами на всех враскачку, на всех пространствах хакси-вахси.
Всех наших девчонок из самодеятельности мы загнали под палубу, и они там диковато ныли «Коимбра – город студентов!» А мы тем временем снаряжали аббревиатуру и готовили удар по военно-воздушным силам. Мы брали с собой и разгоняли вместе с собою разгон всем прихваченным с собой лихим ребятам. Ребятам, что неслись вместе с нами, отдавались приказы по подъему флагманского стяга, флага адмирала Миронова, готового для свежего горна.
Тяжелые крылья цеппелиновой авиации вливались через западные ворота порта. Увы, у западных ворот громоздились, призывая высокие великолепные лозунги: Ля иллах иль аллах! – и вместе с ним шел град революций и хаотическая вакханалия всесильной тревоги, и вслед за ним шли, разъединяясь, вакханалии бесконечной одержимости.
Лишь только раз мы увидели на флагманском корабле шагающего паренька из нашего класса, который трещал по радио и ограничивал приказы по классу. Он хлестал себя по высоким сапогам длинной плеткой и отдавал приказы первой флагманской кильватерной колонне главных кораблей. Три крупных канонира, засовывая в стальные башни свои тела, уже продолжали раскручивать вокруг своих тел стальные обороты своих орудий, а башни, поднимая свои стволы, готовились к залпам, и вот залпы звучали, и грохот гремел вокруг юнца мини-Миронова, и после залпов с верхнего яруса неба рушились на грязные ярусы и расплывались повсеместно разнузданные и неумелые ответы.
Мощно и сильно шли по периферии бухт шмыгающие канонерки. Только две или три из них получили попадания и шли теперь, полыхая пламенем и грохоча тревогой удара:
Там, где пехотой не пройдешь,
Где бронепоезд не промчится,
Тяжелый танк не проползет,
Там пролетит стальная птица.
И так шла юношеская отвага, держась за шканцы и зависая огромными стягами, идущими вперед. Охотники, изо всех сил отбиваясь и гремя всей мощью своих скорострельных орудий, описывали круги вокруг своих правомочных судов.
Планеркой кружили вниз на американские огромные годзиллы, пытаясь нежданным стальным ударом озарить небо, откуда повалятся пропаханные части всяческих лиц, летя и снижаясь с оглушительным свистом.
Не так легко было примирить Южное крыло ленд-лиза и обнаженную непримиримость висящих над пустынями аулов. Там накапливались верхом на лошадях крупные отряды наблюдателей-магометан. У многих на бешметках висели значки ZZ-Waffen. Многие сидели в седлах наподобие индейских всадников, почти не общаясь на человеческий манер. В тот миг, когда появлялись на излучине реки или вдоль каботажного морского направления караваны судов «блу карго», да еще и в сопровождении вооруженных охотников, один из главенствующих вождей поднимал огромный и длинный палец и указывал вниз. После этого патрульная служба начинала утекать все ниже и ниже и пропадала.
В тот час, когда караван останавливался на якорях или на причалах в захудалых поселках, из множества ущелий вырывались все более дерзновенные улюлюкающие удальцы. Все было похоже прямым путем на нападение на «шелковые караваны». Всадники бросались прямо в седлах и перепрыгивали с седел прямо на палубы. Страшные твари с шашками, с двумя кинжалами, с набором гранат, с пистолетом и с помповым ружьем управлялись как надо на палубах и на трапах. Между тем натренированные лошади поворачивали на луговые поля и начинали задумчиво пастись под многочисленными лозунгами сельскохозяйственного животноводства: «Коневоды абазов, лезгин, кавалеры черкесов и балкарцев, возьмите коня за свое социалистическое животноводство!»
Между тем на Покровке в Москве одно из морских руководящих зданий занялось пожаром. Подводный флот задымил на несколько кварталов. Огромный сводный оркестр по двадцать раз в день обходил кварталы и обмороженными губами дудел-гудел: «До свиданья, мама, не забудь, не грусти, пожелай нам доброго пути!» И только лишь флигель речного и морского флота уцелел.
В этом флигеле нетронутым стоит аппарат Волжско-Каспийской военной флотилии. Этот аппарат рассылает отряды своих кораблей в различные центры автономных республик, особенно в Чувашию, в Мари, в Татарию и далее по приказам идущих вниз по Волге ленд-лизовских караванов, все глубже и глубже, к Астрахани, в Дербент, в Махач-Кала, в Баку, в Красноводск, в Энзели и дальнейшие персидские порты.
Движение американских и британских караванов сопряжено с движением ВКФ. Во флотилии, увы, не хватает личного состава. Мы берем во время волжской навигации пятнадцатилетних ребят и девчат. Отпетые парни и девчата из больших университетских городов выдвигаются вперед в поисках партизанских отрядов из отпетых магометанских кланов.
В горных кланах возникают строительные ангары, битком наполненные колоссальным количеством муссолиниевских цеппелинов, готовых к периодической разгрузке взрывпакетов. (Бульдожистое личико Дуче готовилось к наводнению всех все немыслимых squdrras adzurras для влечения всех этих неповторимых всеевропейских подвесок для будущих ужинов – и баста!) Все прикрылось за счет возникновения неокавказских партизан. Они готовы к пресечению ленд-лизов. У всех этих бывших советских партизан возникает желание рассечения доставок на Юг, где формируются новые пункты формулировки движения нефти.
Москва, еще вчера центр ленд-лиза, уже сегодня поднимает вопросы о прекращении огня. Крупнейшие персоналии бизнеса продолжают еще говорить о распределении разгрузок, однако они, с американской стороны, говорят о том, что мы продолжаем двигаться вперед и формируем построенные в каре полки, готовые к продвижению на Тегеран.